– Назия простила вас?

– Думаю, да, – задумчиво произнесла Долли. – Она никогда со мной об этом не говорила, и мы остались подругами, но наши отношения теперь были исключительно рабочими. За эти годы многие ее друзья, мечтавшие о карьере писателя, в том числе Парвин, связывались со мной через нее. Я с радостью читала их рукописи, а Назия была благодарна мне за великодушие. Словами не описать, какой несчастной я себя тогда чувствовала.

– Вы должны отпустить это чувство вины, Долли. Назия не держала на вас зла.

– Зато я на нее держала. И до сих пор держу. Сама не знаю почему. Просто вошло в привычку ненавидеть и жалеть Назию. Я постоянно перемывала ей косточки с Парвин, а потом чувствовала себя просто отвратительно. А теперь я делаю то же самое с ее новой книгой. Я хочу задушить ее правду, подвергнув книгу цензуре там, где ее не требуется, чтобы убрать любые подробности, которые могут выставить меня или Фарида в негативном свете. Я ужасная подруга.

– Вы простили ей связь с Фаридом? – ввернул Салман еще один вопрос, чтобы затащить Долли в самый эпицентр ее горестей.

– Думаю, да. Знаю, он все еще думает о ней. Но так ведь и я тоже. Мы не обсуждаем это, но боль еще жива. Назия – призрак в нашем браке, клей, что не дает ему развалиться. Мне просто нужно отпустить свои обиды.

Удовлетворившись ответом, Салман сделал глубокий вдох и улыбнулся. Хотя Долли и отгораживалась от его вопросов, ему удалось деликатно вытянуть правду из ее сознания. Он был уверен, что помог ей преодолеть все обиды и тревоги относительно Назии.

– Когда вы откроете глаза, вы выйдете из транса, – проинструктировал он Долли. – И после этого у вас не останется никаких обид на Назию.

Вернув себе зрение, Долли почувствовала тупую боль в висках. И хотя во время гипнотерапии она раскрыла некоторые из своих самых страшных тайн, она не испытывала ни стыда, ни смущения. Пока Салман провожал ее к двери, Долли заметила, что комната Назии выглядит, точь-в-точь как когда она вошла. Изменилась только сама Долли. Теперь ей было гораздо спокойнее на душе, с которой чудесным образом свалился камень, тяжкая тайна, столько лет хранимая ото всех.

Салман поправил голову Сорайи на подушке и осмотрел ее шею на предмет повреждений.

– Впредь я буду внимательнее следить, чтобы они тебе не навредили, – испуганно прошептал он, хотя Сорайя его и не слышала. – Слава богу, никаких внешних травм не наблюдается.

Но он боялся, что через день-другой там все же расцветет синяк.

Его мысли вернулись к разговору с Назией, когда она приехала, чтобы посвятить его в свои планы.

– Зачем служанке присутствовать в комнате? – спросил он тогда. – И согласится ли она на гипноз?

Назия ничего не ответила – лишь улыбнулась. Салман знал, что ей нужно задавать вопросы с осторожностью. Она не любила раскрывать тайны раньше времени, но он нашел к ней подход, способ разговорить ее во время сеансов гипноза. В его обязанности входило понять психологию клиента, помочь человеку пережить старые травмы и в конце, дай бог, привести его к умиротворению. Назия это знала. И все же хотела, чтобы он отбросил любопытство и доверился ее суждениям – последняя услуга за проявленную когда-то доброту. Ни для кого не было секретом, что Назия спасла Салмана от нищеты, от жизни, полной отчаяния.

Он вспоминал бесконечную ругань с родными в юности, когда они единодушно воспротивились его решению стать гипнологом. Салман не желал идти в университет и обучаться на обычного врача, как они надеялись. Родителям Салмана было сложно принять, что их сын не хочет носить на шее стетоскоп, осматривать пациентов и записывать названия спасительных лекарств в бланки для рецептов. Его интересовали травмы невидимые, которые одолевают разум людей. С самого начала его родители были недовольны его решением изучать психотерапию, но ожидали, что он рано или поздно перерастет свое странное увлечение. Когда он объявил о своем решении учиться на гипнолога, родители пришли в совершеннейший ужас.

