«Двух», – поправил себя Малахит, но понял, что ошибся, когда бесшумно вошёл в открытую резную дверь.

– Гори, гори ясно-о-о… чтобы не погасло-о-о…

Царевич возлежал с тремя распутницами, что жарко обвивали его руками, ногами и волосами. Казалось, он вот-вот утонет в водопаде этих длинных, огнистых волос всех оттенков рыжего: лисьего, осеннего, пламенного…

«Пора спасать», – усмехнулся Малахит и громко, со всей силы, захлопнул дверь.

Девки тут же взвизгнули, прекратив ласкать своего господина. Вытаращились на мрачного гостя, что старательно обходил их взглядом.

– Чего тебе? Зачем явился? – спросил Златоцвет, сморгнув с глаз пелену похоти, и не спеша сел среди вздыбленных простыней. Прикрываться он не собирался. Так и сидел, как был, – распалённый, голый. С тем же брезгливо-насмешливым выражением на лице, что всегда возникало у него при виде брата.

– Я пришёл предупредить, – ровным голосом произнёс Малахит.

Златоцвет прищурился.

– Что? Никак, шутишь?

– Забудь о девочке из харчевни. Она под моей защитой.

Златоцвет моргнул. Потом расхохотался, резко откинув голову. Аж волосы, золотистые, как летний одуванчик, и яшмовая серёжка в правом ухе затряслись.

– Неужто сам её хочешь? Правда-правда? – отсмеявшись, ехидно спросил Златоцвет.

Малахит не ответил. Духота покоев давила со всех сторон, а оживший в глубине нутра гнев мало-помалу набирал силу.

– Хотя о чём это я? Ты же у нас особенный, – усмехнулся царевич и, взяв со столика у кровати кубок, отхлебнул вина. – Валяешь только кикимор и болотниц. Верно ведь, Малахольный?

Девки хихикнули от этих слов. Завозились, украдкой демонстрируя спелые, жемчужно-розовые тела, выученно изгибаясь покрасивей. Дразня. Клюнет – не клюнет?

– Желана под моей защитой, – невозмутимо повторил Малахит. – Я спас её в детстве и поставил отметину: тронет кто без согласия – мигом обессилит по мужской части. А ведь ты не хочешь стать хозяином дохлого червя. Верно, Ядоцвет?

Малахит улыбнулся тени, что мелькнула на лице брата. Поймал рукой комара, что залетел в открытое окно, и, небрежно сдув его с пальца, обратил в десяток таких же. Непотребные девки запищали, зашлёпали ладонями по голой коже, спасаясь от укусов.

– Ну так что, братец?

В чёрных глазах Златоцвета полыхнуло. Насмешки исчезли.

– Не нужна мне твоя дура! – выплюнул царевич. – Катись в болото!

– Вот спасибо, добрый молодец, – ответил Малахит, отвесив ему низкий шутливый поклон.

И, уже уходя, спиной чувствуя летящие в спину лютые взгляды-кинжалы, не утерпел: шевельнул пальцем и усмехнулся, когда Златоцвет, стремясь залить горечь поражения, отпил из кубка не вино, а тинистую воду.

Звуки рвоты, площадная брань.

Тихий писк комарика у самого уха.

Малахит вышел на свежий вечерний воздух. Вдохнул полной грудью. И, наконец, расслабленно улыбнулся.

Всё оказалось не так уж плохо.

В загаженном переулке прошуршали и стихли неверные шаги. Метнулась из тайного гнезда потревоженная побирушка-крыса; жалостно звякнув, прокатилась пустая бутыль, брошенная пьяницей, а после наступила тишина. Пусто, ни единого человека.

«За дело», – приказала себе Костяника, остановившись.

Время поджимало.

Не обращая внимания на смрад и грязь, она присела на корточки, прошептала скороговорку вызова, а затем достала костяной нож. Аккуратное, короткое движение – и по тонкому пальцу сползла капелька крови. Капнула ровно в серёдку теней, сгустившихся у её ног. Впиталась в чёрную глотку нечистой твари.

– Чего хочешь ты? – вкрадчиво прозвучало в ушах, и тени, словно собачьи языки, игриво лизнули её сапожки. – Злата-серебра? Шёлка-парчи? Не томи, красавица, не молчи…

Костяника сердито тряхнула головой. Поправила шапчонку, что скрывала её рыжие волосы, и украдкой тронула мешочек оберега – драгоценный подарок от Ягыча.

