— Знает ли обо мне Гусятников?

— При чем тут Гусятников? Он же всего лишь заместитель Карцева. Естественно, Карцев о вас не знает, не говоря о заместителе.

— Дело в том, что Гусятников попросил политического убежища в Риме и совсем недавно встречался с руководителями ЦРУ здесь в Лэнгли.

Новость огорошила резидента, и он попросил Оливера заказать двойную порцию любимого «бурбона» (сам не сделал этого по профессиональной привычке: английский язык Руслановского не отличался совершенством и выдавал иностранца, вообще с официантами лучше общаться через агента).

— Мне об этом ничего не известно, но я уверен, что он не в курсе…

— Ну и дела… — чуть успокоился Уэст.

А Руслановский мысленно матерился последними словами: вот тебе и мудрый Центр, хоть бы проинформировали для порядка о бегстве Гусятникова! Почему он сбежал? Может, его завербовал Карцев? Уэста, слава богу, он не знает, зато он прекрасно осведомлен обо всех сотрудниках и в Вашингтоне, и в Нью-Йорке, и в Сан-Франциско. Да и почти вся агентура ему хорошо известна, пожалуй, кроме научнотехнической, проходившей по другому управлению. Вот это удар! Тут принесли «бурбон», не доставивший в этих обстоятельствах особой радости.

— Но все равно я очень недоволен вами, даже возмущен, — продолжал Уэст. — Своими действиями в Москве вы поставили меня под удар. Умер Соколянский, — возможно, вы его нейтрализовали; ушел в отпуск Карцев, умчался в Куйбышев генерал, наша дама в отделе кадров переведена на другую работу. Что это? Цепь случайностей? Идиоту понятно, что за всем этим стоит КГБ! Вы понимаете, что делаете? Зачем вы рубите сук, на котором сидите?

— Но ведь вполне естественно, что люди умирают или переходят на другую работу… — неуверенно начал Руслановский, а сам продолжал мысленно чертыхаться: вот говнюки! вот суки! вонючие дилетанты! Кто же так поступает?

— Не морочьте голову, мы же профессионалы. Вы спалите меня! В ЦРУ уже создана секретная комиссия по проверке русского отдела. Между прочим, меня в нее не включили.

Столько мата еще не накапливалось в груди и мозгах резидента, хотелось просто отстегать и Кусикова, и Каткова по голым задницам, этим долдонам не в разведке работать, а чистильщиками обуви, и то, наверное, не справились бы. Однако требовалось соблюсти декорум и не идти на поводу у разыгравшихся эмоций.

— Мы все делаем для вашей безопасности. Разве не я сообщил вам о возможности вербовки военного атташе? Это поднимет ваш престиж в ЦРУ и отметет подозрения.

— За это спасибо. Кстати, мы очень неплохо задокументировали его адюльтер в калифорнийском отеле. Еще немного — и будем вербовать.

Далее события приняли несколько неожиданный оборот: Маша поставил вопрос ребром и скромно попросил разовую компенсацию в размере полумиллиона долларов за возросший риск, на что требовалось особое решение высочайшего органа — политбюро ЦК КПСС. И вообще встреча прошла сумбурно, Маша не переставал говорить о случайностях, подстерегавших на каждом шагу («видите, сидит в ресторане дама, а вдруг она знает и меня, и вас?»), и опять об этом Гу-сятникове, и опять о страшном риске. Резидент слушал и нервничал: встреча затягивалась, и это было явно против правил. Длительность встречи всегда несет риск, и не только из-за знакомой дамы, но и благодаря внезапным рейдам полиции, разыскивающей злоумышленников, наблюдательности ушлых и ушастых официантов, всегда ладивших с ФБР и быстро определявших национальность посетителя, бывают и неожиданности, когда куратор и агент надираются и ведут себя так раскованно и громко, что посетители за столиками быстро увлекаются их беседами. Бывает и так, но с Руслановским этого не случалось, он усвоил давно, что протяженность во времени подтачивает встречу, она всегда гибельна, длинная встреча влечет за собой провал, это аксиома для любого разведчика.

— Извините, Оливер, наше время истекло, вам уже пора.

