– Почему? – эхом переспросил юноша.

– Не знаю. Догадывайся, парень, сам.

Видно было, что тема эта старцу неприятна. Еще бы, кому захочется выносить сор из собственной избы?

– Тогда последний вопрос. – Иван растянул губы в улыбке. – Варсонофий принимал участие в облаве на Ивана Купалу?

– Вот как? – Отец Паисий неприязненно посмотрел на парня. – Ты и это знаешь? Наверное, и сам в игрищах участвовал? Что покраснел? Дело молодое… Но грех сей замоли!

– Замолю, отче!

– На вопрос твой отвечу – да! Сам Варсонофий и вызвался руководить охочими людьми, несмотря на то что простужен еще с Троицы. Не говорит – сипит. Все. Боле ничего тебе не скажу, извиняй. И без того наболтал немало.

Иван встал с лавки и низко поклонился:

– Благодарствую, отче!

Колокола на звоннице заблаговестили к обедне.

– Постой, постой, не уходи. – Отец Паисий вышел из-за стола. – Я тебе все рассказал, теперь и мне от тебя кое-что узнать надо.

Иван удивленно моргнул.

– Спрашивай, что хочешь, святый отче!

– Для затравки: не слыхал ли ты чего про пропавших после Иоанна отроках?

– А что, пропали? Нет, не слыхал.

– Ладно. Садись-ка вот в кресло… Смелей. Вот тебе перо, вон бумага. Чернильница перед тобой.

– А как же обедня?

– Я за тебя помолюсь, – ехидно осклабился старец. – А ты, Иване, пиши. Все пиши, что знаешь, с подробностями, даже пускай малозначительными. О человечке некоем, чернеце Анемподисте, тоннике бывшем.

– О тоннике? – юноша удивился еще больше. – Но я его и не знаю почти.

– Что знаешь, пиши. Ты ж с ним по лесам шлялся.

Паисий ушел, аккуратно прикрыв дверь, – кажется, даже закрыл ее на замок. Иван задумчиво покусал кончик пера. Вообще, что он знал о тоннике? Крещеный карел, шведский ненавистник, от шведов же и пострадавший. После разрушения тони шведским отрядом бежал, прибившись к другим беглецам – Митьке, Василиске, Прошке. Все трое, а вместе с братом Анемподистом – четверо, попали в лапы разбойных людишек с Кузьминского тракта и выбрались из западни, в общем-то, благодаря монаху – ведь тот вывел их на купеческий караван, охраняемый людьми каменных дел приказного дьяка Мелентия Дементьевича. И как-то так получилось, что потом уж очень быстро Анемподист стал помогать дьяку в обмерах монастырских стен. Ну да, кому ж еще и помогать-то, как не ему? Тонник-то как-то хвастал, что и геометрию знает, и баллистику… Мелентий-дьяк не нарадовался на такого способного помощника! Хм… Интересно, писать ли о подозрениях на то, что Анемподист – тайный содомит?

– Содомит? – Войдя, Паисий внимательно прочел написанное и удивленно вскинул глаза. – Это еще почему?

– Да Прохор говорит – тонник кого-то тайно о нарядах выпытывал, видать, не зря?

– О нарядах? – Паисий напрягся. – А ты ничего не путаешь?

– Не я – Прохор, – Иван улыбнулся. – Какой же монах будет о нарядах думать? Тайный содомит разве что… Ну, вообще-то это только слухи!

– Слухи?! – внезапно вскричал старец. – Бывший тонник знает баллистику?! Откуда? Как оказался при дьяке каменного приказа, следящего за всеми нашими крепостями? Что это, простая случайность или нечто более? Тонкий расчет. Сам подумай, взяли бы дьяк в караван приблудного, невесть откуда взявшегося чернеца? Может, конечно, и взял бы по доброте душевной – но точно держал бы на подозрении. А кому дьяк Мелентий больше всего доверял? Тебе! А кто спас отроков с девицею, а заодно и тонника? А ведь мог и не спасти, не вызволить. Чистый случай или… Вот, наверное, и дьяк так решил, что случай… И счастливый – тонник-то каким знающим оказался, ему бы не за тоней, за военным приказом присматривать! Да и этот странный говор… карел? И пристальный интерес к крепостному наряду… пушечному наряду, Иване, вовсе не к платьям! Ты, кажется, понимаешь английскую речь… есть там такое слово – «спай».

