Впереди послышался глухой собачий лай.

– Подъезжаем? – приказчик обернулся назад.

– Почти… – кивнул Митька. – Там, впереди, деревня, постоялый двор чуть в стороне. Скоро повертка – месяц светит, увидим. Да вон она!

– Заворачиваем! – приказал Иванко.

Конники стегнули лошадей и настилом помчались через брошенное поле.

Онуфрий Красный Уши горюнился – так никто его и не похвалил. Рискуя, можно сказать, жизнью, ну, не жизнью, так здоровьем – точно, отвез горящего в огнеманке в болотину, и никакой признательности! Петька с Офонькой Гусем даже спасибо не сказали, сволочи!

Онуфрий взглянул на небо – серебристый месяц мерцал над самым коньком крыши. А пора бы и смене быть! Ну да, пора… Где ж этот чертов Офонька? Неужели спит, гад болотный? А ведь и спит! Не идет, змеище! Ну, раз не идет, так надо самому в людскую пойти – там и Гусь, и Петюня. Жрут, наверное, псищи, рыбу, что им какой-то Онуфрий.

Красные Уши так распалился от гнева, что, споткнувшись о ступеньку крыльца, едва не выронил копьецо. А и выронил бы – так не велика потеря. Выругался, потер зашибленную ногу, пробежав сени, распахнул дверь… Ну, так и есть, дрыхнут! Петро – на лавке, Офонька – под столом. А чего это на столе, а? Что за кувшинчик? Неужто бражка?

Прислонив к стенке копье, Онуфрий тут же хлебнул из кувшина и улыбнулся. Не, не бражка, березовица! Пьяная, двойной перегонки. Видать, пищальники с собой принесли.

– Эй, Офоня! – Нагнувшись, Онуфрий потряс спящего за плечо. Тот что-то забурчал, замахал руками… А пахло-то от него… У-у! Пьян, сволочь! Вот гадюка злоковарная! Это что же получается, ему, Онуфрию, теперя всю ночь стоять караулить?! Вот уж нет!

– Эй, просыпайся, гадина ты болотная! Чего упился?

– О! Онуфрий! – пьяно улыбнулся приподнявшийся на лавке Петро. – Да отстань ты от Гуся, пущай выспится.

– Я ему, собачине, высплюсь, я ему так высплюсь, эдак, что…

– Ты вот что, Онуфрий… – Усевшись, Петро громко икнул. – Вместо чтоб блажить, березовицы хлебни – знатная, Офонька принес. Пищальникам не показал, ну их – лишние рты. Убралися несолоно хлебавши. Ну, чего глаза выпучил? Пей!

– А… служба как же? – опасливо отозвался Онуфрий. Он бы, конечно, хлебнул и еще, да опасался последствий – вдруг Петюня его специально поит?

– Пей, пей. – Петюня лихо разлил березовицу по кружкам. – Не боись – кого там караулить-то? Двух дураков да одну девку… Девку… О-о!

Выпив, он вдруг запнулся, задумался, скривив тонкие губы в мелкой гаденькой ухмылочке, словно вот-вот собирался устроить какую-то пакость.

– Девка! – поднимаясь на ноги, подмигнул Петро. – Онуфрий, ты когда-нибудь девку пробовал? Ой, сладко-о… – Он зажмурился, покачнулся и едва не упал, но вовремя ухватился за стену. – Пойдем в подклеть, а?

– Да ты что?! – ужаснулся Онуфрий. – А вдруг иматые людишки сбегут?

– Да не сбегут, у нас пищаль есть, парни оставили… Понимаешь, там же девка… Кругленькая, белокожая, сладкая… умм.

– Девка… – Онуфрий облизал губы. Девку, конечно, хотелось. – Да вот не осерчал бы хозяин!

– Не осерчает, – замахал руками Петро. – Чего ему серчать? Он и сам ее, небось, отпробует, как деревенские надоедят. А что не девственна… так девственность ее, скажем, иматые и порушили, чего им еще в подклети делать-то? Или вот он, – Петька указал под стол. – Офонька.

Пришедшая в голову идея так развеселила Петро, что он громко расхохотался и снова заикал:

– А что? И-ик… Снимем с Гуся портки… Самого…и-ик… положим у подклети… и-ик… Опосля посмеемся… и-ик.

– Замерзнет у подклети-то. Да и девка – какая ж она девственна? Хозяин сказал – курва, – Онуфрий усмехнулся. Вообще-то идея с девкой начинала ему нравиться. Особенно если потом все свалить на дрыхнувшего Гуся.

