Она идет запереть главные двери офиса, чтобы никакой негодяй к ней не вломился. Долли убеждена, что Назия сегодня не придет. Кто рискнет продираться через улицы, заваленные горящими шинами, пылающими микроавтобусами и джутовыми мешками с расчлененкой? Но, собравшись закрыть двери, она замечает Назию, поднимающуюся по лестнице. Вокруг ее головы обмотана черная дупатта.
– Она пришла ко мне, несмотря на забастовку ДМК, – ответила Долли. Ее голос звучал немного механически.
– Что происходит дальше? – твердо сказал Салман. Он хотел, чтобы пациентка вспомнила все в деталях.
– Она вынимает рукопись из сумочки, и я ее просматриваю. Следующие несколько часов я читаю, слово за словом, и понимаю, как ошибалась по поводу ее способностей. Я заворожена ее талантом рассказчика. В своих произведениях Назия умеет выражать все свои страхи, тревоги и комплексы, о которых стесняется говорить вслух. В ту же секунду, как я дочитываю книгу, я обещаю издать ее.
– Что еще случается в этот вечер? – спросил он, ожидая, что Долли плавно пройдется по своим мыслям и вспомнит еще что-нибудь, что забыла упомянуть.
– После того как ситуация стабилизируется, я подвожу ее до дома сестры.
– Вы говорили о чем-то еще? – спросил он, подталкивая ее активнее перематывать прошлое.
– Мы сидим в офисе, и Назия спрашивает, пишу ли я сама, – пробормотала Долли, не желая резаться об осколки этого воспоминания. – Никто из тех, кого я публиковала, никогда не задавал мне такого вопроса. Они все напыщенные эгоисты, им плевать, что я не сплю ночами, потому что тоже пишу собственную книгу. Назия – первый человек, который этим заинтересовался. В тот же день я показываю ей отрывки из черновика.
– Что она думает о них?
– Ей очень нравится то немногое, что я показала, – довольно улыбнулась Долли. – Она подбадривает меня, советует писать больше, рассказывать больше историй. В последующие месяцы при каждой нашей встрече она читает по одной главе моей книги и всегда хвалит мою работу. Когда я издаю ее первый роман, «Женщина без мужчины», Назия настаивает на том, чтобы на званом обеде по этому случаю я прочла отрывок и из собственной незаконченной рукописи. Она верит, что писательницы не должны быть друг другу соперницами. Они должны учиться делить место под солнцем, не завидуя друг другу.
Салман открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Долли бороздит волны воспоминаний без дополнительных напоминаний.
– Однажды Назия говорит, что мы с ней как Вита Сэквилл-Уэст и Вирджиния Вулф… – пробормотала она с легкой усмешкой. – Меня забавляет это сравнение: ведь Вита и Вирджиния были возлюбленными. Назия улыбается, неловко берет мои руки в свои и целует их. И я понимаю, что между нами любовь.
– Раз вы настолько… трепетно относитесь друг к другу, что между вами идет не так? Когда начинаются разногласия?
Долли напряглась, и на ее лбу выступила испарина.
– Назия предает меня, – сказала она, когда ее разум поднял на поверхность воспоминание о невидимой ране.
– Почему бы нам не отправиться в конкретный момент, когда вы почувствовали себя преданной? – предложил Салман. – Когда всё меняется?
– В тот час, когда я слышу разговор между Назией и моим мужем в его кабинете. За день до этого в стране ввели военное положение, а нам с Фаридом нужно было идти на свадьбу. Он был завален работой и велел мне заехать за ним в офис, чтобы оттуда мы вместе отправились на праздник.
– Что вы видите, когда заходите в офис?
– Назия говорит моему мужу, что эта интрижка тянется уже слишком долго и пора ее прекращать… – еле слышно прошептала Долли.
– Что вы при этом чувствуете?
– Мне больно, – сказала она, обрывая себя на полуслове тяжелым вздохом. – Сперва я решаю, что речь идет о наших тайных отношениях. Я сержусь, и мне страшно. Как Назия могла нас сдать? Я всегда была с ней честна. Назия знает, насколько тесная у нас с ней связь. Я делюсь с ней всеми проблемами своего брака, а она со мной – всеми своими неурядицами с младшей сестрой, бесхребетной женщиной, которая не может постоять за себя, когда муж насмехается над ней. Но я всегда полагала, что она понимает: у наших отношений тоже есть предел. Я не вправе уйти от мужа, оставить детей, чтобы посвятить себя отношениям, которые порицаются обществом. Как она могла так обмануть мое доверие?!
– Вы предъявляете ей претензии?
