Филатов принял меня, похвалил за работу. Он уже успел навести справки и моя репутация работала на меня и Николая Ивановича с удвоенной эффективностью.

Председатель отнесся ко мне очень уважительно, внимательно выслушал меня, поспрашивал про конфликт с горисполкомом.

Я не стал ему вываливать всё. Просто в двух словах рассказал про отца, маму и отвергнутого Солдатенко. Филатов куда-то звонил, уточнял про нашу станцию, выяснял подноготную И. О. и в конце концов пообещал все вернуть на прежние места.

— Если у Николая Ивановича, действительно, все сойдется по бухгалтерии, то считай, что надаем мы по жопе твоему Солдатенко. Я лично приеду, если надо и не один. Не дам я своих людей во так вот терроризировать. Потери Бодров, мне пару недель нужно, чтобы раскочегарить процесс.

Напоследок он дал мне свой служебный и домашний номер телефона, наказал звонить.

— Звони через пару недель. Или если что-то кардинально поменяется в ситуации, то набирай мне в любое время. Ты понял меня?

Я ответил, что понял и мы на этом распрощались. Время пролетело очень незаметно. Я отправился на Курский.

С Костей, Ритой и Викой мы договорились встретиться на вокзале перед отправлением моего поезда.

Девчонки приехали первыми. Мы много шутили, болтали и договорились, что на зимние каникулы они обе приедут в город, домой к Вике.

Костя опаздывал. Видимо, у него что-то не складывалось. Началась посадка в вагон. Я все ждал, что он появится. Но его не было. Под ложечкой засосало. Он должен был съездить к Авигдору.

До отправления оставалось пять минут и по требованию проводницы я поднялся в вагон, когда увидел, как он запыхавшись, бежит в нашу сторону.

Он подбежал к девушкам стоящим на платформе. Он пытался отдышаться положив ладони на бедра. Я видел его тревожный взгляд спросил у него:

— Кость, все в порядке?

Он отрицательно замотал головой.

— Нет… Витя-Пианист…

Он подбежал к девушкам стоящим на платформе. Костя пытался отдышаться, положив ладони на бедра. Я видел его тревожный взгляд спросил у него:

— Кость, все в порядке?

Он отрицательно замотал головой.

— Нет… Витя-Пианист

— Что?

— Его отравили! — выражение лица Кости было очень расстроенным.

Проводница стоявшая рядом, попросила меня пройти в вагон и подняла подножку. Я попросил ее дать еще минуту.

— Жив? — спросил я моего нового друга из-за широкой спины проводницы, закрывающей мне обзор.

Костя пожал плечами.Девчонки встревоженно непонимающе смотрели на нас с ним.

— Я вызвал скорую, врачи сказали, что состояние критическое, — Костя, очень переживал, — увезли в больницу, я дожидалася неотложки поэтому чуть на опоздал.

— Все нормально. Как это случилось? Может он сам…?

— Нет, именно отравили. Долго рассказывать. Позвони мне на вахту в пятницу вечером, как доедешь. Самое паршивое, что он думает, что это сделали мы.

На перроне заговорил громкоговоритель, сообщающий что мой поезд отправляется.

— Молодые люди всё. Больше не могу держать открытыми двери, меня и так накажут, — пробурчала проводница, она с шумом захлопнула двери. Ей было неприятно слышать наш разговор и я заметил, как она непроизвольно покосилась. Головной электровоз дал гудок и поезд медленно тронулся. Мои друзья шли рядом с поездом и махали мне на прощание.

Я прошел в вагон по проходу и помахал им в ответ, когда добрался до своего места. В моем отсеке вместе со мной ехал мужчина лет сорока, он уже успел переодеться в спортивный костюм. Мы поздоровались.

Поезд набрал ход и оставил вокзальный перрон с провожающими позади.

Оглядевшись я убрал свои вещи в багажное отделение. Перемещаясь по проходу я про себя отметил, что в это раз вагон был почти полупустой. Никаких тебе цыган, бабок с баулами в которых сложены книжки, симпатичных попутчиц. Расположившись, я стал разглядывать пейзаж за окном.

Провожающая меня Москва была опутана смоляной нитью проводов вдоль рельс. Они то свисали, то поднимались вверх к столбам напоминая волны.

