Дура! Клиническая!

Никакой шок от новостей Германа не может оправдать такой поступок. Никакой отъезд Клима. Никакие подозрения.

Хаванский несколько недель оберегал меня от любых проблем. Приставил отличного охранника, который как сторожевой пес следовал по пятам, в рабочее время жил в машине, а по ночам, когда Клим уезжал в командировки, спал на диване в гостиной.

Они пылинки с меня сдували. А я...

— Как же больно...

Пробую изменить положение, чтобы хоть немного ослабить стяжки.

— Зачем? — шепчу как молитву.

Ответа по-прежнему нет. Вокруг все та же темнота, не слышно никаких звуков. Кажется, нет даже движения воздуха.

Просидев на холодном полу еще несколько минут, решаюсь подняться. Встать получается не сразу. Первый раз, не выдержав головокружения, я, ударяясь коленями, падаю на пол. Лишь во второй — осторожно, скользя спиной по стеночке, принимаю вертикальное положение.

Чтобы сделать шаг, приходится собрать в кулак всю свою волю. Нет ни единой догадки, куда двигаться. Бетонный пол холодит ступни. И все же я иду. Переступаю с ноги на ногу, шагаю вбок, ощупываю все, что попадается на пути.

На мою беду, интересного мало. Грубые стены только в одном месте сменяются гладкой поверхностью двери. Когда пальцы натыкаются на знакомую выемку в стене, становится ясно, что я обошла комнату по кругу.

По ощущениям, она три на три метра или даже меньше. Какая-то кладовка, подсобка или гараж.

Стараясь отвлечься от боли, гадаю, куда же меня забросили. Немного отдышавшись, еще раз обхожу комнату. И как только уставшая, вымотанная страхом опускаюсь на пол, дверь неожиданно открывается.

***

За несколько недель рядом с Климом я почти забыла, как паниковала в машине Пекарского и как молилась о помощи. Клим смог сделать то, что так быстро не удалось бы никакому психотерапевту. Я вычеркнула из памяти все страхи и продолжила жить, как жила. Не вздрагивая. Не оглядываясь. Не сжимаясь в один тугой нервный сгусток.

Так было до этой секунды.

— Ну здравствуй, красавица!

Глаза слезятся от яркого света. Щурясь, как крот, я силюсь рассмотреть своего гостя. А стоит услышать его скрипучий голос, паника берет за горло калеными щипцами.

— Вы? — В ужасе смотрю на Пекарского.

— Я знал, что мы встретимся, правда это оказалось немного сложнее, чем рассчитывал.

Альберт Борисович закрывает за собой дверь, и в тот же миг под потолком вспыхивает лампочка. Теперь я во всех деталях вижу свою тюрьму — серое квадратное помещение без окон, со столом в центре и без единого стула.

— Я бы обошлась без этой встречи. — Не знаю почему, но стол пугает сильнее, чем голые стены и ледяной бетонный пол.

— А я ведь предлагал... раньше, — подойдя ближе, цокает языком Пекарский. — Стала бы моей шлюхой... — Ведет толстым пальцем по щеке. — Послушной и спокойной.

— Помню. Еще вы хотели мою компанию.

Мне жутко, но все равно запрещаю себе бояться. Клим с Николаем наверняка уже роют землю, им нужно лишь время.

— Однако ты предпочла отдаться этому ублюдку Хаванскому! — с яростью выплевывает в лицо Пекарский. — Втянула его в наши дела! Сука!

Замахнувшись, он бьет меня по лицу. Не сдерживаясь. Без жалости.

— А нужно было отдать все, что у меня есть?

Боль адская. Во рту привкус крови. В голове звон.

— Ты все равно ни на что не годна! Подстилка без роду без племени! Пустышка, которая вначале окрутила Шаталова, а потом решила прибрать к рукам чужое имущество.

Пекарский дергает меня вверх и, как манекен, швыряет животом на стол.

— Не слишком ли большие жертвы ради моего тела? — с нервным смехом вырывается из груди. — Он уже лишил тебя всего! Посмеешь тронуть, лишишься остального.

— Угрожаешь? — Тяжелая рука буквально вдавливает в столешницу.

— Знаю.

Не хочу плакать, но слезы сами льются из глаз. Вымывают из меня всю храбрость и веру в спасение.

