Голос дона Атилио с каждым словом становился всю тише. Хуан видел, что испанец в отчаянном положении, готов на самые крайние меры. Он за­ставил Хуана задуматься, а потом проговорил решительно:

– Пишите то, что я требую, а там посмотрим, что получится. Мы и так силь­но рискуем с вами. Того и гляди появятся ваши ищейки. Кстати, хотите оста­ться живыми – не вздумайте подавать сигналы, если чужие люди будут здесь.

Хуан многозначительно посмотрел на испанца, указал на лист бумаги.

– Через час приду. Письмо должно быть готово.

Вечером Хуан с Ариасом долго беседовали с Лало. Метис внимательно слу­шал, кивал головой и под конец спросил:

– Мне торопиться возвращаться, сеньоры?

– Да, Лало, – ответил Хуан. – Мы хотели бы побыстрее. Нам не стоит тянуть. Слишком долго может быть опасно. Вот тебе на дорогу пятнадцать реалов. Можешь заехать к себе в деревню, но не задерживайся там. Сменишь мула – и в дорогу.

На рассвете Лало ускакал по тропе, а Хуан проследил, как последние ка­мушки скатывались с тропы, по которой метис вёл мула, таща его изо всех сил.

Алесио даже подпрыгнул, узнав, что хозяин дал добро на его с испанкой игру. Губы растянулись в радостней крокодильей усмешке, и он воскликнул:

– У меня ещё ни разу не было белей женщины! А эта не просто белая, а сеньорита! Боги ко мне должно быть благосклонны, Ар! Мне необходимо пос­тавить и свечки в церкви, и принести большую жертву старым моим богам! Я так и сделаю!

– Учти, Ал, что хозяин требует быть осторожным, нежным и не повредить сеньорите. Это главное условие. Мы не можем потерять её в тот момент, когда дело уже на мази. К тому же и тебе будет слишком накладно, если что прои­зойдёт с сеньоритой.

– Учту, Ар, и буду самым нежным любовником! Я пошёл, друг, и я тебя не забуду! – мулат помчался куда-то с возбуждённым и радостным видом.

Он торопил белых рабов побыстрее втиснуться в пещеру. В руках нёс толстый конский потник и чистую попону. В пещере он нервно посадил рабов на цепь.

– Сеньорита, я принёс тебе потник. Тебе будет теперь хорошо спать. И ещё хочу угостить тебя кусочком мяса. Мы зарезали сегодня козла. Вот прошу отведать. Молока можешь пить сколько хочешь.

Габриэла с подозрением посмотрела в сияющее лицо мулата. Спросила с дрожью в голосе:

– С чего это ты так раздобрился? Что это значит?

– Очень многое, сеньорита! – осклабился Алесио, подвинулся ближе и поло­жил свою большую руку на её, узкую тонкую, грязную.

– Что е тобой?! – отдёрнула она руку и спрятала за спину. – Уйди!

– Нет, дорогая моя! Сегодня я не отойду. Сегодня мой праздник, сеньорита!

Габриэла не на шутку испугалась. А Алесио, уже достаточно распалённый близостью лакомства, больше не мог держать себя в узде. Он обнял девушку, привлёк в себе, залез губами ей в шею, что вызвало такое бурное отвращение у девушки, что она забилась, закричала с визгом и воплями.

Но Алесио уже закусил удила. Он жадно шарил по телу Габриэлы, силы ко­торой быстро таяли. Она стонала, вопила, но сопротивление становилось всё слабей и слабей.

Мулату, казалось, нравилось такое поведение девушки, и он не ослабевал натиск своих ласк, что больше не позволяли ему контролировать себя. Он в это время мог вполне сойти за рвущего жертву зверя, изголодавшегося и жа­ждущего насыщения свежим мясом.

Наконец она зарыдала, обессилела, и мулат хоть и с трудом, но овладел ею.

– Ничего особенного, – с видимым разочарованием проговорил он, отвалив­шись немного в сторону. Повернулся к Атилио, смотрящего на эту сцену с расширенными, не то от ужаса, не то от любопытства, глазами. – Нет, сеньор, ничего особенного. Уверяю тебя. Я ожидал большего, а... – мулат махнул рукой, небрежно прикрыл её ноги обрывками платья, вздохнул.

Габриэла лежала с закрытыми глазами, судорожно всхлипывала, не в силах вымолвить слово. А мулат, оглядев её, проговорил равнодушно:

– Сеньорита, не плачь! Это когда-нибудь всё равно должно было произой­ти. Однако ты была девственница, но это не повышает твоей ценности. У меня бы­ли женщины во много раз лучше. Успокойся, мы ещё позабавимся с тобой, и я пойду. Посмотришь, это не так плохо, как тебе кажется.

