И точка. Но у себя на Восстания все-таки глотнул перед сном полный стакан хорошо разведенного водой «бурбона».

Карцев сначала смыл жир с лица и подержал голову под холодной водой (еще студенческая привычка), затем прошел в спальню, размышляя о хорошенькой секретарше, недавно заменившей старую каргу Свету, великую сплетницу, выкинутую наконец из отдела. У новенькой оттопыривался круглый задок, и вообще от нее исходил секс. Карцев проглотил слюну, представив себе картину обольщения. Полина глубоко спала и вдруг показалась ему той самой, с оттопыренной. Сопя, он залез к ней под одеяло, вызвав возмущенные стенания и даже толчки острым локтем, страсть, однако, не отпускала, и он попытался перевернуть супругу на толстую спину. Тут в глазах зарябило, он вскрикнул и потерял сознание. Почти сразу же прибывшая «скорая» из поликлиники КГБ констатировала инсульт с параличом рук и ног и полной потерей речи.

Когда на следующий день перед возвращением в Вашингтон Руслановский узнал об этом диагнозе, словно камень свалился у него с сердца: все-таки КГБ не шел по пути кровавых чекистов, прямо отправлявших свои жертвы к праотцам, все-таки с годами он стал гуманнее… И умнее. А вдруг просто не сработал яд? Такое бывало — ведь яды изготовляют люди, а они несовершенны. Теперь резидент уже не казался себе разбойником с большой дороги и убийцей, в конце концов, инсульт у Карцева мог наступить из-за постоянных пьянок.

В кабинете директора ЦРУ стояла траурная тишина. Холмс, Уэст и сам директор смотрели на телевизионный экран, где Евгений Гусятников давал пресс-конференцию в советском посольстве в Вашингтоне. Еще только вчера он, живой и невредимый, участвовал в пирушке в загородном особняке и даже рассказывал анекдоты, вызывая хохот присутствовавших цэрэушников, уже считавших его своим корешом. Доверчивость победила, и его охрану сняли за ненадобностью: зачем следить за человеком, выдавшим важных агентов? Пусть себе наслаждается свободой в самой свободной и демократической стране!

После пирушки он пошел проветриться, естественно, без всякого сопровождения и вот… Его искали всю ночь, обшарили весь лес, думали, что заблудился, пока утром не позвонили из ФБР и не сообщили, что некто с наружностью беглеца вошел в советское посольство.

— Как объяснить, что вы попросили политического убежища в Риме, а теперь прибежали в свое посольство в Вашингтоне? — спрашивал журналист.

— Я не просил убежища, а был украден сотрудниками ЦРУ в Риме. Сейчас мне удалось от них вырваться, — отвечал Гусятников. — Со мной грубо обращались, надо мною издевались, и все это было ужасно.

— Знаете, когда допрашивали его на детекторе лжи, то наши психологи дали заключение, что у него неполадки с психикой. Внешне он держится совершенно нормально, но, по оценке и психологов, и психиатров, у него тяжелая форма шизофрении, — вставил Холмс, пытаясь подсластить пилюлю.

— Что-то вы мне об этом раньше не докладывали, — язвительно заметил директор. — В результате мы опять оказались в заднице.

— Работа в любых спецслужбах часто превращает людей в психов, — сказал Холмс.

— Очень дельное замечание, — заметил директор. — Прямо для сенатской комиссии, которая тут же начнет искать психов в ЦРУ.

— Иногда мне кажется, что наш основной враг — не КГБ, а Конгресс, — вздохнул Холмс.

Директор только метнул на него презрительный взгляд, собственно, он уже давно продумывал, на какую мягкую подстилку опуститься после увольнения. Но Холмс тоже тут не останется. В это время позвонил директор ФБР и поднес очередной подарок: подозреваемый шпион и наркоман Морган ловко ушел от наружного наблюдения и скрылся в неизвестном направлении. Более того, человека с его внешностью засекли в самолете Лос-Анджелес — Вена. Вывод: Морган бежал в Москву и сейчас, наверное, уже жрег сибирские пельмени в обществе кагэбэшников. Удар был тяжел, но было и оправдание: ордер на арест не выдали, а противозаконные действия привели бы такому скандалу, перед которым померк бы Уотергейт.

Путаница и паника, посеянные Гусятниковым, заставили забыть о «кротах» даже подозрительного Холмса. К тому же ЦРУ не сомневалось, что московская сеть была провалена Морганом и Дейл, выданными тихим шизофреником Гусятниковым, а тут еще неожиданно активизировался Львов и стал передавать Уэсту не только военную, но и важную политическую информацию, полученную из кремлевских источников. Маша радовался, престиж его рос, и даже слышались голоса о целесообразности назначить его вместо Холмса, обреченного на гильотину вместе с директором.

