– Я не могла понять, куда ты делась, Пино, – сказала Наурин. – Надеюсь, все в порядке.

– Да-да, – подтвердила Парвин, отползая от экономки. – В гостиной плохо ловила связь, вот я и пришла на кухню. А после звонка я разговорилась с Би Джаан. Представляешь, я не говорила с ней целых три года!

– Ясно. Возвращайся в салон. Салим-бхай снова рассуждает о прозрачности государственной власти. Это довольно интересно.

Парвин кивнула, виновато глядя на Би Джаан, и последовала за Наурин.

– Где твой телефон? – спросила та, когда они шли через гостиную.

– Кажется, оставила на кухне, – сказала Парвин, разворачиваясь и собираясь использовать этот предлог, чтобы продолжить свой разговор с Би Джаан.

– Я так не думаю, – Наурин с улыбкой подняла гаджет с дивана. – Я думаю, ты оставила его здесь, – с упреком произнесла она, отдавая ей телефон.

– Ах да! – стукнула себя Пино запястьем по лбу, надеясь, что все будет выглядеть менее подозрительным, если она прикинется забывчивой. И живо убежала в салон, больше не встречаясь с Наурин взглядом.

Хозяйка дома глядела ей вслед с любопытством, довольно ухмыляясь из-за того, как ловко поймала Парвин на лжи. Если бы Наурин не вышла из салона, когда Парвин ушла на кухню, она не услышала бы, как пиликнул ее телефон, не открыла и не удалила бы фотографию письма Назии, которую ей прислал Фарид.

А еще не увидела бы сообщений, которыми Парвин и Салим обменивались весь вечер.

– Нужно не спускать с нее глаз… – прошептала Наурин, зная, что это непростая задача.

– Значит, Сорайя на это согласилась? Мне это кажется каким-то неправильным.

– Ваша мать хотела, чтобы Сорайя помогла нам с гипнотерапией, – пояснил Салман.

– В этом вся мама, – неловко усмехнулась Сабин. – Всегда знала, как вести себя эксцентрично, но так, чтобы ей за это ничего не было.

Салман засмеялся, довольный тем, как тепло и остроумно началась его беседа с дочерью Назии. «На этот раз все пройдет без сучка без задоринки, – подумал он. – Или, по крайней мере, будет гораздо легче, чем с остальными».

– Уверен, вас не раз смешили ее эксцентричные выходки, – улыбнулся гипнотизер.

– Не сказала бы, – Сабин смущенно теребила свои бусы. Пусть ее мать и поручилась за Наранга, девушка не была уверена, что ему можно доверять. – Неосторожным поведением она постоянно ранила людей. В том числе меня. Полагаю, поэтому я и здесь – чтобы отпустить из памяти ее ошибки.

Салман кивнул, его улыбка угасла, и он повел Сабин к кровати.

– У меня тоже была дочь, – сказал он ей. – Я понимаю, какими сложными могут быть отношения родителей и детей.

– Моя мать что-то рассказывала вам обо мне? – спросила Сабин, чуть поколебавшись.

– Никогда не слышал от нее ни единого дурного слова, если вас это интересует, – покачал головой Наранг. – Назия была не из тех, кто принижает других, тем более родных и друзей. Она всегда говорила мне, как сильно вас любит, Сабин. Назии хотелось, чтобы ваши с ней отношения были теплее.

– Мне тоже.

Повисла долгая неловкая пауза, напомнив им, что они совершеннейшие незнакомцы, которых принуждают к общению обстоятельства.

– Что ж, начнем? – наконец предложил Салман.

Сабин опустилась на матрас рядом с Сорайей. Салман встал подле нее, изучая выражение ее лица, пока она закрывала глаза, а он погружал ее в транс. Сабин была лишь немногим старше Захры – если считать, сколько той исполнилось бы сейчас. Тем не менее Салман ощущал с дочерью Назии странное родство, некую таинственную связь, которую не мог объяснить.

– Какое у вас самое счастливое воспоминание, связанное с Назией? – спросил он более мягким тоном, чем в беседах с остальными гостями. – Давайте вернемся в тот день. Что вы мне можете рассказать?

