Такие решения не принимаются вдруг.

И тут Антипов неожиданно для себя понял, что нет у Татьяны никого на свете, что она одна скитается где-то по чужим людям и эти чужие люди, не зная его, думают о нем плохое, раз невестка не захотела вернуться в семью мужа. Если бы просто не захотела, беда не велика — насильно мил не будешь, это любой и каждый поймет и не осудит, — а она-то оставила им своего ребенка, вот в чем дело!

Права Клавдия. Тысячу раз права: должен быть выход из положения и его надо найти.

Он залпом выпил водку, брякнул стакан на стол и почувствовал, что кто-то следит за ним. Огляделся тихонько — так и есть: через столик от него сидел Костриков.

«Уйду незаметно», — подумал Антипов и направился к выходу.

Но и Григорий Пантелеич тоже встал и пошел за ним, а на улице взял под руку и сказал укоризненно:

— Ты это что, Захар?

— Что — что?

— Иду, понимаешь, встречают меня люди и говорят, что ты сидишь в «Голубом Дунае»! Случилось что-нибудь?

— А так, без случилось, я не имею права зайти и выпить? — сердито ответил Антипов. — Что вам всем нужно от меня?! Захотелось вот выпить — зашел и выпил.

— Погоди, погоди! — удивленно воскликнул Костриков. — Это я, по-твоему, «все»?..

— Вообще!

— Ишь кипяток — вообще!.. Захотелось выпить — выпей, я тебе не указ. Но возьми домой. Ты на меня не смотри. Я сам себе голова, а у тебя семья на руках. И по пивным я не шастаю. Тем более тебе не советую. Ты же — Антипов!..

— Заладил свое — Антипов, Антипов! Ну и что?

— А то, что завтра весь завод будет болтать, что ты сидел в этой чумной яме. Хорошо ли, подумай сам?..

— Я не обязан ни перед кем отчитываться.

— А перед собой? Перед своей совестью?.. Спокойна она у тебя, тогда все в порядке.

— Ладно тебе, Григорий Пантелеич, — примирительно сказал Захар Михалыч. — Ну, выпил чуть-чуть... Внучка, понимаешь, знает, что мама ее потерялась... Берегли, хранили тайну от нее, а вот! — Он безнадежно махнул рукой.

— Да что ты говоришь?! Откуда она могла узнать?

— Догадалась, должно быть. Или неосторожный разговор услыхала. Мало ли как. Не в том дело теперь.

— Да, — сказал Костриков и покачал головой. — Нехорошо получается... — И предложил: — Сядем?

Они устроились на бережку, возле моста, закурили и смотрели молча, как терпеливые мальчишки ждут случайной поклевки. Из парка доносились нестройные голоса духового оркестра — музыканты перед началом танцев пробовали свои инструменты. Вечерние тени ложились на тихую воду. Антипов заплевал окурок и заговорил:

— Никого у нее нет, Григорий Пантелеич. Одна она, совсем одна. А скрывается, потому что не хочет жалости. И права вроде. Куда денешься, пожалеешь... А у нее характер!

— Черт его знает! — сказал Костриков, снова закуривая. — В чужой душе нелегко, Захар, отыскать истину. А надо! Обязательно надо, иначе не будет тебе покоя.

— Надо, — согласился Антипов.

— Решил что-нибудь?

— Не знаю. Думаю вот... Не съездить ли мне в этот госпиталь, где она лежала? Может, там что-нибудь разузнаю. Среди людей же была, делилась своими мыслями.

— Правильно, — одобрил Костриков. — Поезжай.

— Дадут ли отпуск?

— По такому делу не откажут.

— Поеду.

— Давай, Захар. И не откладывай в долгий ящик. Завтра и напиши заявление.

Они встали и пошли к дому.

Антипова дожидалась Дуся, его машинистка, вернувшаяся из эвакуации. Он обрадовался, стал расспрашивать, как там и что на Урале, все ли знакомые приехали в Ленинград или кто-то еще задержался, а самому хотелось спросить о другом — не побывала ли Дуся перед отъездом на могиле его жены...

— Ну как, справляется новая машинистка? — спросила Дуся, и он уловил в ее голосе обиду.

— Не очень, а работать с кем-то надо.

И подумал: «А что, если спросить?.. Нельзя, потому что, если не была, ей будет неловко...»

— Теперь меня возьмете обратно или с ней останетесь?

