В том-то и дело, что настоящая, благодарная память хранится не головой, а сердцем...

Бывал Захар Михалыч и в других местах. На Кавказ, в Крым по путевкам ездил, но нигде так не отдохнул душой и телом, как в свой последний отпуск в Малом Залесье, хоть ничего не осталось от их родового гнезда: на месте антиповского дома, который от ветхости развалился, выстроили школу...

А с Костей они выпили малость, поговорили хорошо, как мужчины. К душе пришелся парень своей простотой и открытостью, своей привязанностью к родине и родителям. Захоти того Клавдия — отпустил бы с Костей, пусть. Настоящий человек не частый жених. И приятно, чего уж там, было ему слышать теплые слова о дочери, потому что и сам больше всего ценил в ней доброту и ласковость. От этого у женщины бывает в жизни все хорошее. А если женщина зла характером, не добра к людям и — вовсе не дай бог! — не ласкова, тогда и счастья ждать нечего, откуда ему взяться, счастью. Опять же как земля: к ней человек с добротой и лаской, и она отплатит щедро. Нет, не зря говорится: как аукнется, так и откликнется.

Но — самой Клавдии выбирать женихов себе. Тут советы давать и подталкивать не годится.

Как-то раз, когда Клава пришла на дежурство, ей сообщила сменщица:

— У тебя в седьмой палате новенький, ночью привезли. Хорошенький такой!..

— Ну и что? — прибирая под косынку волосы, сказала Клава.

— А он тоже Антипов.

Остановилось, точно провалилось в пустоту, сердце.

— Антипов?.. — переспросила чуть слышно.

— Ага!

Не надевая халата, бросилась Клава на второй этаж. На лестнице столкнулась с главным врачом, едва не сбила его с ног — он успел отступить к стене, — распахнула дверь в седьмую палату и, сглатывая колючий комок, стоявший в горле, спросила:

— У вас... новенький?

— Так точно! — приподнимаясь, ответил сержант Колесов, первый в госпитале заводила и балагур. — Гвардии ефрейтор Анатолий Антипов. Герой Севастополя, Ленинграда, Сталинграда и, само собой разумеется, Одессы-мамы! Вся грудь в крестах, но голова кажется на месте. Вот его койка, у окна.

— Неужели вам не надоело, товарищ Колесов?.. — чувствуя, как подгибаются колени, сказала она. Но нашла в себе силы, подошла к постели новенького, склонилась над ним. — Здравствуйте... — И подумала: «Дура я, дура».

— Здравствуйте, сестричка, — сказал он слабым голосом.

— Я не сестра, я санитарка. Если вам что-нибудь понадобится, позовете меня. Товарищи объяснят.

— Так это вы и есть моя однофамилица?

— Да. — Она вздохнула.

— А мне когда сказали про вас, я подумал: вдруг моя сестренка?! Они с матерью в Минске остались...

— И я тоже подумала, не брат ли, — призналась Клава. — Бежала сюда, чуть главного врача не сбила. — Она улыбнулась.

— Найдется ваш брат. Обязательно найдется! Он что, без вести пропал?

— Нет, он погиб. Похоронная была.

— Простите, — сказал новенький. — Я не знал.

— Ерунда! — вступил в разговор Колесов. — На меня писарь три похоронки выписал, а я — вот он, живой! — И постучал себя в грудь. — Надо верить, даже если тебя на самом деле убили. Лежишь, к примеру, в братской могиле, а верь, что это еще не конец, что вся жизнь впереди!..

Раненые засмеялись. Улыбнулся, превозмогая боль, и Анатолий Антипов.

— Колесов, — спросил кто-то, — а ты уже побывал на том свете?

— Говорю тебе — трижды!

— А как там?

— А, скука смертная! Нас ведь, солдат то есть, зеленой улицей в рай отправляют, а в раю, братцы... — Он махнул рукой. — В раю одни сплошные праведники. Ни выпить, ни закусить, с утра до вечера политинформации проводят.

Поднялся хохот, и Клава заметила, что Анатолий кусает от боли губы.

— Тише, ребята, — попросила она.

И все затихли.

— Я сейчас халат надену и вернусь, — сказала Клава, обращаясь к Анатолию.

— Ничего, ничего...

