Гвенделин Гвенделин любила апельсины, Алый бархат летнего заката, Орхидеи, звуки клавесина… У неё душа была крылата. Вечерами у окна мечтала, И ждала с задумчивой улыбкой Час, когда, рассеянно-усталый, Шёл домой Сарториус со скрипкой. Здесь она сыграть его просила, От смущенья взгляд свой нежный пряча, Золотые дольки апельсина Поднося к губам его горячим. И следила, чтоб он не запачкал Ни один свой драгоценный пальчик… Гвенделин была старуха-прачка. А Сарториус – соседский мальчик. Гвенделин была когда-то птицей, И она об этом с детства знала, Никому не говоря, что снится, Будто на земле ей места мало; Но была уверена с рожденья, Что взмахнёт руками посильнее, Вдруг взлетит над лугом лёгкой тенью, И – туда, где все родные с нею. Лишь узнав, что люди не летают, Позабыла светлую обитель, Не пыталась… И осталась в стае, Чтобы нас, бескрылых, не обидеть. Ей отрадой в клетке из приличий Стал мираж пленительный и зыбкий Под щемяще-нежный голос птичий, Что играл Сарториус на скрипке. Художник и любовь Жил да был один Художник, влюблённый Не в кого-то, а в себя – очень прочно. А роман с собою, определённо, Может длиться целый век, знаем точно. Как ухаживал он без раздвоения За душой и телом – это интимно, Но частенько он страдал от сомнения: Настоящая любовь ли? Взаимна? Проверял, не убеждался. Скандалил. В книгу Вечную, премудрость любя, вник. Силы высшие совет ему дали: «Ближних надо возлюбить, как себя в них». А Художник думал: «Я ж не настолько…» Как любить, когда у ближних взгляд узкий: Вот, сосед и бывший друг – Ломов Колька — Всё ревнует, гад, к жене своей, Люське. Но вчера за обувным магазином На скамье совсем сопливая Олька Поделилась с ним большим апельсином И сказала ему: «Я – твоя долька…» И стоял на перепутье Художник, Собирал себя: весь мир – его части! Сверху капал надоедливый дождик. Этот дождик был он сам – вот ведь счастье… С тобой В хороводе рек И полей Город есть, что мне Всех милей. Яркий натюрморт На земле, Город, словно торт На столе. Там средь колоколен — Свечей Бог сияет светом Очей. Там живёт любовь И покой. Город-облако Над рекой Лебедем летит В высоте, Город – вечный гимн Красоте. В нём от куполов И до звёзд — Из молитв и слов Светлый мост. Как хрусталь цветной, Тонкий лёд, Он дрожит струной И поёт. По нему пройдёт Не любой. Я смогу, Но только… С тобой. Суздаль, XXI век
Слово о любви Он разных писем прочитал немало, Но в этом были: нерв, струна и нить. Она писала: «Милый, я не знала, Что в этой жизни можно так любить…» И он – поэт, художник – белой птицей, Подставив грудь ветрам, помчался к ней, Единственной, актрисе и певице, Скользящей среди призрачных огней. Они в малине звона колоколен На корабле из музыки и слов Уплыли по цветам в бескрайнем поле Под звёздами соборных куполов… А он потом в купе и в ресторане Под звон посуды, перестук колёс, Все повторял о не зажившей ране, Которую судьбе своей нанёс. И, боль в груди переживая снова, Шептал: «Найду приют себе в глуши. Я полюбил божественное слово, Написанное отблеском души… Весь век мой озарён одной минутой. Жизнь – это сон, любовь же – сон во сне. Но мне вчера привиделось к чему-то, Что я – всё тот, и будто снова – с ней…» Священный дар, великое искусство — Нести огонь свечи через года, Достигнув высоты такого чувства, Что не забыть ни с кем и никогда. Фрегаты Оригамии Журавликом, лебедем, Лодкой – не важно мне, Пускаю я плыть к тебе Письма бумажные. Слова в них – о чувствах, Со старыми ятями; Ещё по-французски, С шальными объятьями; Есть клинопись, как бы С дощечек бамбуковых; На всех языках, Экзотичными буквами: Арабскими, словно орнамент, Изящными, Китайскими, В живопись переходящими… На Севере, в тропиках, Снежные лилии Несут нежность строк моей Лёгкой флотилии. Я мачты им делал Из свитков в три яруса; Брал облако белое С неба для паруса; Стихами и в прозе, Взяв ноты в союзники, Я азбукой Морзе Открыл душу музыки. Встречай же кораблики С древними рунами, Где чайки играют Звенящими струнами! Увидишь регату Ты над берегами, и — Спаси часть фрегатов Моей Оригамии. Все оригинальны, Не делаю копий я… Жаль, что в океане Утонет Утопия. |
