– Тала! Что ты такое говоришь? – Хуан строго глянул на девочку. – Это у тебя получилось очень некрасиво. Ты должна покинуть общий стол! Иди!

– Мы не должны были оставлять её за столом, – молвила Мира. – Мы ведём не детские разговоры. Прости, Габриэла.

– Ничего, Мира! В конце концов, она права. Я слишком много сделала нехорошего. Мне отпустили мои грехи, но осадок ещё долго будет меня тревожить.

За столом повисла тишина. Её нарушила Луиса.

– Мама, чего это Тала плачет? Ничего не говорит мне.

– Не тронь её, – бросил Хуан строго. – Она допустила бестактность и за это наказана. Вы все уже достаточно большие, чтобы понимать, что хорошо, а что плохо, Луисита. Ты бы села и поела. Всё носишься и носишься.

Она подскочила к Хуану, быстро чмокнула его в щёку, улыбнулась и затараторила:

– Ты сам говорил, что каждый должен в доме иметь свои обязанности. Сегодня я прислуживаю за столом. У нас такой красивый гость, что иначе я не могу поступить, дядя Хуанито!

– Не заигрывай со мной, Луисита! Одна вот так же заигрывала и заигралась до... – он не закончил, подмигнул Мире, посмотрел на Габриэлу и тем разрядил атмосферу. – Габи, как моё новое вино? Это я из последнего путешествия привёз. Теперь жалею, что мало себе оставил.

– Пьяницей захотелось стать, Хуан? – спросила с улыбкой Мира. – Пять больших бочек, и тебе мало?

– Отличное вино! – Габриэла отпила пару глотков. – Наверняка из южных провинций Испании. Давно такого не пробовала.

– Может быть. Тебе лучше об этом знать, – улыбнулся Хуан.

– Можно мне пойти к... Мунтале? – скромно спросила Габриэла, смотря на Миру просительно. – Я не позволю себе ничего плохого.

Мира переглянулась с Хуаном. Затем молча кивнула. Проговорила, с некоторой опаской:

– Комната наверху. В конце коридора.

Габриэла кивнула, поднялась и, грациозно покачивая бёдрами, пошла к лестнице. Мира с беспокойством бросала взгляды на мужа. Тот улыбался чуть ли не виноватой улыбкой, пожимал плечами, словно говоря, что он бессилен здесь.

– Что скажешь, Хуанито?

– Только то, что я более чем удивлён и обеспокоен, дорогая. Не кроется ли здесь какого-то подвоха или интриги?

– Я всё время наблюдала за нею. Ничего такого не приметила. Можно полагать, что она действительно изменилась. В лучшую сторону. Это случается иногда. Помнишь, она упоминала о знаке свыше? Не могу поверить, что её козням может прийти конец. Неужели Господь услышал наши молитвы?

– Хотелось бы послушать, что она говорит своей дочери? – проговорил Хуан.

– Это легко! Хотя не дословно. Убеждает, что она хорошая и может дать ей больше, чем она располагает здесь.

– Может быть, может быть, – с сомнением ответил Хуан. – Посмотрим, что из этого выйдет.

– Мы не отдадим Мунталу ей? – спросила Мира с беспокойством.

Хуан неопределённо пожал плечами.

– Имеем ли мы право удерживать её дочь насильно?

Мира вздохнула, поманила Луису и сказала:

– Пойди в спальню к Тале и спроси, что ей надо. И посмотри, что делает сеньора де Руарте. Только осторожно.

Луиса понимающе улыбнулась и побежала наверх, торохтя туфлями.

Супруги в молчании сидели за столом, наблюдая, как служанка убирает посуду. Говорить не хотелось. Каждый ждал возвращения Луисы и не хотел показать это друг другу. Мира тихонько ласкала Хуана Антонио, который уже тянулся к груди своими алыми губками, смотря на мать широко открытыми глазами, где читался упрёк за просроченное время.

– Я пойду покормлю нашего малыша, – улыбнулась Мира и поспешила в спальню.

Прибежала Луиса.

– А где мама?

– Пошла Антика кормить, милая! Ну? Что скажешь?

– Тала отвернулась и ничего не ответила на мой вопрос, дядя. А сеньора сидит рядом с бледным лицом, и я подумала, что она вот-вот заплачет.

– Девчонка так ничего и не ответила?

– Нет. Лишь дёрнулась плечом, словно говоря, чтобы я отстала. Я и ушла.

Хуан задумался, в груди помаленьку нарастало чувство удовлетворения. Казалось, что миссия Габриэлы не увенчивается успехом. И он весело посмотрел на Луису.