Тонкая сеть черных осенних веток на деревьях, контрастировала с довольно унылыми постройками, выходящими своими разноразмерными, иногда кривыми, задами к железной дороге.

В белом небе вился серый дым над жерлами заводских труб. Еще вдоль путей ингода вилась магистраль теплоцентрали, привлекая внимание своими прямоугольными переходами и коленами.

Стучали колёса.Мысли, сменяя друг друга, блуждали в голове словно человек, заблудший в лесу. Последняя новость про Авигдора мне совсем не понравилась.

Я конечно пока не знал подробностей, но в слова Кости о том, что отравление было злонамеренным, я нисколько не сомневался.

Он не стал бы мне рассказывать об этом, если бы у него не было бы достаточных оснований для этого.

Мимо нас, на параллельных путях на небольшой большой скорости проходил встречный пассажирский поезд. На время прикрывший грустный пейзаж за окном.

Мужчина, сидевший напротив явно хотел вызвать меня на диалог. Я увидел это в отражение на стекле. Он ждал момента, когда поймает мой взгляд и пристально наблюдал за мной. Мне было совсем не охота болтать с ним, но стало как-то неловко отказывать ему в общении. Вот такие дорожные разговоры в поездах для советского человека — святое.

Поэтому я повернулся к нему. Он сразу выпалил вопрос:

— Домой? Из дома?

— Домой, — я немного улыбнулся, потому что в уме угадал его первый вопрос, — а вы?

— Я в командировку. Сергей, — мой попутчик представился и протянул руку. Я ощутил крепкое рукопожатие и представился в ответ.

— Что? Выглядит, как полная безнадега? — поезд на втором пути уже прошел мимо, снова обнажив промышленную изнанку центра столицы, выстроенную в разное время из непохожих друг на друга корпусов, сараев и сторожек.

— Немного навевает тоску. Мрачновато, если честно у нас на железной дороге.

— Это только кажется, — мой собеседник желал меня подбодрить, — кажется, что у нас небо всегда хмурое, улицы грязные, дома — серые. Во-первых, это не так. Во-вторых мой кум бывал в загранкомандировках, в капстранах. Там все тоже самое. Вокзалы прям нарядные и красивые.

Он сделал паузу.

— Вот взять, к примеру Гяр де Льон — Лионский вокзал в Париже. Красавец, шедевр архитектуры, а выезжаешь из него на поезде а там мама не горюй! Туши свет! Одни хибары да цеха в округе. И все изрисованы, исписаны непотребством.

Я улыбнулся. Мой собеседник пытался говорить с французским акцентом. Еще было смешно, от того, что у каждого советского человека есть свой кум, сосед, родственник, коллега по работе, побывавший за рубежом, по рассказам которого люди строили свои впечатление о бытовой стороне заграничной жизни. Сергей рассказывал так, будто сам съездил.

Михаил продолжал:

— Ладно — в городах, но если ехать по Франции на поезде, за окном всегда будет одно и то же: унылое небо, унылые поля и серые покосившиеся домишки. Несчастные люди, одним словом.

— Думаете, мы будем жить счастливее?

Он вытаращил на меня глаза будто я сморозил какую-то глупость. Хотя, конечно он не особо представлял, как живут за границей.

— Конечно! Мы уже живем счастливее! А случайно не из этих? — мой собеседник сощурил глаза.

— Из каких, этих? — мне стало интересно.

— Из хиппи?

Я трудом сдерживал смех.

— Ну какой я хиппи, у них длинные волосы, штаны клёш. Я студент.

Сергея немного успокоили мои слова.

— Ну мало ли. Кто вас знает. Ты не обижайся на меня братец. Мы живем своей жизнью, а не чужой. Никто нас не эксплуатирует, как у них там. У нас своё жилье, а они там на дне, вечно арендуют. Знаешь как хитро?

Я отрицательно покачал головой. Тогда Сергей мне начал рассказывать как по его мнению работает ипотека в капиталистических странах.

— Они там в кабале у банкиров. Банк выкупает квартиру и сдает тебе в наем, за баснословные барыши. Ты как рабочий человек, чтобы семья его имела место где жить, ходишь на поклон к банкирам-финансистам и отдаешь им всю свою зарплату.