Первый секретарь посольства Великобритании в Дании и по совместительству резидент английской разведки СИС Питер Данн наслаждался ланчем в обществе первого секретаря советского посольства Игоря Горского, лысеющего шатена с симпатичными ямочками на щеках. Неохотно уходило Рождество, ресторанный зал отеля «Рояль» еще блистал елочными украшениями, и собеседники пребывали в отличном настроении, тем более что оба недавно возвратились в уютный Копенгаген после приятных каникул: Данн выезжал походить на лыжах в Норвегию (кстати, там и располагалась скандинавская штаб-квартира СИС, разведка проводила режим экономии и не плодила резидентуры в каждой стране). Горский, обожавший Данию и даже посещавший в целях самоусовершенствования датские библиотеки, совершал променады в районе романтической Небесной горы, что таилась в трех часах езды от Копенгагена на полуострове Ютландия.

— Я много слышал о вас хорошего, господин Горский, и очень рад, что наконец установил с вами личный контакт, — Питер исходил любезностью.

Они познакомились полгода назад на заседании дипломатического клуба, точнее, сборища дипломатов и шпионов, на котором крупно выпивали и закусывали, имея в качестве лакомого гарнира выступление какого-нибудь замшелого члена местного правительства. Развивать знакомство Питер Данн не спешил, он вообще держался принципа «медленно идешь, поймаешь обезьяну».

— От кого же вы слышали, уважаемый господин Данн? — хитро сощурился Горский.

— Очень прошу называть меня Питером.

— А вы меня — Игорем.

Оба с чуть иронической почтительностью наклонили головы.

— Не буду скрывать: от моих датских друзей… — сдержанно ответил Данн. — Вас ведь неплохо знают в Дании.

— Да, я люблю это прибежище принца Гамлета, впрочем, и не знаю иной страны — ведь я тружусь здесь с момента поступления в МИД. — Игорь задумчиво провел ладонью по своим жидким волосам.

— А точнее — в КГБ, — мягко улыбнулся Данн.

— Чувствуется, что мои датские друзья делятся информацией с резидентом СИС, — без всякой обиды отреагировал Игорь. — Дания мила, но провинциальна, тут нет настоящего размаха для работы. Да и сами датчане склонны мыслить в узких рамках, — он тоже мило улыбнулся, глаза его оставались серьезными.

— Конечно, Копенгаген — это не Лондон, в сущности, это игрушечный город. Хотя тут прелестная статуя русалки, неплохой яхт-клуб и даже есть отменные магазины, правда, там торгуют английскими товарами. Но я уловил ваше настроение: вам хочется масштабности. Правильно я вас понял? — Данн даже вытянул нос, ожидая ответа.

— Признаться, ваш вопрос слишком прямолинеен. Особенно для англичанина, — дымка смущения пробежала по лицу Игоря.

— Извините, но я сформулировал его точно. К сожалению, многие иностранцы считают нас, англичан, мастерами неопределенности. Но ведь это не так! Скорее мы прагматики… я понимаю, что вам нужно подумать. Могу я рассчитывать на очередную встречу с вами? Только не в ресторане, а у меня на квартире. Там уютнее. — Питер Данн поправил очки на своем сморщенном узком лице.

— Я предпочел бы, чтобы вы сами утрясли этот вопрос с моими датскими друзьями… — сухо ответил Горский.

— Но вы сами понимаете их реакцию… все зависит от вас! — вытянутый нос Питера словно собирался нанизать на себя неуступчивого Игоря.

Горский аккуратно вытер губы салфеткой и встал.

— Извините, но я должен идти, у нас в посольстве сегодня будут встреча Нового года и карнавал, а я отвечаю за подготовку. С наступающим Новым годом, Питер!

— С Новым годом, Игорь!

Питер Данн, почесывая вроде бы уже сжавшийся нос, грустно следил за уходящим Игорем, тот осторожно пробирался между столиками, но у входа глаза Питера, не уступавшие по своей пронзительности носу, настигли его спину, он почувствовал взгляд, обернулся и, застенчиво улыбаясь, махнул на прощание рукой.

