– Витя, Витя…

– Успокойся, возьми меня за плечи и дрыгай ногами, а то вместе утонем.

Девочка послушно вцепилась ему в воротник рубахи, забулькала ногами.

– Молодец, плывём. – Своими не по-детски сильными руками он отталкивался от воды и относительно быстро был у берега. Девочку положил на гальку. Чувствовал, что устал, готов был сам упасть без движений.

По берегу бегали мужики, бабы. Орали, матерились. Лодок не было, и никто тонущих не спасал. Витя посмотрел на реку, на редкие мелькающие головы детей и ринулся вновь. Снесло течением и его, и утопающих далеко вниз по реке, он не знал, сколько прошло времени. Головы над водой взывали о помощи. Рассекая реку, Витя догнал очередного школьника, тот вроде держался на воде, но к берегу не плыл.

– Ты чё к берегу не плывёшь?

– А… тону. – Его руки были под телогрейкой, он их пытался вытащить, не получалось.

Витя рванул телогрейку у него на груди, пуговки поотлетали:

– Плыви.

Мальчик поплыл.

– Сам доберёшься до берега? А то я другого подхвачу?

– Сейчас да. Спасибо, что освободил от этой телогрейки. Как попали руки вовнутрь – не знаю. Пойдём вместе к берегу, всех не спасёшь.

– Давай двигай. Вон две головы торчат. – Он подплыл.

Это оказались его одноклассницы, сёстры-близнецы Милостных. Они беспорядочно махали руками, уходили под воду, всплывали.

– Девочки, давайте ко мне. – Те уже ничего от страха не соображали, их и без того большие глаза были безумными. Обе вцепились в него. Он начал тонуть вместе с ними. – Девочки, отпустите руки, возьмитесь за плечи…

Опускаясь ко дну реки, сестрёнки тянули его в глубину, не выпуская его рук. Он начал захлёбываться…

«Как же мама без меня? Где мужики, где лодки?»

Мужики тащили лодки с отстоя, бабы рвали волосы на головах, но никто, кроме Вити, так и не спасал детей… Кто спасся сам, многие утонули. Через полчаса лодки уже были не нужны.

Прошло пятьдесят лет, но ни памятника, ни простой таблички юному герою в школе так и не поставили.

Ностальгия по городу, ежегодные весенние ожидания нового большого наводнения, судьба сестры – она оканчивала девятый класс, через год десятый, потом институт да и многое другое – всё это висело на маме большим грузом.

Как-то весной она затеяла разговор о переезде:

– Закончите в мае школу, будем переезжать в Алма-Ату. Там у меня есть дом, от родителей остался. Школа рядом. Работа найдётся. Зацепимся, а там как бог даст. – Вроде и всё, больше разговоров на такую тему не вели.

Посредине лета мама сказала:

– Собираемся, дети. Поедем через неделю. Пожарник, дядя Юра, даёт нам лошадь с телегой и своего помощника.

– А папа когда?

– Папа будет сдавать метеостанцию: когда новый начальник приедет, тогда и он поедет.

– Понятно. Давай собираться.

Я начал прикидывать, что взять, куда положить. Получалось: брать нечего, класть некуда. В школьный ранец, если что под руку попадёт. Картину, подарок художника, можно и в руку взять.

За неделю обегал вокруг деревни все свои любимые места. Когда ещё буду здесь? Понимал – никогда. Мне стало жаль расставаться с деревней, ставшей родной, любимой рекой, лесом, ребятами, дядей Лёней…

Через неделю, поутру, подошла лошадь с бричкой. Забросали в неё, что собрали: пару чемоданов, несколько авосек.

Провожать нас пришли соседи, Генка Ерин. Посидели по обычаю на чурках.

– В добрый путь вам. Езжайте уж. – Дядя Лёня хлопнул по холке лошади: – Пошла.

Генка шёл со мной до конца деревни.

– Пиши, что ли, – подал мне руку на прощание, – пойду я.

– Давай, пока. Ещё увидимся. – Я побежал догонять телегу.

До города Таштагол шестьдесят километров. Двигались медленно. Дороги как таковой не было. Как говорят – одно направление. Дождей давно не было, потому грязь была только в топких местах, в логах. Реки и ручьи пересекали вброд или на телеге, остальной путь шли пешком. Самой крупной рекой была Пейзас. Текла она километрах в трёх от деревни и буквально недалеко от переправы впадала в Мрас-Су.