Триумф, гремят литавры, трепещут знамена, палят пушки, ошалело бьют барабаны, — ура! ура! победа за победой, но Случай подкрадывается тихо и незаметно, улыбается в усы и смеется над нами: радуйтесь, дети мои, играйте в свои игрушки, стройте свои домики из песка — ведь одно движение руки…

Встреча Руслановского и Уэста происходила в окрестном парке, где важно прогуливались женщины с колясками. Резидент нетерпеливо ожидал агента на скамейке, положив на колени атташе-кейс. Он легко поглаживал его и думал, как хорошо, что подобный кейс носит каждый третий американец, просто находка для моментальных передач, да и не только для них. С точно таким же кейсом появился и Уэст, он сиял и настроен был на бравурный лад: слухи о грядущем повышении грели ему сердце, работа спорилась и на своем, и на чужом фронте. Оба чуть задержались на скамейке, словно бы встретились случайно.

Незаметно поменяли кейсы.

— Сколько здесь?

— Пятьсот тысяч, остальные пятьсот будут переправлены на ваш счет в Мексике. Будьте осторожны с расходами… не дай бог обратят внимание…

Уэст небрежно раскрыл кейс, там лежали аккуратно сложенные стодолларовые банкноты.

— Не учите бабушку, как пить сырые яйца! — засмеялся он. — Все-таки вы имеете дело с профессионалом. Деньги я разложу малыми суммами в нескольких банках. В моем кейсе секретный доклад директора ЦРУ президенту и еще кое-что.

Поднялся и собрался уходить.

— До свиданья, Александр. Не беспокойтесь обо мне, я работаю без проколов. Обычно прокалываетесь вы, и вообще разведчика губит случайность…

Руслановский смотрел в спину уходившему агенту и тоже радовался. Что может быть прекраснее мгновений триумфа, сладких и томительных?

Уэст двигался по парку победной походкой, светило солнце, улыбались дамы со скамеек, махали ручонками дети, и жизнь казалась прекрасной и — что немаловажно — безбедной. Он легко бросил кейс на заднее сиденье, добрался до центра, где опять же без всяких проволочек (счастье лепится к счастью, а беда — к беде) запарковал машину. Направился на ланч с сенатором из штата Висконсин, членом комиссии по безопасности, пригласившим его для просветления собственных мозгов во французский ресторан недалеко от Капитолия. Уэст насвистывал марш (из «Фауста», он любил эту оперу) и элегантно помахивал атташе-кейсом, с наслаждением осознавая всю значительность своей ноши.

И тут произошло неожиданное: прямо на переходе «зебра», у самого тротуара, где стоял полицейский, атташе-кейс раскрылся и на землю полетели пачки с банкнотами, одна, видимо, оказалась надорванной, и дунувший (словно гуляка купец на блюдце с чаем) ветер весело покатил зеленые бумажки по дороге. Полицейский безмолвно смотрел и на пачки, и на бегущие банкноты, и на Уэста, пытавшегося их нагнать, и на удивленных прохожих, полицейский смотрел окаменело, словно он был не полицейским, а памятником полицейскому.

Наконец статус-кво был восстановлен, банкноты обрели свое место в кейсе и уличное движение, на минуту смешавшись, потекло по прежнему руслу.

— Вам придется пройти со мною в отделение, сэр! — вежливо сказал полисмен. — Тут большая сумма…

— Но я начальник отдела ЦРУ! — возмутился Уэст, помахав у носа стража порядка своим удостоверением (тут же он вспомнил, как в далеком прошлом раскрылся чемоданчик у другого агента).

— Очень хорошо. Туда мы пригласим и ваших коллег, — твердо сказал полисмен.

Сегодня орел, завтра решка, сегодня в Пруссии искусный дипломат, завтра гибнешь от турецкой пули, превращаешься в суперфосфат, вливаешься в зерно, затем в желудок нищего и в землю опять. Круг замыкается и размыкается. Случайно рождение (свободный полет пестиков и тычинок), случайна смерть, случайна жизнь, и все в жизни случайно, и это не подлежит обсуждению, как Бог — единственная Неслучайность. Он еще не думал о последствиях провала, он не знал, что избежит электрического стула и до конца жизни просидит в тюрьме. И даже не представлял, сколько красных селедок витало в мире…