– Луисита, почему ты не говоришь мне «папа»? Ведь я тебя вывез из того гадюшника и привёз сюда! Иди ко мне, милая моя девочка!

В глазах девочки на миг мелькнуло что-то тревожное, затем они заулыбались, а рот проговорил со смущением:

– Мне неловко как-то!

– Да? Миру ты сразу стала называть мамой. Когда же я дождусь? Антик ещё через год сможет такое сказать, а мне не терпится побыстрее. Ну!

Луиса смущалась, но потом покраснела, и проговорила запинаясь:

– Хорошо… папа! – и уткнулась тут же взмокревшим лицом в шею Хуана.

– Вот и молодец! Вот и хорошо, моя доченька! По этому поводу проси что хочешь. Ну, говори! И утри лицо.

– А это можно, папа?

Хуан сделал страшное лицо, улыбнулся и ткнул её пальцем в бок.

– Можно не отдавать Талу этой сеньоре? Мне так не хотелось бы!

– Почему ты решила, что её куда-то могут отдать? – Хуан серьёзно глянул в бегающие глаза девочки.

– Мне так показалось, папа. Эта сеньора мне не нравится. И маме тоже...

– Всё-то ты знаешь, всё слышишь! Ну и дочь у меня. Но что я могу на это сказать? Это слишком трудный вопрос, Луисита. Эго так просто не разрешишь.

Девочка погрустнела, а затем проговорила решительно:

– Тала не согласится! Ни за что! Я ей этого не позволю!

– От неё мало что зависит, моя хорошая. Но не будем забегать вперёд. Я хочу дождаться возвращения сеньоры. А ты пойди к маме. Ей тоже хотелось бы узнать об этом побольше, – Хуан поцеловал Луису в щёку и подтолкнул.

Габриэла вернулась в столовую довольно скоро. Вид её был мрачным, угрюмым. Она молча села, помолчала, оглянувшись. Налила себе вина и целиком выпила его.

Хуан молча смотрел на неё, гадая, скажет ли ома о результатах её попытки склонить Мунталу на свою сторону.

– Это за мои грехи мне наказание божье, Хуан! – наконец произнесла убитым голосом Габриэла. – Она не хочет признать во мне свою мать.

Хуан долго смотрел себе под ноги, всё размышлял, что ответить на эти горестные слова несчастной матери. И ничего не приходило на ум.

Габриэла вновь налила фужер до краёв и тут же выпила.

– Габи, не бросайся в другую крайность, – наконец молвил Хуан. – Ты свалишься с ног. Что хорошего будет? Остановись. Чего ты ждала от Талы? Она у нас впервые почувствовала настоящую любовь к себе. Это как первая, юношеская любовь. Она самая чистая, непорочная. Её трудно затмить словами.

– Это за мои грехи! Теперь я точно это знаю. Но что же делать? Я так надеялась! Она только дёргала плечом и ни слова не ответила, узнав, что я её мама. Ей, видимо, трудно поверить, что это так.

– Учти, что те деньги, которые ты передавала для неё, шли на попойки приёмных родителей. Она это знала, говорила нам. Так что ты хочешь теперь! Ей кажется, что это тоже твоя вина.

– Боже! Сколько ошибок я совершила! Простится ли мне когда-нибудь это?

– Успокойся, Габи. Тебя уже развезло. Пойдём, я отведу тебя в комнату. У тебя ещё будет достаточно времени поразмыслить над всем, что свалилось на тебя. Вставай же!

Хуан поднял отяжелевшее тело Габриэлы. С трудом поднялись на второй этаж, и Хуан позвал служанку.

– Уложи сеньору в постель. Пусть спит. Не забудь воды оставить в кувшине. Пока, Габи! Спи спокойно. Утром всё будет выглядеть иначе.

– Что-то мне неспокойно с Габриэлой, – молвил Хуан, встретив вопросительно смотрящую на него Миру. – Не случилось бы худшего. Она слишком переживает прошлые ошибки, как она это трактует.

– Что с нею? – Эсмеральда пытливо глядела на мужа.

– Перепила! На ногах не держалась, и всё что-то бормотала про грехи и всякую чепуху. Ты не беспокойся, дорогая моя девчонка! Я умею держать слово! – Хуан бодро улыбнулся, чмокнув жену в висок. – Не волнуйся, а то молоко пропадёт. Чем кормить нашего первенца будешь?

– Знаешь, мне не очень понравилось, что она вроде бы собирается гостить у нас несколько дней. Я всё время в напряжении.