– А Офоньку все же вытащим, – икнул Петро. – Пусть знает, как спать. Мы его… и-ик… к утру во двор вытащим. А девку – сейчас… Бери вон, пищаль… и-ик… Нет, я сам возьму… Только чур я первый! Счас вытащим, а не подчинится… и‑ик…

– Не, Петро, силком тащить не будем, – чуть подумав, возразил Красные Уши. В голове его уже родилась одна неплохая мыслишка… – Ну, взял свою пищаль? Идем…

В темном подклете было сыро и холодно, что, в общем-то, ничуть не смущало Прохора и монаха – оба дрыхли, словно на лавке у себя дома. А вот Василиске что-то не спалось – и холодно было, и тоскливо. Да и муторно – как там Митька? Удастся ли ему отыскать обоз? Согласятся ли помочь обозные? Ох, помоги Господи! Девушка шепотом принялась читать молитву. И вдруг замолкла, услыхав приближающиеся снаружи шаги.

– Эй, дева, не спишь?

Кажется, кто-то из стражников. Ну-ка, что еще спросят?

– Мы тут вам поесть принесли…

Надо же! Поесть…

Ширкнул засов. Распахнулась малая створка. Проснувшийся Анемподист высунул голову…

– А ну назад! – Петро повел дулом пищали. Яркой красной искоркой грозно тлел в темноте зажженный фитиль. – Дева проснулась ли?

– А чего надо? – откликнулась Василиска.

– Шить умеешь? – ступил в переговоры Онуфрий.

– Шить? – Девушка в недоумении пожала плечами. – Умею, а что?

– Да, понимаешь, мы тут хозяйские паволоки изорвали случайно. Зашила б аккуратненько… – просительно скривился Красные Уши. – Мы б вас рыбкой покормили и березовицы бы плеснули – не жаль.

– Паволоки, говоришь… – Василиска переглянулась с чернецом и проснувшимся Прошкой. Похоже, кроме этих двоих парней на постоялом дворе больше никого не было. А это шанс! Еще один, кроме Митьки. Глупо было не воспользоваться!

– Только не вздумай… – начал было Прохор, да девчонка его не послушала, живо вынырнула наружу.

И створка тут же захлопнулась, мягко въехал в пазы смазанный салом засов.

– Только уж сделай милость, зашей получше.

– Зашью… Где ваши паволоки-то?

– Да в горнице… Ой, побыстрей бы – скоро хозяин вернется.

Василиска поднялась в горницу следом за парнем с пищалью. Другой страж, красноухий, неотрывно шел сзади.

Вот и горница. Тьма. Лишь тлеет зеленовато лампадка.

– Вона, паволока-то… Нагнись, дева…

Василиска всмотрелась…

Накинутый ременный аркан вдруг сдавил горло так, что потемнело в глазах. Потные руки с силой дернули ветхое платье, обнажив грудь и живот, похотливо прошлись по бедру…

– Ну что, попалась, дева?!

Свернув к постоялому двору, конники помчались вскачь – а нечего уже было таиться: едва почуяв чужих, на разбойном дворе вскинулся лаять пес. Встал на задние лапы, натянув цепь, рвался… А в остальном все было тихо! Никто из избы не выходил. Странное дело, что они там все, поумирали, что ли?

Спешившись, Иванко, Митрий, а следом за ним еще с полдесятка парней быстро поднялись на крыльцо, рванув в избу через сени… В людской оказалось пусто. Хотя не совсем пусто – при ближайшем рассмотрении на полу под столом обнаружился спящий отрок.

– Э-эй, паря! – Иван ткнул его носком сапога, потом наклонился, принюхался. – Да он пьян, собака! В лежку.

– Вверху есть горницы, – шепотом напомнил Митрий.

Приказчик кивнул и, вытащив палаш, вышел в сени, откуда наверх вела узкая лестница. Ловко взобрался и вдруг застыл, обернулся:

– Тсс!

Митька и сам услыхал где-то наверху не совсем понятный звук – то ли чей-то вскрик, то ли звон.

– А, – чуть подумав, махнул палашом Иванко. – Лезем! Там разберемся.

Неширокая галерейка – дверь – горница. Иван рванулся вперед, за ним – Митрий. Жалобно скрипнув, дверь распахнулась от удара ноги… И ворвавшиеся в горницу люди удивленно застыли на пороге.

В свете трех восковых свечей, воткнутых в массивный бронзовый подсвечник, хорошо были видны распластавшиеся у самого порога тела, а посередине горницы – дева в разорванной на груди одежонке и с большой сковородой в руках. От сковороды вкусно пахло жареной рыбой. Увидев вбежавших, дева со вздохом взмахнула сковородой, и Иванко инстинктивно пригнулся – кому ж понравится, коли тебя вот так вот встречают? Остальные парни озадаченно попятились, рассмеялся лишь один Митрий.