– Это абсурд! – бранил Салмана отец. – Ты не можешь этим зарабатывать на жизнь! Ни в коем случае!

Вопреки родительской воле молодой человек продолжил изучать запретное искусство, а их колкие замечания становились все более ядовитыми и агрессивными. Салман был намерен преуспеть в своем деле, поэтому открыл небольшую клинику на дому. Но его уверенность в себе быстро пошатнулась, потому что ему никак не удавалось наладить поток клиентов. Как выяснилось, не только его родители относились к гипнотерапии со скепсисом. Оказалось, в стране, где даже погода регулярно угрожает жизни населения, мало кто может себе позволить такую роскошь, как забота о своем психическом здоровье. А некоторые даже высказывали мысль, что гипноз – это западный аналог темных искусств и происки джиннов. В итоге, спустя несколько лет, необходимость обеспечивать семью заставила его отказаться от практики и перебиваться различными подработками, и даже тогда денег едва хватало, чтобы семья могла сводить концы с концами.

После смерти жены Салмана именно Назия заставила его вновь уверовать в исцеляющую силу его мастерства. Наранг познакомился с ней два года назад, когда его стало снова затягивать в гипнотерапию и он отправился на конференцию в Карачи. Лишившись обязательств перед семьей, Салман набрался смелости продолжить свое дело. Но он все так же с трудом находил клиентов, а Назия, сражавшаяся с собственными демонами, нуждалась в хорошем гипнологе, у которого полно свободного времени и который помог бы ей выбраться из трясины ее прошлого. Хотя их соглашение было основано на взаимной выгоде, Салман считал, что Назия дала ему шанс, когда все остальные от него отвернулись.

«Но не могу же я жертвовать профессиональной этикой из-за благодарности к Назии?» – размышлял Салман теперь.

Он обернулся к Сорайе и ласково погладил ее по лбу.

– Не волнуйся, – сказал он девушке, пусть и знал, что потом она ничего не вспомнит. – Ты в надежных руках. Все будет хорошо.

– Что смеетесь? – спросила Наурин Сабин, тщательно подавляя любые нотки раздражения в своем голосе. – Над чем вы с Би Джаан тут хихикаете?

Она похлопала Сабин по плечу и улыбнулась ей. Однако во взгляде, устремленном на Би Джаан, все-таки сквозило осуждение. Пожилая женщина нервно отвернулась.

– Да просто вспоминали всякие глупости, которые я творила в детстве, – сказала Сабин, держа экономку за руку точно так же, как делала совсем юной. – Би Джаан рассказывала мне, как мама однажды уехала на одно из своих писательских мероприятий и отказалась взять меня с собой, потому что, по ее словам, я не выказывала никакого интереса к чтению и, вероятно, все равно заскучала бы там. Тогда я сняла все книги с ее полок и разбросала их по комнате, чтобы создать видимость, что я их читала. Помнишь такое, тетя Наурин?

– О да! – рассмеялась Наурин. – Назия так разозлилась, когда вернулась. И с тех пор поклялась всегда запирать свою комнату, когда уезжает из дома.

Наурин помнила и еще кое-что из того дня, но не слишком хотела делиться этим с Сабин. Она помнит, как старшая сестра распласталась на полу и рыдала, словно ребенок, когда увидела свои книги, так варварски разбросанные по мрамору. Сабин сидела, откинувшись в кресле-качалке, и хохотала вовсю, наблюдая, как заплаканная мать собирает книжки в аккуратную стопку.

– Маленькая чертовка, – сказала Назия. Тушь размазалась, смытая слезами, бегущими по щекам. – Только и делаешь, что все ломаешь.

Позже, когда Сабин уснула, Назия ворвалась в комнату Наурин. Зажав между пальцев сигарету, она спросила сестру, почему та не остановила девочку.

– Собственных детей у тебя ведь нет, – это бестактное замечание глубоко ранило Наурин. – Работой ты не занята. На кухне вечно крутится Би Джаан. Почему она должна присматривать за девочкой вместо тебя?

Наурин практически не защищалась. Не зная, как унять сестру, она просто извинилась за то, что была недостаточно бдительна.