Вопрос Салмана перенес Сабин в Карачи ее детства. Был солнечный день. Пыль мешалась с серым дымом машин, проносившихся по дороге мимо них. Четырехлетняя Сабин держала мать за руку, испуганная, но заинтригованная, жадно впитывая виды знакомых мест, звуки и ароматы, которые под тканевой крышей рикши казались совсем не такими, как в машине, оснащенной кондиционером.

– Мы с мамой едем на рикше во фруктовую лавку. Мне жуть как захотелось банановый молочный коктейль, а бананы у нас кончились. Мама мне ни в чем не отказывает – особенно с тех пор, как папа стал проводить все больше часов вне дома. Теперь ему некогда со мной играть. Мама оборачивается в чаддар и настаивает, чтобы я сменила платье на белый шальвар-камиз, который папа купил мне на Ид[16]. «Зачем мне надевать шальвар-камиз?!» – протестую я. Я очень боюсь, что буду выглядеть как служанка нани аммы, Би Джаан – старомодная и скучная. Маму мои модные изыскания приводят в замешательство, она стоит на своем и велит делать, как она сказала. «Я ношу шальвар-камиз, – говорит она, – нани амма и тетя Наурин тоже. Кроме того, я тебе уже объясняла: папа не любит, когда мы выходим без него». Стоит ей только сказать это, как я тут же прекращаю жаловаться и убегаю к себе переодеваться.

– Почему папа не разрешает вам с мамой выходить из дома без него?

– Мама мне не объясняет. Когда она говорит мне это в первый раз, я пытаюсь понять, что мы такого сделали, чем заслужили заточение в доме. Но однажды, когда к нам в гости приезжает нани амма, я случайно слышу, как мама говорит ей, что папа в опасности и она боится, что его враги могут навредить и нам. «Я же отговаривала тебя выходить за него! – бранит ее нани амма. – Он даже не может обеспечить семье два полноценных приема пищи в день. Ему не стыдно, что жена берет у матери подачки, чтобы прокормить свою дочь?» Мать ничего не отвечает на эти пренебрежительные замечания бабушки о ее муже. Годы спустя, когда это воспоминание возвращается ко мне, я гадаю, не жалела ли мама о том, что вышла замуж за папу.

– Что происходит, когда вы уходите из дома во фруктовую лавку? – спросил Салман, желая вытянуть юную Сабин из ее печали.

– Мама ловит рикшу и велит водителю отвезти нас в микрорайон Бахадурабад. Я впервые в жизни еду на рикше. В школу и обратно меня всегда возит папа на своей белой «мазде». Но уверенность, с которой мама забирается в повозку, говорит мне, что она так ездила уже не раз. «Садись ко мне на колени, – приказывает она. – И помни: ни слова папе о том, что мы с тобой выходили». Когда мы доезжаем до Бахадурабада, мама берет меня за руку и мы покупаем полдюжины спелых бананов. Она очищает один и протягивает мне. «Чало, перейдем дорогу и зайдем в бутик», – говорит мама. Я хватаюсь за край ее чаддара и с тревогой шагаю с тротуара на дорогу. Мама замечает мою нерешительность и похлопывает меня по спине: «Не бойся. Не стоит бояться нехоженых путей». Она ласково держит меня за руку, и мы бежим на другую сторону улицы под гудки машин и бодрую ругань на урду. И в этот наполненный адреналином момент я понимаю, что значит жить без страха и не отступать.

– Когда ваши отношения с матерью ухудшаются?

Воспоминания уносят Сабин в первые дни после их внезапного переезда к тете Наурин. Она вспоминает двухэтажное здание, крышу с мезонином, кирпичные стены; этот дом всегда казался ей больше папиного, но в нем не было ни тепла, ни ностальгии, которые делали бы его для Сабин настоящим домом. Бездетная тетя Наурин проявляла к ней любовь с холодного, удобного ей расстояния. А дядя Асфанд то и дело выводил ее из себя постоянными придирками.

– Я жалуюсь маме, что мне одиноко в новом доме. Напоминаю ей о нашем старом доме, который она велела мне забыть, и говорю, что мне снится, что папа к нам вернулся. Сперва мама внимательно слушает меня, ожидая, что рано или поздно мои печали сменятся благодарностью тете и дяде. Но постепенно ее начинает сердить то, что я постоянно жалуюсь и отказываюсь приспосабливаться к новым обстоятельствам. Она не хочет, чтобы я ждала возвращения папы, хочет уберечь меня от еще большего разочарования.