— Ты уж так все перемешал, что концов не найти. Вообще при желании и минимальных умственных способностях можно доказать все, что угодно, даже полезность самоубийства для здоровья, — Розанову не понравилось, что Горский посадил в одну лодку и друзей, и врагов. Они подошли к железной ограде советского посольства, рядом располагалась автостоянка.
— Я прибуду часа через два, — сказал Розанов, уселся в свой черный «мерседес» и, проверяясь по ходу движения на случай возможного «хвоста», покатил в сторону Амагера. Горский же нажал на кнопку калитки, она загудела, отворилась и пропустила его в оплот советской власти в датском королевстве.
Розанов крутился по улицам около получаса, пока не добрался до шикарного отеля «Скандинавия», расположенного на полуострове Амагер, в южной части Копенгагена. По фойе отеля, рассматривая безделушки в витринах, медленно бродила сероглазая блондинка в длинном белом плаще, в стихах Розанова, которые он прятал от жены, прекрасная дама проходила как создание, принесенное по ошибке на Землю Богом, — планета наша ее была явно недостойна.
— Извини, что опоздал, Оля, — он обнял и поцеловал ее в щеку.
Они, как и было задумано, поднялись на лифте в спортивный клуб, там они держались нарочито равнодушно друг к другу, словно семейная пара, недавно отметившая серебряную свадьбу, что было немаловажно с точки зрения конспирации. Позевывая, словно перед наскучившей водной процедурой, он уплатил за отдельную сауну, куда они и неторопливо проследовали, не говоря ни слова. В узком предбаннике сауны, лишь только щелкнул запор, пианиссимо мигом превратилось в крещендо, одежды будто сами упали на пол, и страсти пробкой шампанского вонзились прямо в потолок.
О Копенгаген! Город любви и всех пороков! Что-то витало в его атмосфере, пронизанной острыми запахами моря и стоном чаек, метавшихся у берега, что-то томительное, отвлекавшее от шпионажа и даже от мировой политики…
Горский привычно отправился после работы на бадминтон, который закончил чуть раньше, ибо впереди его, как и резидента, ждали великие дела. У кинотеатра он подхватил Лидию, прятавшуюся у касс (и тут действовала конспирация, даже от поцелуя пришлось воздержаться: могли случайно увидеть вездесущие советские люди), и помчал свой кар по маленьким улочкам, стараясь избегать насыщенных движением магистралей.
— Опять у нас свидание в машине? — пробурчала недовольно Лидия, повернув к нему худое, смугловатое лицо с крупным носом.
— Ничего не поделаешь, ты же живешь в коммуналке. А что? Тебе плохо со мной в машине?
В машине обычно было не плохо, а просто неудобно, к тому же иногда даже в пустынном месте оказывались машины с такими же мешавшими друг другу влюбленными парочками, а иногда и нахалы, светившие в салон фонариками. Лидия промолчала, по характеру она была гордой и строптивой, но нежный взгляд, который она украдкой бросала на героя, обнажал на миг всю глубину ее сложных чувств. Горский подкатил к кирпичному дому, уверенно открыл подъездную дверь, поднялся со своей подругой в превосходную двухкомнатную квартиру и, едва закрыв дверь, начал ее раздевать.
— Куда ты меня привез?
— Теперь это наше тайное гнездо. Вот бы Виктория узнала…
— Не смей произносить при мне это имя… я ее ненавижу…
— За что? Она добрая, тихая армянка, это я ее обманываю, а не она меня. В тебе просто проснулась вековая ненависть азербайджанцев к армянам! — Горский умел и любил подразнить.
— Если ты еще раз заговоришь о ней, я тебя задушу! — и Лидия стала стаскивать с Игоря штаны.
О Копенгаген! Город любви!
Домой он вернулся уже в двенадцатом часу, безрадостно открыл ключом дверь, сразу же прошел в ванную, принял душ, переоделся в красный халат и вышел в гостиную, где Виктория, даже не повернув к нему головы, смотрела телевизор.
— Ну, как прошел бадминтон? — спросила она, иронично подняв свою угольно-черную бровь.
— Как обычно, — ответил он сдержанно и уселся в кресло.
— Скажи своей даме, чтобы она не ставила засосы на шее, — сказала Виктория.
Он встал, стараясь выглядеть спокойным, и посмотрел в зеркало.
— Какой засос?! Это меня стукнул мячик… ты превращаешься в Отелло в юбке.
В зеркале он увидел, что лицо его покраснело, и выждал немного, чтобы успокоиться.
— Другого ответа я и не ожидала. Почему бы тебе не жить с нею открыто? Я тебя не держу.
— О боже мой, как я устал от этого! — Горский потер глаза.
Виктория встала, подошла к стеллажам с книгами, откинула ковер, без труда подняла одну паркетину и из углубления достала сверток. Она раскрыла его и вытряхнула содержимое на пол — в разные стороны посыпались доллары, английские фунты и датские кроны.
— Тут всего пятьдесят тысяч долларов. Что это?
— Нам скоро уезжать… я делаю небольшие накопления… — чуть замялся он.