Уэст встал и выскользнул из ресторана, махнув на прощание рукой, а резидент выпил еще один «бурбон» (хотел двойной, но железная воля пересилила, хотя хотелось зверски, нервы были на пределе), молча расплатился, по-прежнему притворяясь немым, вышел, сел в автобус и добрался до стоянки, где и воссоединился с любимой семьей. Операция прошла нормально, в Центр полетела личным шифром (без помощи шифровальщика) телеграмма, напоминающая бред: сплошные иносказательности и условности. Ночью раздался звонок от дочки сестры, умолявшей дядю срочно вылететь в Москву на свидание с больной и привезти американских лекарств (сотрудницы ФБР, прослушавшие беседу по международной линии, даже сочувствовали сестре и восторгались человечностью резидента, выполнявшего все просьбы родственницы). Тут же Руслановский не постеснялся для резервации билета поднять с постели представителя «Аэрофлота», проблем с билетом не было, представитель просил Руслановского звонить в любое время суток, люди есть люди, и всем понятно человеческое горе.

Директор ЦРУ и его заместитель Холмс обедали в столовой для начальства, примыкавшей к кабинету главного. Блюдом дня были спагетти с пармезаном, к этой простой пище директор имел пристрастие еще со времен американской высадки в Италии. В операции он участвовал как серый рядовой, не удостоился ни одной награды (в официальной биографии это не акцентировалось, как и приверженность бензоколонному бизнесу). Зато при желании можно было сделать вывод, что директор одерживал победы бок о бок с генералами Эйзенхауэром и Брэдли и заложил основы американского процветания в энергетике. Холмс, старавшийся держать форму, трудился над блюдом без всякого энтузиазма и жалел, что поддался уговорам директора и не взял недожаренный стейк с зеленой фасолью.

— Вы не умеете есть спагетти, — учил директор. — Истинные итальянцы едят их по-другому, — и он ловко накрутил макароны на вилку и отправил в рот. Холмс посмотрел на часы.

— Уже два часа, Гусятников у вас в приемной.

— Любопытный парень, — заметил директор. — ' Вообще в мире спецслужб гораздо интереснее, чем в адвокатских фирмах, где я работал до прихода сюда (бензоколонки были пунктиком, об адвокатах знал понаслышке, однако некоторое время прикрывал свой бизнес собственноручно созданной адвокатской фирмой). Если точнее, то тут просто сумасшедший дом. Иногда я просто не понимаю, зачем нужна вся это возня, если информацию, добытую с таким трудом, можно запросто прочитать в «Нью-Йорк таймс». Ну на черта этому русскому перебегать к нам? Неужели он так любит Запад? Или ему нужны деньги? Зачем он это сделал?

— Я ему не верю, — сказал Холмс. — Думаю, что КГБ направил его для глубокого внедрения в нашу организацию.

В этом и коренились разногласия в верхушке, словно возник из небытия и возродился дух Джека Энглтона, дружившего в свое время с Холмсом, о чем тут же ему и напомнил директор.

— Я ценю ваш профессионализм, — добавил директор, смягчив пилюлю, — однако, как говорится, хорошая винтовка не только стреляет, но и давит на плечи. Изнанка разведывательного профессионализма — это вечная подозрительность.

Самое ужасное, что Гусятникова уже провели и через детектор, и через допросы, и через психологические тесты, решительно ничего не давшие. Можно (и, вероятно, нужно) подозревать любого перебежчика, но как начать ему верить? Позиции у Холмса были явно уязвимыми. Искать новые средства проверки? Но какие? Ничтоже сумняшеся, он предложил подсыпать Гусятникову хорошую дозу психотропного порошка, который ввел был его в полную откровенность, однако директор привел слова Талейрана (из того же сборника цитат) о том, что в любом деле не нужно слишком усердствовать, а заодно и напомнил, что его друг Энглтон в свое время засадил почти на пять лет в тюрягу перебежчика КГБ Юрия Носенко, считая его засланным русскими для развала ЦРУ. Носенко оказался честным предателем и совсем не подставой КГБ, в сенате вскоре разразился скандал по поводу незаконной деятельности ЦРУ (продержать в тюрьме несколько лет без суда и следствия пусть не гражданина США, но не скотину же!), и вообще подозрительность Энглтона вышла боком всей американской разведке.