— Я не знаю точно… но подозреваю, что у него появилась другая женщина…
— Какая ерунда! — почти автоматически выпалил Розанов, обладавший чувством мужской солидарности. — Вечно вы, женщины, все придумываете, вот и моя Лариса… (тут он припомнил сцену ревности, которую недавно закатила ему жена, совершенно забыв при этом, что у нее имелись для этого все основания). Игорь — отличный человек, да я и не вижу, с кем в нашей колонии можно завести роман! — И он сделал невинно-растерянное лицо, словно в колонии жили одни пингвины, с которыми романы противопоказаны.
— Вы плохо знаете Игоря, он — очень скрытный и большой актер… Не верьте всему, что он вам говорит… — Голос Виктории прерывался от волнения.
— Вика, дорогая, в любой супружеской жизни есть свои сложности, и не надо идти на поводу у собственной подозрительности… Я советую вам не нажимать на него, мужчины не любят, когда их ревнуют. Я, например, тут же готов убежать из дома! — И он снова припомнил последний скандал, когда жена ухнула его столовой ложкой по лбу.
— Я прошу вас сохранить нашу беседу в секрете, — заметила Виктория и встала, поняв, что не найдет ни сочувствия, ни помощи.
— Нет, я с ним поговорю, тактично, естественно, намекну, что ходят слухи о его неправильном поведении. Но о надем разговоре — ни гугу! — заверил ее Розанов.
Собственно, на это она и рассчитывала, хотя и не признавалась себе в этом даже в глубине души.
Блудный муж Виктории работал с начальством на совесть, обильно поил виски, катал по всей Ютландии и даже завез на песчаный остров Реме, напоминавший пустыню, по которой бродил лишь сильный ветер. Там Убожко, вспомнив мариупольское детство, совершил омовение в морских водах. Коротконогий и толстый, он походил на гнома в белых трусах, а совсем не на генерала. Поездка воистину была сказочной, чему немало способствовала летняя погода, датское пиво шло отлично, не хуже обстояло дело с жареной рыбой в ресторанчиках, к которой Убожко пристрастился. Собственно, в других развлечениях он не нуждался (Горский с ужасом вспоминал, как год назад возил по Ютландии другого генерала, не пропустившего ни одной достопримечательности, словно он собирался написать справочник и работать после пенсии в качестве гида). В задушевных беседах Горский показал себя мастером и, превозмогая природное отвращение к откровенности, подключался к рассуждениям о жизни и судьбе, которые так любил генерал, кстати, отнюдь не склонный, как большинство тузов, к поучительным монологам, а, наоборот, с удовольствием слушавший собеседника (слушал он рассеянно, больше делал вид — мозги сладко плавились в смесях виски и пива).
Через несколько дней путешественники вернулись в Копенгаген, тут уже на Убожко навалился сам Розанов, знавший, что успех поездки зависит от последних впечатлений. Посему после покупки солидных подарков он два дня развлекал Убожко в самых лучших ресторанах, и не только в городе, но и в пригородном казино, и на специально заказанной белоснежной яхте с итальянским поваром, где они славно половили трески на спиннинг.
Горский настолько очаровал Убожко, что тот попросил его приехать на аэродром вместе с Розановым, что было по существовавшим стандартам высокой честью. Несколько чемоданов были подвезены прямо к самолету «Аэрофлота» и внесены как самый драгоценный груз. В баре аэропорта выпили по прощальной стопке и расцеловались. К машинам возвращались, радуясь в душе отъезду гостя, разрушившего графики любовных рандеву.
— Сегодня вечером я иду на бадминтон! — сообщил Горский.
— Что ты мне все время докладываешь о таких мелочах? Ты же все-таки самостоятельное лицо, мой первый заместитель… — в общем-то, резиденту нравилась подобная отчетность о личной жизни, однако он считал, что Горскому не хватает самостоятельности, и старался развить в нем начальственные качества.
— Вы должны всегда знать, где я нахожусь. Мало ли что!
— Между прочим, на днях у меня была Виктория. Она жаловалась на тебя… она подозревает, что у тебя роман, — сказал Розанов.
— В последнее время у нее что-то с нервами… и все это из-за отсутствия у нас детей, — пожаловался Игорь.
— Опять дети, вечно эти дети…
— Но ведь кому-то надо передавать наследство.
— Наследство? — Розанов захохотал. — Что, интересно, ты можешь передать? Имение? Банковские вклады?
— Но хоть картины…
— Ладно! — отрезал Розанов. — Меня не интересует твоя личная жизнь… но мне уже не раз докладывали о твоих встречах с Лидией. Мне это не нравится, в колонии идут разговоры, по идее я могу тебя запросто выгнать. Но не считаю вправе делать это: ты — мой зам, и я полагаюсь на тебя. Связь эту нужно прекратить!
Розанов подумал и представил себя и Ольгу точно в таком же положении и какого-нибудь дундука-начальника, долдонившего ему то, что он говорил Горскому. Ему стало стыдно, и он добавил:
— Если уж хочешь ее видеть, то встречайся так, чтобы никто не фиксировал… в саунах, например, или еще где. А с Викторией — никаких скандалов! Отношения будете выяснять в Москве! — суммировал свои указания Розанов.