Мне вспомнилось, как на ней, повыше по течению, с начальником пожарки, дядей Юрой, ловили на «кораблик» хариусов. Ох и увлекательно это было! Идёшь по берегу, держишь леску с крючками на поводках, штук пятнадцать, а у противоположного берега специальный кораблик, привязанный к леске, сам бежит против течения. Крючки, на которые прикреплён мех, подшёрсток от медведя, прыгают, дразнят хариусов. Те хоть и очень пугливые, но обманываются, прыгают на крючки с приманкой и ловятся. Бывало, помногу ловили. Такой кораблик был только у пожарника. Правда я попробовал сделать себе такую же хитрую снасть, да что-то не удалась она у меня. Забросил, вернулся к удочке.

Так я предавался воспоминаниям о пережитом в удаляющейся с каждым шагом деревне, шёл за лошадью, обгонял её, садился на брёвнышко, ждал, когда подойдут остальные…

В обед сделали остановку. Лошадь щипала траву. Мы перекусили тем, что мама взяла в дорогу. Передохнули. Особенно устала сестра. Мама тоже, но меньше. Мне было всё нипочём, натренирован.

– Маша, пойдём, к вечеру надо дойти до деревни. В лесу не заночуешь. – Помощник пожарника засобирался в путь. – Сорванцу твоему всё нипочём, носится туда-сюда, втрое больше прошёл. Не унимается. Ищет чего-то по сторонам, любознательный больно.

– Пойдёмте.

Дорога шла по берегу реки. Русла как такового не было: ямы, омуты, горы породы тянулись много километров. Это драгой старатели добывали золото. Разворотили реку, бросили и ушли. Сколько лет они здесь работали? А может, была целая артель. Лишь в конце разработок появились остатки заброшенной драги. Вот, пожалуйста, взяли от природы всё что смогли и забросили. Ушли на другое место портить природу.

– Смотри, Гена, на неправильные действия человека. Одно дело – лес порубить для печки, другое – такое безобразие устроить. Могли бы вернуть реку после добычи в прежнее состояние. Так ещё и машину свою оставили, – мама остановилась возле драги. – Наказал ли кто их? Нет, наверное.

Солнце шло к закату. У невысокой сопки, покрытой лесом, на берегу ручья, появились шесть домиков.

– Вот она, ночёвка. Заедем к бабке, я её давно знаю. Сколько езжу – всегда у неё останавливаюсь. Живёт небогато, но ни разу не выгоняла. Сейчас это что – лето, а зимой на дворе несладко. Хата у неё тёплая, когда потопить.

Телега заехала во двор древнего домика. К нам вышла благообразная бабушка из староверов:

– Милости просим. Куда путь держите?

– Бабуля, примешь на ночь на постой? В Таштагол везу. Семья нашего начальника метеостанции в город перебирается.

– Проходите в дом.

Мы вошли. На столе из плах стояла керосиновая лампа. Были ещё две лавки и две кровати. Посреди дома русская печь. Икона в переднем углу. Больше в доме не было ничего, даже половика.

– Располагайтесь. Пацан будет спать на печи; вы, дама с дочкой, вот на этой кровати; мужик на лавке. Подушку и подстилку дам ему.

– Хорошо, поняли.

– Чего есть покушать – доставайте, садитесь за стол. Кипяток заварганю быстро.

Пока закипел на дворе чайник, я осмотрел внимательно внутренности дома, обошёл дом снаружи.

Неважно живёт бабуля, одна. Как дрова заготовить? Кто от зверей охраняет? Ладно ещё рядом дома есть, а не было бы?

Сели пить чай – вернее, вместо чая заварили бабушкину чагу.

– Дамочка…

– Маша.

– Маруся, любознательный у тебя сынок. Высматривает, выглядывает всё, интересуется, как живу. Так вот и живу, как видите.

Мама попыталась поддержать разговор:

– Бедно живёте, бабушка. Уехали бы куда?

– Скажешь, куда мне, к кому? Были бы сынки живы. Трое их у меня, да война забрала. Деда медведь в тайге задрал ещё до войны. – Помолчала. – Говоришь, уехать… Помирать собралась. Сколько протяну? Скорее бы Бог забрал. Устала мучиться. Летом ещё жить можно. Зимой… Не переживу я эту зиму. – Она смахнула слезу.