А вообще-то он оказался сильным: трижды, чтобы спасти ногу, оперировали его. Самая первая операция, в эвакогоспитале, сделана была не совсем удачно, началась гангрена, так что здешним врачам с ним пришлось много повозиться. Анатолий переживал, что ногу в конце концов ампутируют, а товарищи по палате подтрунивали над ним. Дескать, говорили, велика беда без одной ноги остаться! Разве это для мужчины главное? Было бы все другое на месте.

В особенности, конечно, старался Колесов.

— Да ведь что же, братцы, — рассуждал он вроде бы на полном серьезе. — Может, у него, кроме ноги, ничего и не было от самого рождения! Тогда выходит, что нога, тем более правая, и есть самый наиглавнейший орган его тела!

Поначалу Анатолий сердился, пытался отвечать, но скоро понял, что не со зла смеялись над ним — напротив, чтобы шуточками поддержать в нем дух. И не здоровые люди, кому преступно, кощунственно было бы зубоскалить над чужим несчастьем, а такие же раненые, как он. Иные и тяжелее. Кое-кто, хотя бы тот же Колесов, со смертью в обнимку месяцами лежали...

— А ты не грусти, не грусти, гвардии ефрейтор! — гнул свое Колесов. — Наука теперь знаешь куда шагнула?.. Ого-о! Нам с тобой и не догнать даже на костылях. А если повезет и догоним, так на любом месте протез поставят. Точно! Ветерану войны, герою Севастополя, Ленинграда, Сталинграда и Одессы-мамы в первую очередь. Или совсем без очереди...

— А вот ты объясни, — подыгрывал кто-нибудь, — отчего это на войне людям отрывает самые главные органы? Ноги, например...

— Но это же яснее ясного, куриная голова! Сам-то человек в землю зароется, а ногами дрыгает.

— А руки?

— Руки за пазуху спрячешь. Вот был у нас случай. Старшину осколком в мягкое местечко ранило. И так красиво угодило...

Грубоватые эти шутки вмиг прекращались, если в палату входили доктор, сестра или санитарка. В особенности стеснялись Клаву: она была самой молодой среди персонала. Потому и с «утками» и «суднами», по возможности, раненые управлялись сами. Друг другу помогали. Был случай, когда начальник госпиталя встретил в коридоре кого-то из раненых с «уткой».

— Это еще что такое?! — закричал он на дежурную сестру. — У вас раненые бойцы по совместительству санитарками служат? Где санитарка? Почему не выполняет своих обязанностей?..

Сестра, естественно, растерялась. И тут на помощь ей из палаты на костылях выскочил Колесов.

— Товарищ подполковник, — отрапортовал он, вытягиваясь, сколько позволяли костыли, — это наша собственная инициатива! Трудовая профилактика, так сказать.

— Никаких инициатив! Здесь госпиталь, а не санаторий!

— Да мы себя уважать перестанем, товарищ подполковник, если девчонки наше, прошу прощения, дерьмо таскать будут, когда мы и сами в состоянии это сделать. Им и без этого достается.

— Всем достается, — строго, но уже помягче сказал начальник. — Тем не менее каждый обязан выполнять свои служебные обязанности. Госпиталь — воинское подразделение.

— Какие обязанности, товарищ подполковник, — не унимался Колесов. — Девчонкам на танцы бы бегать, в школе учиться, а они... Памятники им надо ставить, чтобы за сто верст видно было! Вы простите меня, только ведь врач сделал свое дело, и все. А кто нас выхаживает?.. Санитарки и сестры.

— Правильно!

— Мы сами за собой уберем! — поддержали Колесова другие раненые, вышедшие в коридор на шум.

Прибежала и Клава.

— Она вот зайдет в палату, — показывая на нее, говорил Колесов, — и точно солнышко ясное взошло. В глаза ей посмотришь — и всего себя, со всеми грехами и потрохами, насквозь видишь. Она как зеркало для нас, как свет в окне...

Начальник огляделся удивленно, пожал плечами и пошел прочь...

— Видите, что получилось, — укорила Клава Колесова. — Сколько я вас просила, чтобы не делали этого, а вы...

— Ты, сестренка, не волнуйся. В обиду тебя не дадим. А памятник обязательно поставим! У меня отец скульптор...