«Я больше не Ялга».

Костяника прекрасно знала, чем грозит зов мертвецов. Но смерть и так давно ходила бок о бок с ней, чтобы её бояться.

«Да и братец, – подумала Костяника, разжимая напряжённые челюсти, – скажет мне, если что. Обязательно скажет».

Если предвидит её кончину своим тёмным вороньим глазом. Так, как всегда предвидел это для других…

В нутре без предупреждения заурчало, и Костяника заставила себя улыбнуться. Раз брюхо желает кушать, значит, всё с нею в порядке. Нечего обмирать со страха, сидя в клети пугливой мышкой. Рано ей ещё на покой!

Подбадривая себя этим, Костяника быстренько оделась и вышла наружу. Хмарь, что упрямо противилась утреннему солнцу, ещё скрадывала окружающий мир, но Костяника и так, на память, могла перечислить все крупные кости и черепа, грозно застывшие на их тыне. Да и Избушку на петушьих ножках вполне можно было разглядеть: вон она, в десятке шагов, с гостеприимно раскрытой дверцей, из которой тянет живительным запахом свежих, с пылу, с жару, блинов.

Костяника облизала губы, улыбнулась и бодро пошла к Избушке.

– Здрав будь, братец Ворон! – крикнула она от порога и, конечно же, сразу напоролась на ворчание:

– Явилась – не запылилась! Вот ведь соня! – брюзгливо ответил братец, повернувшись к ней от печи.

Тряхнул длинными, по плечи, иссиня-чёрными волосами с вплетёнными в них вороньими перьями; наморщил молодое, загорелое, словно прокопчённое печным жаром, лицо. Непримиримо добавил:

– Дедушка наш давно в лесу, уже работает не покладая рук, а она, видите ли, дрыхнет! То же мне царевна! Пф!

– Ты б лучше за блинами следил. Подгорят ещё, – шире прежнего улыбнулась Костяника.

– А ты не каркай, не ворон! – предсказуемо вспылил братец.

Однако тотчас повернулся к сковороде, захлопотал над кушаньем, ворча что-то себе под нос, размахивая резным черпачком для теста, – тем самым, который, вспомнив науку давно почившего отца, ему в подарок сделала сама Костяника. Из кости мёртвого волка, что брат отыскал на Ничейных землях.

Костяника прошла к столу. Села, весело поглядывая на ворчуна-братца. Настроение заметно улучшилось: будь что страшное, он бы сразу почуял и сказал. А так нет и нет – красотища!

– Бра-а-атец! Дай хоть один блинчик! – проныла Костяника. – Есть хочу – страсть!

– Обойдёшься! – отрезал Ворон, даже не оборачиваясь. – Это для дедушки.

– Но я есть хочу!..

– Перехочешь! Вставать раньше надо было! – немедленно ответствовал безжалостный брат. – Я, значит, пыхчу тут, потею, готовлю, как на Малашкину свадьбу, а она там прохлаждается!

– Да ты ж сам никому готовить не разрешаешь! – тотчас бросила в ответ Костяника. – Я черпак разок взяла – чуть не заклевал!

– И сейчас заклюю, – угрожающе проворчал братец, но, как и ожидалось, вскоре поставил пред названной сестрёнкой миску каши, щедро сдобренной кисловатым клюквенным вареньем, – её любимое утреннее блюдо.

– Вот спасибочки! – подхватив ложку, радостно засмеялась Костяника, прежде чем взяться за еду.

Братец Ворон буркнул что-то недружелюбное и вернулся к блинам. Готовить он и правда любил. Никому не позволял подходить к печи в их странном семействе; засучив рукава и повязав на пояс пёстрый, как осенний лес, передник, вёл дом, словно хозяюшка или домовой… Летая по свету, слушал разговоры языкастых баб, делившихся рецептами лакомств, а после записывал всё в книжицу, чтобы удивить новыми вкусностями своих домашних…

Он всегда старался, чтобы им было вкусно и хорошо. Запоминал, кто что любит, а после тем и потчевал, закупая съестное на рынке в соседнем городке или ещё где, после чего нёс покупки на своих двоих, а, бывало, брал в помощники и сильных Гусей-лебедей. Ворчливый, грубоватый на вид, Ворон скрывал в себе добрейшее сердце, и Костяника от души любила его почти так же, как господина Ягыча.

Стоило это подумать – и свет, сочившийся снаружи, на мгновение померк, закрытый фигурой в длинной волчьей безрукавке мехом наружу.