– Спай?! – Иван ахнул. – Шпион, соглядатай! Чей же? Свейский?

– А больше некому. – Паисий нервно заходил по келье. – Ну все, все сходится… Если не помстилось.

– Так проверить надо!

Старец усмехнулся.

– Само собой! Эй, отроче! – приоткрыв дверь, он позвал послушника. – При дьяке Мелентии помощник есть, чернец Анемподист, бывший тонник, знаешь?

– А, сивый такой, смешно говорит! – послушник кивнул.

– Живо лети – скажешь, отец келарь зовет. Приведешь в мою келью.

Отрок пожал плечами:

– Не смогу, отче!

– То есть как это не сможешь? – не понял Паисий.

– А так. Вчера еще, до вечерни, отъехал Анемподист, сказал, что к Мелентию.

– Так дьяк ведь давно уже в Новгороде!

– Ну. Вот и Анемподист сказал, что туда поедет. Вчера попрощался со всеми, веселый такой, радостный.

Отец Паисий без сил опустился за стол.

– Опоздали… – одними губами чуть слышно прошептал он. – Опоздали, Господи, опоздали! А я ведь давно подозревал, давно… Все недосуг было проверить.

– Нечего причитать, отче, – вдруг улыбнулся Иванко. – Действовать надо!

– Ты еще меня поучи! – весело ощерился старец. – Сейчас, погорюю немножко – враз погоню организую. Самолучших людей пошлю. Никуда он от меня в Новгороде не денется, никуда!

Судебный старец с грохотом треснул кулаком по столу.

Забрав у отца Паисия «Пантагрюэля», Иван, так и не поговорив с Прохором – некогда было, – бегом метнулся на пристань. Баркасный староста Евлампий Угрюм дожидался его у дальних мостков.

– Ну, не опоздал? – отдышавшись, спросил Иванко.

Баркасник ухмыльнулся:

– Не опоздал, не опоздал, парень. Как солнце наполовину сядет, так твой соперничек и придет, покажется. Но уговор – ту цену, на какую мы с ним сговоримся, пусть твой хозяин купец и заплатит, на меньшую не соглашусь, и не проси. Вообще-то мне все равно, чьи товары везти – а в деньгах терять неохота.

Со стороны дороги послышался вдруг чей-то заливистый свист, и Евлампий Угрюм довольно кивнул:

– Идет. Ты, Иван, в карбасе за бортом спрячься. Он, карбас-то, – со стороны солнышка, – на закате не так заметен будешь.

Иван так и сделал – пробежав по мосткам, прыгнул в карбас, распластался на днище и, услыхав приближающиеся шаги, высунул голову… По заросшей травою тропинке навстречу баркаснику шагал разряженный в пух и прах толстяк с бритым жеманным лицом. На шапке его сверкала в лучах закатного солнца большая, почти что с ладонь, бляха – олам. Постойте-ка… Да ведь это… это… Акулин Блудливы Очи! По крайней мере, именно так его описывал Митька.

Неслышно двигаясь следом, Иван проводил содомита почти до самого края посада и, убедившись, что он идет именно на Стретилово – где находится эта деревушка Иван уже знал, – отправился на постоялый двор. Завтра, как только появится, следовало напрячь Митьку. И где только его черти носят? Когда не нужен, так вот он – всякие интересные вопросы задает, рассуждает, а как нужен – так поди его сыщи! Не дело это, не дело. Ужо придется устроить завтра отроку хорошую выволочку. Жалко – а что поделать?

На постоялый двор Иван вошел, можно сказать, в хорошем, приподнятом настроении. Душа его активно жаждала действий, мозги, словно сами по себе, строили планы на завтрашний день, сердце пело.

– Иване, – едва юноша вошел в залу, дернул его за рукав служка. – К тебе тут гость – книжкой хранцузской сильно интересуется.

– Ну наконец-то! – Иван радостно потер руки. – Господи, какой же день сегодня удачный! И где ж сей книжник?

– Эвон, сидит… Вона уже, повернулся, – служка махнул рукой.

Иван тоже поднял руку… да так и застыл на месте, узнав в повернувшемся книжнике бывшего тонного чернеца Анемподиста.