— Мы не самые лучшие. Пойми, генофонд народа был основательно подорван за этот век. Из первых полвека пятнадцать лет Россия непрерывно воевала: русско-японская война, первая мировая, гражданская, финская, великая-отечественная, потеряв в общей сложности под сорок млн молодых здоровых мужчин. На фронтах всегда в первую очередь гибнут самые смелые, честные, совестливые люди.

— Ну я вот не согласен с вами, ваше поколение тоже смелое и честное.

— Что ты видел в жизни, что ты знаешь, про трусость и смелость чтобы мне перечить? Страх животный видел в глазах людских? А я видел. И был он у всех. У тех, кто дожил до победы, и у тех кто нет. Не хочу тебя обижать и давить авторитетом и возрастом. Поэтому помолчи.

— Хорошо.

— Проблема наша — расхождение слова с делом. Нельзя проповедовать правдивость и одновременно лгать на каждом шагу, призывать к скромности и быть воплощением алчности. Куда не плюнь — одни Солдатенки вокруг.

Я не ожидал такой откровенности от генерала.

— И все повязаны. А кого шлют работать на важные посты за границу и говорить не желаю.

— Что делать товарищ генерал? Как быть чтобы избежать худшей участи?

— К следующей войне готовиться. Мы уже не доживем до нее. И слава Богу.

— Почему слава Богу?

— Не хочу я видеть, как купят страну за джинсы и жвачки, а по всему выходит, что ее купят. Когда люди нажрутся джинсами и жвачками и поймут, что это всё муть. Вот тогда и будет новая война.

Он помолчал. Я понял, что он больше не хочет говорить о будущем. Мне не хотелось огорчать этого старика и рассказывать ему, что я точно знаю, что он во многом прав.

— Товарищ генерал я фотографии принес. Возможно, помогут в расследовании с Солдатенко и его бандой. Посмотрите.

Генерал взял очки и полистал. Я рассказал ему про Витю-Музыканта и катушку, которую мне заменили.

— Про Солдатенко фотографии нам не интересны, забери. У нас свои есть. А вот эти оставь, — он указал на фото с поменяной пленки, — передам в управление, проверят по картотеке.

— Хорошо. А разрешите обратиться товарищ генерал?

— Обращайся

— Как давно, вы в конторе, — он строго и недовольно зыркнул, в мою сторону, — простите, в комитете знали, что я с Солдатенко не в ладах? И знали ли вы про историю с моим отцом?

Генерал снял очки потер глаза. Он рассказал, только то, что посчитал нужным, не ответив на все мои вопросы.

Оказывается, что в последние две недели за нами постоянно следили и прикрывали.

Мы фактически почти одновременно с гбшниками вычислили местонахождение Баранова.

Солдатенко был давно на крючке у комитета, и наше расследование развивалось параллельно.

Сначала нас не трогали, и установили негласное наблюдение, чтобы выяснить причастны ли мы к его схемам.

Когда разобрались, что мы с ним в конфликте, решили посмотреть, как будет себя вести Солдатенко по отношению ко мне, страхуя и оберегая меня.

Нам не дали поучаствовать в аресте Баранова даже в качестве понятых. У него в квартире нашли все вывезенные сумки с деньгами.

Он, действительно оказался немым, для его допроса привлекали сурдопереводчиков.

Баранов довольно быстро раскололся и стал давать показания на Солдатенко. Сумма конфискованного была настолько значительна, что расследованием заинтересовался Сафонов, Генеральный Прокурор Союза.

Баранов решил не темнить — в такой ситуации себе дороже, и стал давать показания на второй день.

Правда, он сообщил, что он просто выполнил просьбу вывезти деньги, потому что зависел от зампреда горисполкома, как от работодателя.

Признавать, что он оглушил и похитил Тёму, собирался его пытать, так же как и то, что вывозил технику со склада, Баранов наотрез отказался.

Солдатенко арестовали в тот же день, когда взяли Баранова. Его супругу на следующий.

То ли процессуальные тонкости не позволили, то ли ожидали, что она начнет обращаться к более высокопоставленным покровителям.

