А если начистоту, то любой нелегал знает, что уж если нашли повод для его ареста, то он увесист, и контрразведка все равно раскрутит все по максимуму, как ни скрывай концы. Не случайно ведь при аресте его назвали полковником. Так и оказалось.

Абеля завалил коллега и помощник, подполковник КГБ Рейно Хайханен, живший в Нью-Йорке под фамилией Маки.

Ни у американцев, ни у Абеля (а потом и Центра) не существовало двух мнений об этом русском финне, который работал в НКВД уже во времена советско-финляндской войны: типичный алкоголик, несколько раз попадавший в полицию за хулиганство (лупил жену-финку, в которую был влюблен и с которой делил свою заставленную бутылками нью-йоркскую квартиру; другая, тоже законная и с ребенком, вздыхала по нему в Союзе) и за управление автомобилем в пьяном виде, человек с интеллектом ниже среднего, так и не освоивший толком английский язык.

Абель почти сразу же раскусил, что Хайханен ему не помощник, и не раз высказывал ему (естественно, в деликатной форме, не обостряя отношений и не ставя тем самым под удар дело) свое недовольство его работой и образом жизни (сам полковник скорее относился к категории аскетов).

Но, несмотря на всю тонкость «воспитательных бесед», Хайханен, видимо, почувствовал, что по просьбе начальника его могут оторвать от любимой блондинки и теплого места в Нью-Йорке, с позором вернуть в родные пенаты, а там, воссоединив с семьей, отправить куда-нибудь подальше, в лучшем случае в райотдел Карельской АССР для обслуживания заезжих туристов.

Этот личный момент, усугубленный спиртным и планами семейного счастья с красавицей финкой, по-видимому, и сыграл роковую роль в предательстве Хайханена, добровольно предложившего свои услуги ФБР. Финал его был предопределен — через несколько лет он окончательно спился и погиб в автокатастрофе.

Судебный процесс над Абелем являлся уникальным во всех отношениях и не имел прецедентов в американском судопроизводстве.

Адвоката Доновэна «промывали» в прессе и причисляли к «красным», со всех сторон сыпались на него угрозы. Коллеги не понимали, зачем он взялся за столь щекотливое дело. Пункты обвинения звучали достаточно жестко и сулили невеселую перспективу электрического стула: Абеля обвиняли в шпионаже, направленном против США, в передаче информации о национальной обороне США, ну и, конечно, в незаконном пребывании в стране.

Доновэн отлично понимал огромную роль эмоций, общественного мнения и голоса прессы на таком шумном процессе и знал, что суд присяжных никогда не руководствуется лишь буквой закона и бесстрастными фактами. Начал он с того, что заказал полковнику, одетому, как вольный художник, приличный костюм делового человека — при белой рубашке и галстуке Абель выглядел типичным средним американцем, и это импонировало публике.

В его защите фигурировали весьма сильные аргументы: перед публикой не шпион-американец, а честный гражданин враждебной державы, мы же гордимся нашими ребятами, которые, возможно, работают в Москве; смертная казнь лишит США возможности обменять полковника на американского разведчика, которого могут захватить; справедливый приговор найдет поддержку во всем мире и укрепит престиж американского правосудия и политические позиции США.

Для американцев очень важно, какого рода человек сидит на скамье подсудимых, и тут Доновэн сделал совершенно блестящий ход: зная приверженность публики к высокой морали (во всяком случае, на словах), он использовал компромат на главного свидетеля, в то же время постоянно поднимая на щит человеческие качества Абеля, и особенно его любовь к семье.

Адвокат использовал частных шпиков и с добавлениями Абеля вывалил на суде всю подноготную жизни Хайханена, отлично ее задокументировав: главный свидетель беспробудно пьет, бьет жену, поставив ее на колени, и она рыдает на всю округу (это показали добрые соседи), не раз у него была полиция (тут тоже пошли в ход протоколы).

Впрочем, какую жену? Тут Доновэн выбросил туза — ведь у Хайханена уже есть в Союзе жена и ребенок! Разве по американским законам разрешено двоеженство?