– Мне не приходится, – сказала Долли с тоской в голосе. – Оказывается, что я не так все поняла.
– Что вы имеете в виду?
– В ту же секунду, как Назия говорит, что интрижке пора положить конец, Фарид берет ее руки в свои – точно так же, как она когда-то держала мои, – и прикладывает к своей груди. Он говорит Назии, что просто не может отказаться от нее.
– Что вы при этом чувствуете?
– Я уже сказала, – ответила Долли. – Я чувствую себя преданной.
Салман думает, что стоит копнуть глубже в темные горестные залежи боли, что принесло с собой это воспоминание.
– Что вы решаете сделать в этот момент? – спросил он.
– Я вылетаю вон из комнаты. Вместо того чтобы ехать на свадьбу, решаю отправиться домой и позвонить оттуда Фариду в офис, сказать, что ужасно устала и хочу отдохнуть. Услышав, что планы отменяются, он с облегчением говорит, что останется работать допоздна. Этой ночью я решаю сжечь свою рукопись, потому что Назия единственная, кто ценит ее. Связь, что возникла между нами, была полностью построена на обмане. Она не только спала со мной, но и трахала моего мужа. Как я могу после этого уважать ее и ценить те же вещи, что и она?
– В конце концов вы обсуждаете это с ней? – продолжал допрос Салман.
– Нет, – спокойно сказала Долли. – Я лишь говорю ей, что меня тяготит чувство вины за наши тайные отношения и я больше не могу с ней спать. Заверяю ее, что мы останемся подругами и я по-прежнему буду издавать ее книги. Но так никогда и не рассказываю ей, что знаю все о ее связи с моим мужем.
– Если бы Назия была сейчас здесь и вы бы могли выплеснуть эмоции, что бы вы сделали? – спросил Салман, прочищая горло.
– Не уверена, – произнесла Долли с ноткой раздражения. – Не хочу говорить.
– Что если я скажу вам, что она сейчас лежит рядом с вами? – Салман перевел взгляд на Сорайю. – Что если бы за ваши действия вам ничего не было? Что бы вы тогда сделали?
– Я бы колотила ее до тех пор, пока все ее тело не стало бы одним огромным пульсирующим синяком, – отозвалась Долли пробирающим до костей шепотом. – Чтобы она так же страдала, как я из-за нее.
– Она сейчас прямо рядом с вами, Долли. Сделайте то, что хотите. Встаньте и ударьте ее.
Как по команде Долли поднялась с постели и сжала руку в кулак. Салман живо схватил подушку с кресла-качалки и выставил перед ней. Не открывая глаз, Долли с жутковатой улыбкой утопила свой кулак в подушку. Она оставила в стороне напускную любезность и осы́пала Назию бранными словами за обман. С каждым ударом ярость закипала в ней все сильнее, и она била подушку все ожесточеннее. Заметив, что Долли оказалась в опасной близости от Сорайи, Салман взялся за подушку обеими руками, чтобы случайно не навредить девушке. Но в приступе ярости Долли с неимоверной силой выбила подушку у него из рук. И, прежде чем Салман успел снова схватить ее и восстановить барьер между женщинами, Долли ударила Сорайю в шею. Рефлекторно Салман бросился защищать служанку от той, что так волновалась за ее безопасность, – ухватил Долли за руку, оттащил ее от шеи Сорайи и мягко отодвинул к другому краю кровати. И тут же улыбка сползла с губ женщины и комнату заполнили громкие всхлипы.
– Но и я тоже виновата!
Слезы брызнули из глаз Долли, орошая лицо.
– Что вы имеете в виду?
– Как я могла так поступить с Назией? – Она нежно поцеловала Сорайю в щеку. – Это я ее предала.
– Что именно вы сделали?
– Я… Я вам солгала. Я все же поговорила с ней. На следующий же день после того, как я увидела их с Фаридом в офисе, я пошла к ней и сказала, что все знаю об ее интрижке с моим мужем. Она делала вид, что не понимает, о чем я, пока я не пригрозила ей тем, что расскажу ее дочери, какая ее мать на самом деле. Назия умоляла меня не делать этого. А я все равно рассказала. Рассказала Сабин, что ее мать спала с женщиной. Та была слишком мала, чтобы что-либо понять. Но пути назад уже не было, всего одной фразой я зародила в душе девочки сомнения. В их отношениях стало нарастать напряжение, и частично тому виной именно тот факт, что я рассказала Сабин то, что знать ей было не нужно, да и она была слишком юной, чтобы переварить это как следует. Сабин лишь стала более подозрительной к матери, когда все узнала.