А может ждали, что она выведет их на склад со спрятанным товаром.

Но Лариса Солдатенко сидела тихо и скромно в своем доме и не ходила на работу.

Следователи решили взять её под стражу от греха подальше — вдруг решит наложить на себя руки.

Солдатенко две недели шел в полный отказ, отрицал свою причастность ко всему.

Нас Тёмой вызали, как свидетелей, по одному из эпизодов по инициативе генерала.

Прочитав наши показания следователям, Солдатенко рассказал, что принял по ошибке Тёму за вора, поэтому велел связать его тогда в доме в день, когда они вывозили деньги.

Естественно про деньги, запугивание, покушение на меня он умолчал.

В первых числах декабря, его повезли на следственный эксперимент. Где он должен был показать, как они связывали Тёму. Он все время путался, рассказывая, что они были с

Солдатенко пытался бежать. Не знаю, на что он рассчитывал. Скорее это был жест отчаяния, чем реальная попытка побега.

Он, со скованными наручниками руками, пытался растолкать конвой и следователей, но ему не хватило для этого ни сил, ни сноровки.

Его идея не могла выгореть даже если бы он обладал вышеперечисленным.

После неудачного побега Солдатенко сломался, но тянул время и выдавал показания, что называется в час по чайной ложке. Он продолжал цинично отрицать многие факты.

За ним числилось так много, что по его делу работала целая бригада следователей.

Теперь шансов, что от Солдатенко отстанут или он сможет откупиться не было совсем.

Судьба его была незавидна, по совокупности ему грозила высшая мера наказания.

Что касается Шельмы и его брата, бывшего начальника поезда, то тело Шельмы так и не было найдено. Они оба числились во всесоюзном розыске.

Я так и не смог узнать у генерала причастны ли Баранов и Солдатенко к исчезновению Ветрова, куда подевался Федор.

Не узнал нашли ли склад с перемещенным за ночь товаром и что грозит жене Солдатенко.

И будут ли дальше раскручивать маховик правосудия в отношении Игоря Королькова и его подельников в Москве, по делу о вдове капитана дальнего следования.

Я так же больше ничего не узнал о судьбу Авигдора, который Витя-Пианист. Генерал ответил, что они не занимаются судьбами мелких фарцовщиков или жуликов.

Он так же ничего не рассказал про моего отца, обстоятельства его гибели и про его неприязненные взаимоотношения с Солдатенко.

Но у меня сложилось устойчивое впечатление, что генерал знает ответы на все мои вопросы, связанные отцом.

В процессе разговора я понял, что больше не хочу разбить рожу моему врагу.

Ещё вчера почти всемогущий, облеченный огромной властью, ненавидящий меня, а сегодня обычный заключенный которого впереди ждут нелегкие времена вызывал у меня только чувство презрения и брезгливости.

С момента моего возвращения мы больше не играли в шахматы. Прошлая партия закончилась вничью.

Я пытался по-настоящему выиграть генерала, даже изучал учебники и советовался с знакомыми, заядлыми игроками. Но он сумел убедить меня в бесперспективности моих попыток.

— Товарищ генерал, продолжим матч? — спросил я у старика, когда мы прощались у него в коридоре.

— Я подумаю. С тобой свяжутся.

Я много думал об этом разговоре. Удивительным был тот факт, что в восьмидесятых жили люди, способные заглянуть на двадцать-сорок лет вперед.

Обладая интеллектом, безграничной силой воли, огромным жизненным опытом они не сумели предотвратить, то что так отчетливо понимали.

Я мог бы рассказать ему про ужасы будущего. Про тотальную коррупцию и предательство не только в партийной верхушке, но и армии и органах.

Достаточно было вспомнить, что творилось с выводом нашей группы войск из Германии или многочисленных конфликтах и войнах после распада Союза.

Как растаскивала и грабилась страна всерашними коммунистамми, комсомольцами и сотрудниками НИИ.

Сложно было все это выкинуть из головы. Но я погрузился в учебу и работу и в конце концов мне это удалось.