— Тут, Дуся, такая петрушка получается. Сама знаешь, какая работа с неопытным кузнецом! Мука, а не работа. Со мной-то Надя ничего, я не обругаю, подскажу, если надо...

— Я поняла, Захар Михайлович, — сказала Дуся и встала. — Извините за беспокойство.

— Ты не ершись, — остановил он. — Ты сначала рассуди, а после выводы делай. У тебя опыта и умения, хоть кузнецом ставь...

— А какое это имеет значение?

— Нет, ты ответь: так или не так?

— Может быть...

— Я к тому говорю, что с тобой и самый плохой кузнец работать сможет. А ее, Надю-то, учить и учить! Нас осталось раз-два и обчелся, пораскидало кого куда, а кто и с войны не вернулся... — Он вздохнул. — Михалев погиб, Голубев, Онищенко... Молодежь приходит, только из ремесленного, клещей держать не умеют. Выходит, мы с тобой должны их учить. Больше некому. Не обижаться тебе надо на меня, а гордиться. Ты меня ничему не научишь, и я тебя тоже.

— Как будто и правильно все, — сказала Дуся. — А вы не успокаиваете меня?..

— Да что ж ты, ребенок! Может, кто и о себе только думает, чтобы ему хорошо было и ладно, на остальное наплевать, а нам с тобой или Кострикову, например, и про завод подумать нужно, как всем лучше. Отсюда и танцуй, и рассуждай, и выводы делай. За нас никто ничего не решит.

— А она... хорошая?

Антипов улыбнулся:

— Работящая, старательная.

— Значит, вы довольны?

— Доволен, — сказал Антипов честно.

— Я рада за вас.

— Спасибо, Дуся. И я рад, что ты поняла все.

— Как не понять! Ой, Захар Михайлович, чуть не забыла: я же накануне отъезда на кладбище ходила, могилку Галины Ивановны навестила.

— И что там? — тревожно спросил Антипов.

— Все в порядке. Прибрано, цветы посажены, и вокруг песочком посыпано. Старушка эта, как ее?..

— Бабка Таисия.

— Она подошла ко мне и спросила, кто я буду... Ну, я сказала, что землячка, что вместе работали. А она хвалить меня стала. Смешная какая-то! Постойте, как же она говорила?.. Ага, вспомнила! «Не забывайте, — говорит, — тех, кто ушел от нас, ибо те, кто ушел, всегда про нас помнят».

— У каждого свое понятие, — сказал Антипов задумчиво. — На то мы и люди, чтобы понятие иметь. А бабка Таисия верующая. И пусть себе, зла от этого никому нет.

Клава принесла чай.

— Что я хотела еще спросить... Невестка вернулась с фронта?

— Пока нет. Но вернется, куда же ей деваться, если дочка у нас. Вернется, — повторил он убежденно.

Приняв решение, он обрел уверенность.

От чая Дуся отказалась, заспешила домой, — дети одни остались. Антипов постоял у окна, покуда она перебежала улицу, потом вздохнул и сел к столу. Вошла Наташка, залезла на стул, придвинула поближе к себе чашку и выжидающе посмотрела на деда.

— Наливать? — спросила Клава.

— Не все за столом. — Захар Михалыч любил и требовал строго, чтобы вся семья к ужину собиралась вместе. Исключения допускал в том случае, когда кто-то был на работе.

За столом — а где же и когда еще! — можно спокойно и сообща обсудить домашние дела.

— Толя у Серовых, — сказала Клава.

— Зачем?

— Какое-то приспособление они делают.

— Ну, если так... Это хорошо, — одобрил Антипов. — Павел Иванович — мужик головастый, всегда что-нибудь придумывает. Давай тогда ужинать будем.

— Дедушка, — объявила вдруг Наташка, — я нарисовала арбуз. Большой-большой, вот какой! — Она растопырила руки, показывая, какой именно у нее получился арбуз.

— Молодец, — похвалил он. И спохватился: — А откуда ты знаешь, какие бывают арбузы?

— Знаю, знаю! — радостно закричала внучка и захлопала в ладоши. — Мне бабушка Аня рассказывала. Арбузы бывают сладкие и полосатые, как рубашки у матросов.

— Что полосатые, это верно, — сказал Захар Михалыч, улыбаясь. Он приласкал внучку. — А насчет того, что сладкие... Это уж как попадется. — Вспомнилось почему-то: принес он однажды домой арбуз, огромный, еле дотащил. Михаил с Клавдией радовались, прыгали от счастья, а когда арбуз разрезали, — он оказался совершенно зеленый и безвкусный.