— У меня для тебя плохие новости, девочка, — склонившись, хрипит на ухо Пекарский. — Благодаря твоему дружку мне уже нечего терять. А вот ему и тебе...

Он замолкает, не договорив, и в тишине, как приговор, раздается тихий вжик молнии.

Глава 36

Когда-то, в прошлой жизни, моим первым мужчиной должен был стать пожилой обрюзгший прокурор. Выбора никто не предоставил. Было страшно, но я смирилась. Сама приехала в отель. Сама взяла у портье ключ от номера. И ждала.

Вряд ли та ночь стала бы одной из самых красивых в жизни. К счастью, судьба перетасовала колоду, и вместо прокурора мне достался Клим.

Это была удача, однако сейчас не покидает ощущение, что меня нагнал какой-то жуткий бумеранг. Я не в отеле, а на заброшенном складе, подо мной не кровать, а стол, но Пекарский — почти одно лицо с тем прокурором.

— Нет, ты не сделаешь этого... — С ужасом понимаю, что сейчас случится.

— Это по твоей вине Хаванский влез в мои дела. Теперь наслаждайся.

Слышу, как он кряхтит позади, и изо всех сил дергаюсь в сторону. Пытаюсь слезть с проклятого стола.

— Куда?! — Пекарский тянет меня назад и больно бьет по ягодицам.

— Клим убьет тебя за это! — шиплю сквозь зубы, молясь, чтобы у него не встал.

— Слишком много на себя берешь, куколка! Только идиот будет марать руки из-за бабы.

Холодные пальцы рывком снимают с меня белье и швыряют под ноги.

— А если я для него не просто баба?

— Кем еще может быть такая, как ты? — Пекарский смеется. Громко. В голос.

Так, что трясется все тело и волосатый живот постоянно касается моей обнаженной кожи.

— Умоляю... — Я сдаюсь. — Прошу. — Глотаю слезы. — Не нужно...

— Умолять, красавица, надо было раньше.

От нового прикосновения бросает в дрожь.

— Сейчас расслабься и получай удовольствие! Единственное, которое ты заслуживаешь.

Тяжелая рука вновь ударяет по ягодицам. Она словно вышибает из тела всю чувствительность. А после...

После я стараюсь ничего не ощущать. Чтобы не взвыть, кусаю губы. Чтобы не помнить потом никаких картинок — закрываю глаза. И считаю.

...семь.

Восемь.

Девять...

Врачи говорят, что тело женщины способно выделять смазку не только от наслаждения, но и как реакцию на насилие. Организм защищается от травм любыми доступными ему способами.

Многие из насильников потом хвастаются, как нравилось их жертве все, что с ней делали. Некоторые даже верят, что доставили удовольствие.

Мое тело тоже защищается. Пекарский за спиной хрипит: «Течная сучка… шлюха», а я извращенно радуюсь, что боль стала не такой сильной, и продолжаю считать.

Пятнадцать.

Шестнадцать.

Семнадцать...

Цифры гремят в голове как удары колокола. Буквально чувствую каждую из них. Сбегая от реальности, концентрируюсь на громкости и тональности.

Восемнадцать.

Девятнадцать.

Двадцать...

Колокол звонит все громче, к его гулу добавляется еще какой-то шум. Он без ритма, то глухой, то звонкий.

Двадцать один.

Двадцать два...

— Вот скоты! Да кто посмел?! — будто что-то произошло, зло ревет за спиной Пекарский.

Меня неожиданно оставляют в покое. В полной тишине с резким стуком распахивается дверь. И я слышу голос:

— Босс! Она здесь. Сюда!

Дальше все как в бреду. Где-то далеко, за стенами здания, завывают сирены. Шум превращается в настоящий грохот. Кто-то кричит. Кто-то, судя по звукам, убегает.

Будто освоил искусство полета, Пекарский улетает в стену. Я не видела самого удара, но зато с удовольствием наблюдаю, как он выплевывает зубы и с ужасом смотрит на человека в дверном проеме.

Наверное, нужно радоваться. Все закончилось. Прохладный ветерок обдает горящую кожу на ягодицах. Больше никто не прикасается. Не мучает. Но успокоиться не получается. Все это время я ждала Клима и молила бога, чтобы он успел. Хаванский был единственным, кто мог спасти. Одним на свете, кто стал бы искать так быстро.