Эти нежные фанатики принесли в мир много зла и горя, они боролись за общее счастье, которое для многих обернулось бедой, они победили фашизм, создав вместо него другую полурабскую систему, они трагически проиграли, но у меня они вызывают гораздо больше уважения, чем бывшие члены ЦК КПСС и шефы КГБ, пересевшие из «членовозов» в «мерседесы», устроившиеся в банках и определившие своих отпрысков в английские закрытые школы.

Дети своего времени, кровавого, путаного, великого XX века.

Словно уже из прошлого века — так далеко умчались мы от самих себя во времени прежнем — выплывает на экран худой лысый человек, по виду то ли бухгалтер, то ли доктор, и предваряет фильм «Мертвый сезон» небольшим предисловием, столь необходимым для советского зрителя, лишь смутно подозревающего, что его мощная держава и в мирное время занимается разведывательной деятельностью.

Тогда страна впервые увидела человека, имя которого в 1957–1962 годах не сходило со страниц западных газет, — полковника Рудольфа Ивановича Абеля.

Под этой фамилией он был известен в Первом главном управлении КГБ, на самом деле его звали Вильгельм Фишер и родился он в семье германского коминтерновца в Лондоне.

Дальше переезд в Москву, работа в иностранном отделе ОГПУ-НКВД, после войны — Соединенные Штаты.

Многое в его работе покрыто мраком, да иначе и быть не может — ведь жизнь разведчика и разведки проходит во мгле, и если показывается на свет божий верхушка айсберга, то это обычно результат провалов и промахов.

Полковник Абель был арестован ФБР в Нью-Йорке как советский агент, судебный процесс над ним явился сенсацией. «Правда», «Литературная газета» с негодованием писали о «низкопробном детективе» и «провокации, состряпанной Эдгаром Гувером и ФБР для отвлечения американского народа от грязных дел ФБР», о «превращении некоего фотографа Абеля в главу шпионского центра, естественно, существующего на золото Москвы».

Держава вначале отказалась от него, это было в ее славных традициях: провалившегося разведчика приравнивали к пленному.

В 1957 году инерция сталинских времен была еще сильна, да и до последних дней боязнь нанести политический ущерб признанием разведывательной деятельности доминировала в умах наших вождей.

Взяли Абеля легко и быстро, сопротивления он не оказал, шифровок, как в кинофильмах, не жег и в окно не выбрасывался.

В нью-йоркский отель «Лотэм» Абель въехал под фамилией Мартина Коллинза. 11 мая 1957 года в 7.30 утра, когда, мучаясь от жары, совершенно раздетый, он безмятежно спал, в дверь раздался стук, и появились три агента ФБР.

Пока Абель в растерянности сидел на кровати и одевался, джентльмены повели крутой разговор: «Мы знаем о вас все, полковник, и предлагаем сотрудничество!» Так, по крайней мере, говорится в показаниях самого Абеля, которые, как и все материалы процесса, печатались в американской прессе, а впоследствии частично вошли в бестселлер, выпущенный его адвокатом, во время войны сотрудником УСС (ныне ЦРУ) Джеймсом Доновэном.

Абель напрочь отказался от сотрудничества с ФБР (в этом случае дело замяли бы и, видимо, начали бы игру с советской разведкой, пытаясь выявить другие резидентуры и заманить в ловушку новых людей), и тогда на авансцене появились чиновники иммиграционной службы, имевшие по закону право на арест и на обыск.

В номере стоял мощный коротковолновый приемник, принадлежащий жильцу, антенна шла по стене к потолку ванной и оттуда через форточку выходила наружу.

Лица, производившие обыск, отмечали, что вещи Абеля куплены в дорогих магазинах и имеют высокое качество, найдены были 6,5 тысячи долларов наличными и ключ к личному сейфу в одном из банков, где, как позже выяснилось, лежали 15 тысяч долларов. Среди вещей обнаружили сертификат о рождении на имя Эмиля Роберта Гольдфуса и аналогичный документ на имя Мартина Коллинза. Абель не отрицал, что он владелец обоих документов.

