Впрочем, нет, так было не всегда. В первый год ему там очень даже нравилось. Сокрушив остатки фракийских мятежников, Помпоний Лабеон перебросил Пятый Македонский легион, большую часть Третьего Скифского, конницу и вспомогательные когорты назад, в Мезию, в их прежние лагеря на берегах Данувия. Командовать оставшимся гарнизоном он оставил Публия Юния Цезенния Пета, префекта одной из иллирийский вспомогательных конных частей. Что касается самого Веспасиана, то он номинально остался командовать двумя оставшимися когортами, второй и пятой, Третьего Скифского легиона, хотя на самом деле командование взял на себя старший центурион Луций Цел, выполнявший также обязанности префекта лагеря. Цел терпел его скрепя зубы, хотя и давал понять, что не слишком жалует молодых выскочек, которые получили командование исключительно благодаря своему происхождению и семейным связям.

Впрочем, Веспасиан многому у него научился, равно как и у других центурионов. Те не давали солдатам маяться бездельем. Что ни день, в лагере проводились маневры, устраивались смотры, отрабатывалась техника возведения мостов.

Легионеры чинили и чистили снаряжение, наводили порядок в лагере. Но это все были мирные дела, и спустя какое-то время Веспасиан заскучал. Ему недоставало волнения, риска, крови военных действий, которые он успел изведать в первые месяцы своего пребывания во Фракии. Но войны закончились, и никакие смотры и парады, никакие учения не могли заменить собой то, что он испытал на полях сражений.

Из развлечений ему оставались разве только пиры во дворце в обществе царицы Трифены и заезжих римских вельмож, что вскоре начало сказываться на его талии. Все его попытки выяснить у них, — будь то царица или ее гости, — что нового в Риме, заканчивались туманными отговорками. Даже здесь, вдали от столицы, люди не желали говорить начистоту, ограничиваясь словами о том, что обстановка в городе напряженная. Сеян по-прежнему оставался префектом претория и был в фаворе у Тиберия, который предпочитал уединенную жизнь на Капри. То, как его патронессе Антонии — учитывая борьбу, которую она вела с Сеяном, — удавалось поддерживать в Риме видимость законности и порядка, оставалось для Веспасиана загадкой.

Пойманный, словно в ловушку, постылой службой в далекой стране, лишь номинально считавшейся частью империи, Веспасиан чувствовал себя чем-то вроде одинокой фишки, забытой на краю игральной доски. С каким удовольствием он вернулся бы в Рим! Там он вновь поступил бы на службу к Антонии и благодаря ее покровительству его карьера быстро пошла бы вверх. Здесь же ему ничего не оставалось, как киснуть от скуки.

Впрочем, затянувшееся пребывание во Фракии имело одно положительное последствие: он научился бегло говорить по-гречески, что здесь, на Востоке, существенно облегчает жизнь. Кроме того, он овладел местным диалектом, фракийским, правда, не столько по необходимости, сколько для собственного удовольствия. Охота — единственное, что наполняло его возбуждением и радостью, но сегодняшнее утро, похоже, принесло лишь разочарование.

Охваченный яростью, Веспасиан выпустил стрелу в поверженное животное. Та впилась оленю в шею, пригвоздив его к мерзлой земле. Веспасиан тотчас мысленно отругал себя за этот мальчишеский поступок. Как охотник, он должен был воздать оленю почести, ведь тот на протяжении нескольких часов упорно пытался уйти от него. Проложив себе путь сквозь подлесок. Веспасиан опустился на одно колено рядом с мертвым оленем и, пробормотав дежурную молитву богине охоты Диане. достал нож и принялся потрошить еще теплую тушу. При этом он утешал себя тем, что четыре года, проведенные в армии, наконец позади. Март подходит к концу, и с окончанием зимы возобновится судоходство. Вскоре в лагерь прибудет его замена, а сам он вернется в Рим, где его ждет продвижение по службе, например, пост младшего помощника магистрата, одного из Двадцати Мужей, а также, что немаловажно, встреча с личным секретарем Антонии, рабыней по имени Ценис. Веспасиан продолжал свежевать оленя, но перед его внутренним взором продолжала стоять Ценис — нежные, сочные губы, горящие голубые глаза, полные любви и горя, когда она пришла попрощаться с ним, ее гибкое тело в тусклом свете масляной лампы в тот единственный раз, когда они вместе провели ночь. Как он мечтал вновь заключить ее в объятия! Как ему хотелось вдыхать ее запах, ощущать вкус ее губ, владеть ее телом. Но разве такое возможно? Она все еще была рабыней и согласно закону могла быть отпущена на свободу лишь после тридцати лет. Понимая всю тщетность своих мечтаний, Веспасиан несколько раз с силой вогнал лезвие ножа в плоть мертвого животного. Но даже будь Ценис отпущена на свободу, он все равно не сможет взять ее в жены, как когда-то о том наивно мечтал, когда ему было шестнадцать. Человек его положения никогда не возьмет в жены вольноотпущенницу. Правда, ничто не мешает ему держать ее в доме в качестве любовницы. Но с другой стороны, как к этому отнеслась бы та, которую он сделал бы своей законной супругой? Вряд ли она согласилась бы делить его с другой женщиной. С этими мыслями Веспасиан вытащил из туши остатки внутренностей.