— Все твои деньги у меня на счету. В месяц ты получаешь долларов пятьсот. Значит, тут твоя зарплата за десять лет? — она натужно рассмеялась. — Откуда эти деньги?
— Я участвовал в одном бизнесе…
— Ради бога замолчи! Только не ври! Замолчи! Замолчи! Замолчи! — рыдания сдавили ей горло, но она сдержалась.
Он выключил телевизор, поставил на проигрыватель пластинку с фугами Баха и снова уселся в кресло. Ему было жалко и Виктории, и всей своей жизни. Органные звуки заполнили комнату.
Утром в воскресенье автомобили Розанова и Трохина почти в одно время, проехав по Странд-уэй, остановились на набережной у самого моря. Оба почтенных шпиона были в спортивных костюмах и тут же начали пробежку. Вдали слышался бой колоколов — началась служба. Бежали молча, стараясь дышать носом наконец, вернулись, чуть поостыли и энергично бросились в хладные воды. Процедура продолжалась не больше минуты, здоровьем не рисковали: слишком дороги были чекистские жизни, впереди ожидали подвиги и ратные борения.
— Офицер безопасности доложил мне довольно деликатную информацию. Его агенты несколько раз видели Игоря Горского в компании с Лидией Алибековой, — Трохин не спускал глаз с Розанова, он умел мастерски читать реакцию собеседника не только по выражению лица, но и по шевелению руки или по тембру голоса.
— Где она работает? Я забыл… — Розанов нарочито зевнул, выдав Трохину свой интерес к этой душераздирающей истории.
— Машинисткой на фирме, — Трохин понял, что шеф осведомлен о деле, и повел беседу крайне нейтрально, стараясь не показать своего желания скомпрометировать соперника.
— Ну и что в этом страшного? Игорь вообще общительный человек. Кто из нас так свободно общается с техническим персоналом посольства? Кто недавно был переводчиком у простой уборщицы, когда она попала к врачу? А ведь он первый секретарь, а не хряк поросячий! — начал закипать Розанов.
— Я ничего не имел в виду, я просто счел нужным об этом сообщить, — Трохин испугался, что все дело может обернуться против него.
— Вообще мне надоели эти посольские сплетни: кто с кем рядом стоял, кто на кого посмотрел, кто не так пукнул! Этот мудак офицер безопасности недавно увидел, что наша секретарша разговаривает с датчанином, и тут же написал цидулю. А между тем не сплетни нужно собирать, а вербовать агентов ЦРУ, благо, у них здесь огромная резидентура.
— Мы пытаемся… — слабо сказал Трохин, уже пожалевший, что связался с этим делом.
— Хреново пытаетесь! — оборвал его Розанов. — Вот когда у нас будет свой человек в американском посольстве, тогда мы и узнаем, кто из русских американский агент! — и разгоряченный резидент снова вошел в морские волны и поплыл саженками.
Трохин грустно глядел ему вслед, затем подумал и тоже побежал навстречу волнам.
На Бред-гаде, 53 запрятался кусочек старой России — православная церковь Александра Невского, построенная на деньги русского царя Александра III в честь его жены — датской принцессы Дагмары, ставшей Марией Федоровной, матерью последнего русского царя Николая II. Церковь стиснули городские здания, ее купола с луковками словно тосковали о русском просторе. Внутри блестело золото икон, и все купалось в роскоши, присущей православию — религии бедняков, жаждущих забыть о своем жалком существовании. Горский стоял у образов и истово молился, изредка крестясь. Пел небольшой хор, и храм был наполнен той невыразимой музыкой, которая происходит от слияния голосов, клавира и стен. Сердце его дрожало от счастья, он забыл и о ссорах с Викторией, и о встречах с Лидией, и о рискованной работе на англичан, он забыл обо всем, он только вслушивался в волшебные звуки, стараясь вместе с ними уйти все дальше и дальше, в никуда. Затем приложился к руке батюшки, еще раз перекрестился и вышел на улицу. Шел медленно, словно выползая из другого, сказочного, мира в озверевший гул пыхтящих автомобилей и спешащей толпы. Около магазина игрушек «Рембар» Горский задержал шаг. Он любил детей и страстно желал их, он хотел гулять с ними по парку и рассказывать все, что он знал о жизни, он хотел, усадив их (желательно девочку и мальчика) на колени, читать или рассказывать сказки Андерсена, которые он знал наизусть. Пора было ставить точку, пора было рвать с Викой, пора было переходить Рубикон. Скандал в благородном семействе? Конечно! Но он будет щедр, он поделится с ней деньгами и всем имуществом. Он будет благороден! — в конце концов, англичане помогут ему устроиться в новой жизни, они заинтересованы в этом не меньше, чем он. А если развод с Викторией приведет к концу его карьеры, а если ему пришьют аморалку за тайные рандеву с Лидией? Возможно. Но жить с Викторией — самоубийство, это хуже, чем конец карьеры, это медленное гниение. Посему думать нужно о том, как мягче посадить самолет, — это уже искусство, которым он немного владел.