Он возмутился небрежностью тех, кто упаковывал его вещи, и ему разрешили собрать все самому. Кое-что он аккуратно свертывал и засовывал в чемодан и сумки, ненужное же выбрасывал в корзину (салфетки, карандаши, куски проволоки и бумаги), что не укрылось от острого взора агентов, взявших эти, а также и другие предметы на тщательное лабораторное исследование.

Один американец заметил, что Абель сунул в рукав пиджака три листочка бумаги, которые извлек из сумки, — пришлось их отобрать, пожурив арестованного за непозволительные трюки.

На Абеля надели наручники и через черный ход вывели к машине, предварительно удостоверившись — типично американская черта, — что он оплатил полностью свой юсти-ничный номер и никаких претензий к нему хозяин не имеет.

События развивались стремительно: визит в иммиграционную службу, где, следуя формальностям, с арестованного сняли отпечатки пальцев и сфотографировали; выезд в аэропорт под сильнейшей охраной.

Самолет приземлился в Техасе, где агенты ФБР и иммиграционной службы начали проводить тщательные допросы Абеля, предлагая в то же время ему сотрудничество со всеми возможными материальными благами.

«25 июня я решил заявить, что в действительности меня зовут Рудольф Иванович Абель, я гражданин России, купил в Дании поддельный американский паспорт и по нему в 1948 году въехал в США из Канады» — это из показаний полковника.

Такова была легенда, придуманная ловко, если учесть, что почти невозможно придумать легенду, которая не давала бы течи в условиях ареста и полного разоблачения.

Но даже если допустить полную неосведомленность ФБР о принадлежности Абеля к разведке, то все равно его ожидал бы суд за незаконный въезд в США. Прессинг на арестованного оказывали основательный, в том числе и через адвоката, который прямо сказал, что он предпочел бы сотрудничество Абеля с ФБР, но если он отвергает это, то в дело вступит самый справедливый в мире американский закон, предусматривающий, между прочим, смертную казнь за шпионаж. Совсем недавно за «атомный шпионаж» посадили на электрический стул чету Розенбургов, и потому беседы на эту тему звучали отнюдь не как абстракция.

Затем полковника все в тех же условиях повышенной бдительности перевезли из Техаса в городок Ньюарк, где должен был состояться суд. Приземлились ночью, аэропорт тщательно охранялся, повсюду шныряли агенты ФБР и полицейские в штатском — боялись, что вездесущая рука КГБ спасет своего верного сына из когтей следствия. Об аресте и суде уже дали знать в прессу, поняв, что Абель на сделку с ФБР не пойдет и игра с КГБ не состоится.

Арест Абеля подлил масла в пламя настроений: «Бей красных!»

Послевоенные шпионские процессы, затронувшие компартию и прочих «левых» и приведшие к разгулу маккартизма, еще не были забыты, правда, в деле Абеля был свой экзотический момент, уникальный для США: перед судом стоял не местный гражданин, завербованный разведкой КГБ, а живой кадровый полковник КГБ, долгие годы живший под разными фамилиями, имевший художественную мастерскую в Бруклине (там заодно была и фотолаборатория, Абель был мастером по изготовлению микроточек), занимавшийся радио- и фотоделом.

Ознакомившись с вещественными доказательствами, адвокат схватился за голову: в карандашах и куске эбенового дерева, найденных при обыске, оказалась микропленка с письмами от родных Абеля на русском языке, расписание радиосеансов с Центром и коды. Полковник только развел руками, когда Доновэн высказал ему все свое недоумение бывшего профессионала, — такие проколы не случаются даже в самых фантастических американских бестселлерах, не говоря уже о чекистских сагах, где герой действует четко и выверен-но, как автомат, и всегда добивается успеха благодаря вере в партию и близости органов к трудящимся.

Хорошо это или плохо, но горячее сердце может прекрасно биться и без холодной головы — разве не великое счастье перечитывать письма от родных? Разве это чтение не сглаживает одиночество и не помогает жить той тяжелой двойной жизнью, на которую обречен нелегал? Но вот насчет кодов и расписания… Конечно, лучше хранить в тайнике, где-нибудь на поросшем зеленью кладбище.