– Господин Ягыч!

– Дедушка!

– Здравствуйте, здравствуйте, внучки́, – усмехнулся Костяной дед, стряхнув с пальцев неуловимую тенюшку путеводной нити.

Костянику тут же кольнула привычная жалость: опять без глаз бедный, ненадолго хватило лиходеева зрения. Снова пришлось подмогу из опасного Царства костей призывать…

Ягыч, тем временем, остановился, повёл длинным носом, принюхиваясь. С удовольствием причмокнул.

– Блинки готовил? Чую пшеничные, гречневые. Остались ли?

– Как не остались, дедушка! Для тебя и жарил! – засуетился Ворон, подскочив к нему. Взял под локоток, подвёл к столу, не забыв шикнуть на Костянику – брысь, мол, хватит с тебя!

– Э, нет, погоди, – сурово нахмурился Ягыч. – Сам-то ел? А внучке давал?

– Ел, конечно, давал, – торопливо ответил Ворон и тотчас услышал Костяникино фырканье. Поправил себя: – То есть дам ещё, не волнуйся, ты садись, дедушка, садись поудобней…

Ухмыльнувшись, Костяника стянула с верхушки стопки последний, самый горячий и кружевной блинчик и, показав братцу язык, выскочила с добычей за порог. Вслед понёсся возмущённый вопль:

– Ах ты ж сорока!..

Ягыч, и без глаз понявший, что произошло, громко расхохотался. А потом взялся за блины, до которых всегда был большой охотник и мог умять в одиночку целую стопку.

– Сорока-воровка, рыжая плутовка, – тихо пропела Костяника переделанный под себя стишок, сев у колодца неподалёку от тына. Посмотрела на остатки хмари – тонюсенькие, редкие млечные нити, плывущие в воздухе, – и медленно, растягивая удовольствие, стала поедать блин.

Кушанье было сладким, жирным. Аж пальцы от масла блестят. Костяника ела, привычно бегая взглядом по сторонам. Когда-то даже такой незамысловатый блинчик был для неё пищей богов. Тем, что могут позволить себе лишь богатеи с мошной, полной золота. В те голодные времена она привыкла пожирать добычу быстро, глотая крупными кусками, пока не отняли. Еле отвыкла потом.

Доев, Костяника вздохнула. Вытерла зажиренные губы тыльной стороной ладони, нахмурилась. На ум снова пришёл злосчастный сон, а потом и другие воспоминания. Фигурки, что так любил вырезать отец, мастер по костям, милая улыбка рыжеволосой матери, дорога через лес и добродушный торговый люд, а потом…

Раненый мужик, что колобком выскочил из леса. Внезапные крики со всех сторон. Свист стрел, лязг мечей и, самое страшное, хохот. Ликование охотников, гнавших одного, а получивших куда больше добычи. Хватай – не хочу.

Костяника невольно обняла саму себя. Вроде бы столько лет прошло, а вспомнишь – и будто снова там, среди гибнущих людей, настигнутых лиходеями. И снова мать кричит ей бежать в лес, зовёт Ялгой и умоляет не оборачиваться.

И она бежит. Потому что ей всего десять, и ей очень, просто дико страшно…

Это потом измученные ноги доведут её до города. Невредимой, но смертельно усталой. Это после, обезумев от голода, она украдёт первый крендель с прилавка уличного торговца, наткнётся на стайку мелких, удивительно-борзых воришек и примкнёт к ним. А спустя пару лет эта стайка воробьёв перейдёт под крыло птиц посерьёзней.

Ну а потом…

Костяника покрепче сцепила руки.

Она выживет. Отыщет кости родных на той проклятой дороге. Прочитает по ним их последние воспоминания и накрепко запомнит лицо главаря лихих людей. Того самого, который вскоре явится к главному городскому вору, чтобы предложить им то самое Дело.

– Эй, Мала́я! – резкий окрик вспугнул воспоминания.

Костяника вскинула голову, чтобы увидеть подходящего Ворона. Помнится, в день знакомства он тоже крепко её напугал.

«Ещё бы тут не напугаться, – подумала Костяника. – За спиной лютая погоня. А впереди вдруг чёрная молния с неба, врезается в землю – и поднимается этим ворчливым патлатым…»

– Вставай. На обученье пора!

Костяника застонала.

– Какое обучение? Ещё с того раза синяки не прошли!

– Похнычь мне тут, – Ворон склонился и твёрдой рукой поднял её с земли, точно котёнка за шкирку. – Знаешь ведь, что надо.