Она открыла глаза, блеснула ими остро, непримиримо и жестоко. Он заме­тил её всплеск, усмехнулся и полез к ней.

Утром Габриэла отказалась выйти из пещеры. Мулат удивился, довольно лас­ково уговаривал её. Атилио уже ушёл, а Габриэла всё упиралась и не хотела подчиняться. И Алесио улыбнулся.

– Я понял, крошка! Мы сейчас исправим мою оплошность!

Мулат с похотливой улыбкой на отвратительном лице, уверенно обнял деву­шку, но тут же она вцепилась ногтями ему в лицо и с остервенением стала ца­рапать, визжа при этом, словно от наслаждения.

Мулат вырвался из её ногтей, отёр лицо, посмотрел на ладони, проговорил свирепо, едва сдерживая рвущееся наружу безумие:

– Сучка! Ты что делаешь? Паскуда белая! – И сильно ударил ладонью по ли­цу, от чего Габриэла отлетела к стене и сжалась, всхлипывая.

Он старательно вытирал лицо, потом схватил Габриэлу за волосы, рванул, по­ставил на ноги и поволок к выходу из пещеры. Она тащилась по щебёнке, вопи­ла что-то, чего мулат даже не слушал.

Вся исцарапанная, в крови, она наконец встала, прошипев змеёй:

– Ты поплатишься за всё, скотина! Я жить не буду, но отомщу тебе, гадина!

Мулат хохотнул, но в этом можно было заметить попытку скрыть вдруг заро­дившийся страх. И он проговорил очень тихо и очень серьёзно:

– В таком случае мне выгоднее прикончить тебя, маленькая сучка! Но про­исходить такое будет медленно и очень больно, белая стерва! И посмотрим, у кого получится быстрее и лучше! Иди работать, рабыня! – он так толкнул её в спину, что Габриэла тут же оказалась на земле, добавив ещё одну цара­пину на ноге.

Испуг исказил лицо Габриэлы. Она поспешила встать, и пошла, прихрамывая, оглядываясь и шепча страшные проклятья.

Ближе к концу дня, Хуан увидел Габриэлу и удивился её ужасному виду:

– Что произошло с сеньоритой? Платье почти исчезло, всё в пятнах крови!

– Жизнь рабыни, сеньор! Во всей красе, как видите!

В лице было смертельное озлобление, непокорность и решимость что-то предпринять. Хуан это заметил и охота поговорить тут же пропала. Он лишь проследил, как тяжело она шла, неся большое ведро с молоком к шалашам.

Юноша грустно усмехнулся, подумал, что бы сказала сеньора Корнелия, уви­дев эту аристократку в её теперешнем положении.

Лало довольно быстро доехал до деревни. Его встретили немногословно, понимая, что болтать он не охоч, и не в его интересах заниматься этим де­лом. Элеутерио лишь глаза расширил, когда увидел на ладони племянника го­рку серебра.

– Этак ты, Лало, скоро станешь самым богатым человеком в деревне! Как тебе удалось такое?

– Дела, дядя, – коротко ответил юноша, и добавил: – Тороплюсь. Заеду до­мой, отдам деньги и поем. На отдых времени нет.

Староста удивился ещё больше, и червь зависти зашевелился в его загру­белой душе крестьянина.

В ночь Лало не поехал, мать уговорила переночевать, а отец обещал отлич­ного мула, сильного, быстрого и выносливого.

– И не беспокойся, сын, – молвил отец, выслушав рассказ Лало и просьбу говорить лишь то, что необходимо для его дела, если кто-то поинтересуется.

Парнишка метис легко нашёл усадьбу дона Рожерио. Тот, сильно изменившийся от го­ря, постаревший и осунувшийся, встретил метиса недоверчиво. Но услышав, что он от дочери, радушно провёл в гостиную, усадил в кресло, приказал подать вино, фрукты, закуску, о которой этот дикий юноша даже не подозревал. Он молча протянул письмо и принялся утолять голод и жажду.

Старик долго читал и перечитывал письмо. Глаза наполнились слезами. Протянул лист сыну, пришедшему узнать новости. И, пока тот читал, спросил метиса довольно строго:

– Как она выглядит, парень?

– Сеньор, я ничего про это не знаю. Я никого не видел, простите. Они за­хватили меня прямо на пастбище и пригрозили всеми карами моим родным, ес­ли я не отвезу вам этот лист, как они сказали, от вашей дочери.