Хайханен с его дубоватостью и топорным английским чуть не рыдал на суде, когда попал под беспощадный шквал вопросов адвоката, демонстрирующих его аморальность. Судья не успевал вмешиваться — в любом случае все видели, что показания дает подонок, и никого не убеждал лепет о неприятии Хайханеном коммунистического режима.

Образ русского шпиона, честно работавшего на свое неидеальное государство, искреннего человека и хорошего семьянина на этом фоне разрастался и работал на защиту.

Помогали письма от родных: «Дорогой папочка! Уже три месяца, как ты уехал… я собираюсь замуж… у нас новость:

собираемся получить квартиру из двух комнат… все друзья желают тебе здоровья и счастья, счастливого и быстрого возвращения домой». От жены: «Мой дорогой, опять началась наша бесконечная переписка… после твоего отъезда я болела… иногда я смотрю на твою гитару и хочу слушать, как ты играешь, и мне становится грустно… У нас с дочерью есть все, кроме тебя… Выйдя замуж, она всегда говорит, что не существует таких мужчин, как ее папа, и поэтому она не очень любит своего мужа… Я просила три комнаты, но не дали… Как ты живешь? Как твой желудок? Будь внимателен к своему здоровью. Я хочу жить вместе с тобой. Целую и прошу тебя думать о здоровье».

Абель долго возражал против зачтения писем на суде. Доновэн убедил его лишь тем, что это может существенно повлиять на присяжных и прессу и смягчить приговор. Говорят, что подсудимый чуть покраснел, когда письма начали читать…

При всех несчастьях, свалившихся на голову Абеля, обвинение в части шпионажа страдало неполнотой. Хайханен рассказал о том, как он вместе с полковником вел визуальную разведку военных объектов, раскрыл места многих тайников, налицо были шифровки, коды и прочий шпионский инструментарий. На суде предстал выданный Хайханеном сержант Рой Роудз, который в 1951–1953 годах работал в американском посольстве в Москве, ведая гаражом. Тут суд увидел до умиления знакомый почерк: русский приятель-шофер, водка из граненых стаканов, прекрасная дама, преступный грех, «оскорбленный брат», готовый на сицилийский манер убить любого, кто посягнет на честь его сестры. Поразительно, но на этой дешевой приманке Роудза без труда завербовали, хорошо закрепив контакт хрустящими зелененькими. Кое-какую информацию он передавал, а потом уехал в США.

Абелю надлежало восстановить с Роудзом контакт и наладить работу, однако сделать это он не успел, лишь раз позвонил ему по телефону.

Вот, пожалуй, и все доказательства. А где же ущерб национальной безопасности? Есть лишь скорлупа ореха, но отсутствует его сердцевина! Где доказательства, что Абель передавал секретную информацию? Есть ли хоть один секретный документ США, который у него обнаружили?

Хайханен и Роудз были не единственными свидетелями.

Показания давал художник Берт Сильвеоман, знавший своего друга как Эмиля Гольдфуса по дому в Бруклине. Именно Сильверман был тем человеком, к которому Абель просил обратиться, «если с ним что-то произойдет». Художник пел дифирамбы своему другу, отмечая его честность и порядочность.

Разочаровал многих жаждущих крови и Гарри Маккален, полицейский, опекавший район проживания полковника, — он тоже отмечал хорошее поведение подсудимого и своевременную уплату им квартирной ренты.

Выслушали даже мальчика, который несколько лет назад нашел монету, она выпала случайно из рук, раскололась на две части и явила взору юнца микропленку, которую он честно отнес в местное отделение ФБР, — так что стукачество (или бдительность?) не только советская национальная черта. Микропленку пытались расшифровать, но не смогли, теперь с помощью Хайханена, который, кстати, по пьянке и потерял монету, перед судом появился текст сообщения Абеля в Центр.

Полковник вскоре фактически отказался от первоначальной легенды, ибо, отрицая свою принадлежность к КГБ, он выглядел бы заурядным лжецом, и суд ужесточил бы свой вердикт. Поэтому линию он проводил двойственную: лично не признавал, что связан с разведкой, но и не отрицал заявления защиты о его принадлежности к спецслужбам.