После бадминтона Игорь Горский быстро проехал на конспиративную квартиру, где его ожидал Питер Данн.
— Как прошел визит Убожко? — поинтересовался Данн. — Что он из себя представляет?
— Недалекий провинциал, но очень хитрый и умеющий ладить с начальством. Он пойдет далеко, Питер. Ничем серьезным он тут не занимался. Только покупал шмотки и ходил по варьете. С моей помощью… — Горский улыбнулся. — Он ко мне проникся симпатией и даже обещал сделать своим заместителем в Москве. Но есть и плохая информация: Виктория была у Розанова. Она жаловалась на мою неверность.
— И как реагировал Розанов?
— Он ко мне хорошо относится и просил быть поаккуратнее с Лидией. Ему уже о нас настучали.
— Он прав, — заметил Питер. — Вы ставите под угрозу свою карьеру. Это не в ваших и не в наших интересах.
— Я собираюсь развестись с Викторией… — сказал Горский. — У нас нет детей, и вообще мы слишком долго живем вместе.
— Сомневаюсь, что это разумный шаг, — ответил Данн. — Вы же знаете, как осуждают разводы в КГБ.
— Но это мой первый развод. К тому же не без оснований: дети. Но дело даже не в этом. Виктория слишком много знает обо мне и, возможно, догадывается о наших встречах.
— Не может быть! — испугался Данн.
— Она обнаружила кое-какие деньги, полученные от вас, она очень наблюдательна…
— Нельзя ли на нее как-нибудь воздействовать? — совсем перепугался Данн.
— Не убивать же ее! — улыбнулся Горский. — Я думаю с ней договориться. Сделаю хороший раздел имущества в ее пользу… И потом… я люблю Лидию, и она любит меня.
— Но Игорь, вы же не мальчик! Мы должны прежде всего исходить из интересов нашего сотрудничества. Боюсь, что в Москве вас пошлют в какую-то дыру из-за развода… — настаивал Данн.
— Не будьте холодным профессионалом, Питер. Я работаю с вами с удовольствием. Но если я превращу свою личную жизнь в трагедию, оставшись с Викторией, то и помогать вам мне будет тошно.
— Боюсь, что Лондон воспримет эту новость безрадостно…
— Я не раб английской разведки и не могу автоматически со всем соглашаться. Вы бы первый перестали меня уважать… Итак, я доложу о предстоящем разводе Розанову. Думаю, что это повысит мои ставки: Розанов любит искренность и еще больше в меня поверит…
— Не буду больше вас уговаривать, но желаю вам самого лучшего, Игорь.
— И прекрасно! — обрадовался Игорь и встал, ибо предстояло еще рандеву с любовницей.
Данн тоже встал и, стараясь выглядеть любезным, довел Горского до самой двери. Сообщение Игоря он воспринял с большим неудовольствием: как профессионал, он прекрасно понимал, что вся эта история может закончиться полной потерей ценного агента со всеми вытекающими отсюда для Данна последствиями. Приехав в посольство, Данн тут же прошел в шифровальную комнату и составил подробную телеграмму о встрече с Горским, высказав свое отрицательное отношение к разводу. Телеграмма прилетела в Лондон и легла на стол самого начальника СИСа, который, будучи разведенным и помня весь ужас бракоразводного процесса, когда разъяренная супруга обчистила его как липку, пришел в полное отчаяние и самолично настрочил грозную телеграмму в Копенгаген, предлагавшую Данну принять все возможные меры для предотвращения столь рокового события. Данн, умудренный в бюрократической суете, ответил почтительно и решительно, пообещав провести в жизнь все указания шефа. Впрочем, жизнь всегда пролетает над штабами, которым только кажется, что они вершат дела. Поразмыслив немного, Данн пришел к выводу, что если он будет оказывать нажим на Горского, тот вообще может отказаться от встреч, что уж конечно напрочь подорвет карьеру Данна. А карьерой своей он дорожил, за нее он боялся помимо всего еще и потому, что был тайным гомосексуалистом, несмотря на наличие жены и дочери. В английской политической жизни временами вспыхивали скандалы с разоблачениями гомосексуальных связей сильных мира сего, отсветы этих пожаров неизбежно падали и на разведку, и в отделе кадров в такие дни ходили слухи о предстоящей проверке на нормальную половую жизнь. Каким образом возможно было проводить такое мероприятие, никто толком объяснить не мог. У Данна подобные перипетии развили устойчивый синдром сверхосторожности, прикрытой слегка вальяжным фасадом благонамеренного джентльмена, преданного только королеве и интересам Великобритании, укреплявшего семейные устои и имевшего лишь одну слабость: спорадические выезды на фазанью охоту. В глубине души Горский вызывал у него чувства, граничащие с отвращением: Данн не выносил предательства (несмотря на то, что профессионально занимался ловлей предателей), а двойная игра с Викторией и Лидией его нестерпимо раздражала, тем более что он вынужден был в ней соучаствовать.
