— Будем вскрывать? — в нервно-дурацком тоне спросил Данн.

— Дипломатическая почта — святое дело. — совершенно серьезно заметил советский пограничник и махнул рукой.

Неторопливо, словно и не хотелось уезжать, англичане двинулись дальше по шоссе. На финляндской границе дипкурьеров и фургон пропустили без всяких проволочек. Недалеко на стоянке стоял «даймлер» с английским флагом, явно из посольства. Горского вытащили из сундука — он долго не мог разогнуться — и уложили на заднее сиденье «даймлера». Он рыдал от счастья, и даже далекий от сантиментов Питер Данн оборонил скупую мужскую слезу.

— Питер, — сказал Игорь сквозь слезы. — Я должен сделать заявление для печати.

Данн остолбенел от неожиданности, даже челюсть у него отвалилась.

— На это должно быть решение правительства. А зачем вам это паблисити? Пусть они ломают голову, куда вы исчезли…

— А жена? А дети? Что будет с ними? Я хочу, чтобы правительство Ее Величества официально потребовало от Советов, чтобы они разрешили моей семье выехать в Лондон, — глаза Горского блестели, и Данн вдруг подумал, что его подопечный рехнулся.

— Но для этого мы должны официально признать вас нашим агентом. Такого еще не было в истории СИС…

— Иначе у моей семьи не будет никакой защиты! — Горский уже пришел в себя после всех перипетий и вытирал снятым париком вспотевшее лицо. Данн только развел руками. Подкатили еще две машины с сотрудниками хельсинкской резидентуры СИС, и весь кортеж двинулся по направлению к ближайшему аэродрому — в столицу решили не заезжать и поскорее покинуть Финляндию, слишком велико тут было влияние большого соседа.

О прибытии Горского в Лондон Убожко услышал по радио Би-би-си, — сенсационная весть привела его в состояние транса. Именно в этот мрачный момент в кабинет вошел Трохин и тоже застыл как статуя.

— Просрали! — неожиданно спокойно сказал Убожко. — Конечно, штаны спускать придется с тебя как с непосредственного начальника…

— От ответственности уклоняться не намерен! — твердо сказал Трохин. — Но не забывайте, что вы лично двигали английского шпиона по служебной лестнице!

— Я же не знал, что он шпион! — удивился Убожко.

— А я знал?!

— Вот что, — сказал Убожко весьма примирительным тоном, — давай не будем выяснять, кто больше из нас виноват. Мне совершенно ясно, что все это произошло из-за разгильдяйства Розанова. Горский же начал работать на англичан в Дании! С него и спрос! Да и у самого Розанова наверняка рыльце в пушку, не зря эта б… заезжала к нему домой…

— Но Розанов на пенсии… — засомневался Трохин, быстро усекший линию шефа.

— Ну и что? Давай держаться единого курса: с самого начала ему потворствовал Розанов! Жену и всех родственников следует тоже взять за бока. И не либеральничать!

Трохин усмехнулся в усы и миролюбиво стал пить чай, предложенный Убожко. Тишину прервал телефонный звонок от председателя, вызвавшего Убожко на совещание, где собрался весь синклит КГБ.

— Что же это происходит, товарищи? — начал председатель, театрально разведя руками. — Наш сотрудник сбежал, об этом я узнал по радио Би-би-си… как это объяснить?

— Разрешите, товарищ председатель? — встал начальник контрразведки. — Это объясняется бардаком в нашей службе! — так и сказал, не побоялся. — Разведка, которую здесь представляет Убожко, обязана работать за границей. Сфера работы контрразведки — Советский Союз. А тут вдруг разведка занялась нашими делами, делала это непрофессионально, вот и итог!

Убожко сидел красный как рак и не поднимал глаз. Председатель решил не обострять отношения, попросил координировать работу и закрыл совещание.

Лидию постоянно подвергали допросам в Лефортово, допытываясь, знала ли она о связи мужа с английской разведкой. Этой мысли она, дочка чекиста, и допустить не могла. Родители, приехавшие в Москву, были настроены агрессивно и требовали, чтобы она отреклась от мужа и развелась с ним. Лидия высохла от горя, а тут еще соседка по этажу прошипела в спину: «Эх ты! Шпионская паскуда!» Она решила поменять квартиру и выехать из дома, где большинство жильцов служило в КГБ. Следователи не скрывали, что даже после развода и смены фамилии получить приличную работу будет невозможно, в спецшколы или престижные вузы дочек предателя советская власть никогда не пустит, а за границу, даже в братскую Болгарию, путь им заказан. Лидия была согласна на все, лишь бы ее оставили в покое. Для родителей Горского весть об измене сына стала тяжелым испытанием.