Уж не первый раз призывает Гадюшника, а всё не может привыкнуть. Липкий он какой-то, противный.

– Надо ребёнка найти, – просто ответила она и, вытащив из кармана, положила к теням игрушку – расписного, трёхцветного петушка из дерева. – Пока поздно не стало.

Это был уже третий пропавший мальчик. Двух мёртвых, со следами чьей-то жестокости на телах, уже отыскали, подброшенных, седмицу назад, оплакали и похоронили – так рассказали Костянике, которая явилась в город по своим делам. А потом решила разыскать злодея.

Гадюшник выпустил чёрную пятерню. Обвил ею игрушку и, повертев так и сяк, вернул на место.

– Ну, ответь! – не выдержала Костяника.

– В одном подвале сидели дети, – прошелестел ответ. – Несчастней не было на белом свете…

– Где этот подвал? Покажи!

Тени свернулись в тугой клубок, дрогнули и вытянулись, воплощаясь в юркого ужа. Удар сердца – и он метнулся из переулка. Костяника, вскочив, за ним.

Вечерело, народ разбредался по домам. Стягивался к замызганной площади, на которой сегодня ожидалось выступление заезжих скоморохов. Беда бедой, а веселье для горожан никто не отменял.

Так что никто не удивлялся девчонке, что, петляя, бежала по улицам за теперь полупрозрачной тенью. Костяника и сама умела быть шустрой и неприметной. Воровское детство научило.

Вскоре они остановились у одного домишки близ торговых рядов. Костяника осторожно выглянула из-за его угла и прищурилась, увидев, куда указала ей теневая змейка. Там, покачиваясь на ветру, над самым входом висела дощечка-вывеска с румяным кренделем в сахарной глазури.

«Лавка лакомщика», – поняла Костяника. И прищурилась сильней, когда на крыльцо вышел улыбчивый мужик с лотком сластей, который висел на ремне, обнявшем его шею. Сам хозяин, что, видно, тоже спешил на выступление.

Закрыв дверь на засов, лакомщик двинулся по улице. Судя по всему, настроение у него было отменным: то песенку мурлычет, то ласково приветствует прохожих, что попадаются навстречу. Прямо сахар-медович.

– Ты уверен? – прошептала Костяника, наклонившись к теням.

Ужик-Гадюшник вздыбился, чтобы скрутиться тёмным браслетом на её запястье, прижаться там, где так яро стучал пульс.

– Знаю я много, красавица. Знаю немало… И сомневаться мне не пристало.

«Ладно, – нахмурилась Костяника. – Значит, проверим».

Лезть внутрь было решено с чёрного хода. Быстро обойдя дом, Костяника перемахнула через забор крохотного садика, огляделась в поисках стражей-собак, но никого не нашла. И то славно, не надо заклятий против них применять. Зато на двери оказалась защита – она почуяла её нутром, лишь стоило подойти ближе. Все волоски на теле тут же встали дыбом.

«Ага. Значит, без колдовства не обошлось», – догадалась Костяника.

Не прост был этот лакомщик. Ох не прост.

Но куда ему тягаться с кормлёнкой Костяного деда? Той, что уже сталкивалась с мерзостью из костяных Теремов и не трусила перед ней?

Что ж, время размять пальцы.

Костяника вытянула руку, вмиг представив колдовской замок сделанным из хрупких птичьих костей, поднажала, чтоб эти кости хрустнули, и… Дверь дрогнула, как от лёгкого толчка. Приоткрылась.

– Умница-красавица… – прошептал Гадюшник, котом обтирая её руку.

Не обратив на него внимания, Костяника нырнула в дом. Пахло здесь медовой обливкой, свежим печевом, калёными орешками. Сладкий дом сладкого хозяина. Ничего подозрительного.

Да только над дверцей, что вела в подвал, Костянику аж по́том прошибло. Вот где главные чары! Да сильные какие, хитрые, что не всякий колдун-ищейка признает, пройдёт мимо, как простой человек, и не вспомнит потом, что туда не заглядывал!

Костяника облизала пересохшие губы. И взялась за работу.

Казалось, воздух сгустился. Стал сопротивляться её пальцам. Взопрела спина, а в ушах зазвенел тревожный колокольчик.

Но тут дверца треснула, сбросив замок засова. И Костяника поняла, что колокольчик звенит не просто в ушах: всюду, возвещая свою колдовскую тревогу.