— За это время, господин, что я сижу здесь, я мог бы выпустить тебе в спину дюжину стрел, — раздался за его спиной чей-то голос.

Веспасиан вздрогнул и обернулся, причем так резко, что порезал большой палец. Примерно в двадцати шагах перед ним верхом на коне сидел Магн и, осклабившись, целился в него из лука.

— Ты меня напугал, приятель, — с досадой воскликнул Веспасиан и тряхнул порезанной рукой.

— Представляю, как бы ты испугался, будь на моем месте фракийский мятежник. Вот уже кто давно бы выпустил стрелу тебе в задницу.

— Но ты — не он, и стрелы ты не выпустил, — надменно ответил Веспасиан, приходя в себя, и, припав губами к порезу, втянул в себя смесь собственной крови и крови оленя. — И вообще, зачем тебе было подкрадываться ко мне?

— Я и не подкрадывался, господин. Я скакал верхом и производил такой шум, какого не производит даже целая центурия рекрутов, когда те прощаются со своими мамашами, — ответил Магн и опустил лук. — Просто ты о чем-то замечтался и потому не услышал моего приближения. Позволю себе изречь очевидную истину: это могло стоить тебе жизни.

— Можешь не продолжать. Сам знаю, что это великая глупость с моей стороны, но я действительно задумался, Магн, — смущенно признался Веспасиан, поднимаясь на ноги.

— В таком случае в скором будущем дум у тебя прибавится.

— Это почему же?

— Потому что у тебя гость. Сегодня ближе к полудню в лагерь прибыл твой брат.

— Что?

— То, что слышал.

— Но что забыл здесь Сабин?

— Откуда мне знать? Хотя осмелюсь предположить, что сюда его привели отнюдь не братские чувства. Он велел мне как можно скорее разыскать тебя, так что поторопись. Где твоя лошадь?

К тому времени, когда они наконец нашли сопровождавших Веспасиана рабов и привязали к лошади добычу, перевалило далеко за полдень. Правда, день был пасмурный, отчего в лесу царил полумрак, и они были вынуждены вести лошадей под уздцы, опасаясь, что те могут споткнуться в тусклом сумеречном свете уходящего дня. Веспасиан шагал рядом с Магном. размышляя про себя о том, что могло подвигнуть брата совершить столь далекое и опасное путешествие. Вряд ли Сабин преодолел сотни миль для того, чтобы лишь поболтать с ним. Вскоре он заподозрил самое худшее. Два года назад отец написал ему, чтобы сообщить о смерти его дорогой бабушки Тертуллы, и Веспасиан, стоило ему подумать о ее любимом серебряном кубке, всякий раз испытывал душевную боль.

— Наверно, умер кто-то из родителей, — размышлял он, надеясь в душе, что это не отец. — Как тебе показался Сабин? Был ли он чем-то расстроен?

— Скорее наоборот, господин. Твой брат сказал, что хочет тебя видеть, причем как можно скорее. Будь у него дурные известия, вряд ли бы он так торопился сообщить их тебе. Более того, он явно расстроился, когда я сказал ему, что тебя в лагере нет.

— Понятно, — ответил Веспасиан с кривой улыбкой. Они не ладили с Сабином, будучи детьми. Более того, в течение многих лет брат как мог помыкал им, и эти издевательства прекратились лишь тогда, когда Веспасиану исполнилось одиннадцать лет, а Сабин ушел служить в легионы. И хотя по возвращении Сабина из армии отношения между братьями немного улучшились, Веспасиан не мог представить себе, чтобы брат расстроился от того, что не застал его в лагере.