— Предатель! — шептал больной отец своей жене. — Ты вырастила предателя!

Мать горько рыдала и пыталась защищать сына. Вскоре она скоропостижно скончалась. Сестру Горского и ее мужа уволили с солидной работы и поставили под контроль КГБ.

Медленно разворачивалась перестройка, Горский жил под чужой фамилией в хорошо обставленном особняке недалеко от Оксфорда. В белой спальне с огромной кроватью, где у него порой бывали молоденькие англичанки (несколько лет без жены не вынести даже герою невидимого фронта), на стене висел портрет кисти неизвестного художника с изображением распятого святого Себастиана, пронзенного стрелами.

Англичане уже несколько раз просили Горбачева разрешить семье Горского воссоединиться в Лондоне с ее главою, однако шеф КГБ резко выступал против этого, считая, что такое послабление будет стимулировать других перебежчиков. 19 августа 1991 года судьба России снова лежала на весах — кто победит: ГКЧП, лишивший Горбачева власти, или законный президент? С утра к Горскому приехал Питер Данн, и они мирно пили чай в садике, который нежно лелеял хозяин.

— Надеюсь, что победит Ельцин, — говорил Горский. — Возможно, меня тогда помилуют, и я вернусь в Россию…

— Думаю, это рискованно, — заметил Данн.

— Разве наше сотрудничество не было борьбой за демократию в России?

Данн уклонился от прямого спора.

— Знаете, Игорь, шпионаж всегда плохо пахнет, это всегда предательство кого-то… Даже если Россия станет демократической страной, у нее останутся противоречия с Англией! Англия — это не Россия! — он улыбнулся примитивности и в тоже время великой мудрости этого тезиса.

— Ваши слова о предательстве звучат странно! — резко прореагировал Горский.

— Для нас вы — герой, но для русских… — Данн замялся, увидев гримасу на лице у Игоря. — Впрочем, я уверен, что вашу семью Ельцин выпустит в Лондон… если, конечно, одержит победу.

— Представьте себе, даже этот старый дурак Розанов выступил в печати за выезд Лиды и моих девочек… Я уже не говорю о правозащитниках!

В этот день Розанов и Ольга стояли на улице Горького и смотрели на проезжавшие танки. Было безлюдно, лишь небольшими группками стояли и шептались обыватели, прогуливавшие собак.

— Тебя арестуют, тебе надо скрыться! — говорила Ольга.

— Не убегу же я в шалаш, как Ленин! — возражал Розанов. — Что еще со мной можно сделать? Они лишили меня пенсии из-за Горского, они не дают мне устроиться на приличную работу, они обложили наш дом наружным наблюдением, считая, что я помог ему бежать!

— Напрасно ты выступил в газете за выезд Лиды в Лондон…

— Дети не отвечают за родителей. Даже наша гребаная пропаганда говорит об этом! Горский — предатель, а женато при чем?!

— А Убожко не предатель? А Трохин, лизавший тебе задницу, не предатель?! Тебя все предали, и нет разницы между Горским и Трохиным! Весь ваш КГБ — это скопище предателей, эта болезнь у всех кагэбэшников в крови! — горячилась Ольга.

— Не вали все на КГБ, разве святой Петр не предал Христа, когда еще третий раз не прокричал петух?

А танки шли и шли, корежа гусеницами асфальт магистральной улицы, грохот стоял неимоверный…

Наверное, у него никогда в жизни не было такого счастливого дня. Сияя, в новом твидовом пиджаке и диагоналевых брюках, на своем собственном «ягуаре» он прибыл в Хитроу встречать Лидию и девочек. Боже, сколько воды утекло с тех пор, целая вечность! Встреча была нелепой: девочки не узнали его, а он радовался и прыгал вокруг них, он старался заставить их быть нежными с ним. Лидия тоже изменилась: стала суровее и мрачнее, разговаривала она с ним холодно, и он не понимал, что произошло. Когда автомашина застревала в пробках по дороге из Хитроу, он обнимал ее и целовал в щеку, она не отстранялась, но он не чувствовал любви, и это угнетало его. С гордостью и торжеством он показывал девочкам свой особняк, а они оробели и никак не могли привыкнуть и к папе, и к новой обстановке. Вдруг он заметил, что Лидия исчезла, и, оставив детей, пошел искать ее по комнатам. Она сидела в кресле в саду с каменным лицом, он приблизился сзади, обнял ее.