Уже к девяти часам вечера в посольство СССР в Дании слетелись ликующие семьи сотрудников. Кто лихо подъезжал прямо к воротам и выпускал из машины целый выводок детей, которым предназначено было резвиться в специальной комнате под присмотром воспитательниц и дежурных мам. Кто торжественно брел на шпильках мимо американского посольства, где застыли совсем не суровые на вид морские пехотинцы, кто пробирался через узкий проход рядом с кладбищем, символически разделявшим два враждующих посольства. Отглаженные костюмы, новые галстуки, крахмальные сорочки, длинные темные платья, феерические прически дам, на которые мужья, скрепя сердце, выбрасывали целые состояния (с учетом сравнительно низких зарплат). Сверкание бриллиантов, истинных и фальшивых, приподнятые от радости праздника груди — Новый год всегда прекрасен и полон радужных надежд, хотя на деле чаще всего он приносит лишь неприятности. Выпивать начали хаотично и сразу же в десять организованно рванули за уходящий старый, попутно подняли бокалы «за тех, кто не с нами», то бишь за родственников и друзей, оставшихся в СССР. Потом уже пили просто так, но умеренно, ибо в десять тридцать на сцену выплыл хор самодеятельности, и не удостоившиеся этой чести члены семьи обязаны были держаться достойно и всем своим видом поддерживать поющих.

После хора начался новый приступ веселья: переодевание в маскарадные костюмы и гвоздь программы — любительский карнавал с танцами под оркестр, в котором партию на трубе исполнял демократичный заместитель торгпреда. Он любил джаз с юности и даже пострадал из-за туфель на каучуке — увлечения «плесени». Шофер посла, раздутый, спившийся пузырь, бряцал на гитаре, шифровальщик Иван Петрович, трезвый как стекло, ибо собирался на дежурство, лихо растягивал аккордеон, и всю эту компашку изысканно сплачивала жена атташе Маша, закончившая консерваторию и пожертвовавшая карьерой пианистки ради семейного благополучия за границей. Оркестр работал так громоподобно, что наверняка разбудил на кладбище датских мертвецов и, возможно, подвиг их на подземные танцы. Народ веселился во всю ивановскую — под масками словно испарились скованность и привычная субординация, алкоголь довершил дело, сослуживцы неожиданно прониклись взаимными симпатиями (об этом брезгливо вспоминали на следующий день), рядовые сотрудники запросто беседовали с начальством, а один стажер, чудом попавший на бал, уже резал правду-матку самому послу.

Пожалуй, Игорь Горский больше всех наслаждался театральным действом, он менял одну маску на другую, примеривал носы и парики, заразительно смеялся, прыгал и бегал, словно клоун на арене, а не первый секретарь посольства, летал, как метеор, чокался с друзьями и недругами, танцевал и с юными, и с пожилыми.

— Маска, скажи, кто я? — спрашивал он у высокой худой брюнетки Лидии Алибековой, одетой в платье иранской шахини. — Ты вылитая шахиня Сорайя, — говорил он жарко. — Встретимся послезавтра?

— Мне дали доклад директора фирмы, и я срочно должна его отпечатать. Давай через два дня, — она говорила тихо, одними губами — не дай бог кто-нибудь услышит и донесет офицеру безопасности. Ох уж эти романы в советских колониях! Ох уж эти сплетни, льющиеся водопадом, даже если взгляд проникнут казенным равнодушием, а не живым интересом!

— Идет. На обычном месте в обычное время, — и он, блюдя конспирацию, подхватил другую даму, покрутился с ней немного и переместился к следующей.

— Маска, скажи, кто я? — спрашивал он у партнерши в маске медведя.

— Не валяй дурака, Игорь, я тебя узнаю, даже если ты превратишься в человека-невидимку… — Лариса Розанова, жена резидента КГБ в Дании, подняла маску, показав круглое, чисто русское личико и белоснежные зубы.

— А где твой Виктор, Лариса? — спросил он почтительно.