— Вы такой заботливый отец!

Мрачно зыркаю на женщину лет пятидесяти на вид. Она вся пухленькая, как булочка, уютная. В агентстве сказали, что родители ее обожают.

Но после этой фразы все временные няни начинают расспрашивать, где мама Дины, что с ней случилось и не тяжело ли мне одному.

А потом начинают доказывать, что они станут отличными матерями моей дочери.

Что обычно заканчивается истерикой Дины.

Потому что они обязательно нарушают какое-нибудь из правил. То сами рвутся читать на ночь, причем свои сказки, а не «Зоков». То пытаются постирать зайца, силой выдирая его из рук. Заплетают тугие косички, ставят назидательные мультики, изо всех сил стараются впихнуть полезный суп — прегрешения многочисленных нянь, успевших поработать у нас, можно записывать и снимать, как отдельный сериал.

Прохожу в детскую, где Дина, как обычно, сидит на диване в обнимку со своим зайцем и смотрит на метель на улице. За окном моей московской квартиры не так живописно, как питерской — никакого собора, музея, канала. Только голые ветви деревьев и фонарь. Но она все равно смотрит. От этого разрывается сердце.

Хотя психолог говорит, что все в порядке, смена городов прошла нормально.

— Пап, тебе обязательно уходить? — шепчет Динка, обнимая меня за шею и обдавая сладким карамельным дыханием.

— Да, малышка, важные дела, — виновато говорю я. — Но на выходных, обещаю, мы вместе…

— Поедем к Лале?

Ненавижу себя за то, каким радостным становится ее голос. И за то, что отвечаю:

— Нет, но мы пойдем… — судорожно думаю. — В аквапарк! Хочешь в аквапарк? Там настоящий пляж.

— Нет, в парк не хочу, хочу в Летний сад.

— Он же летний, зимой закрыт… наверное.

— Хочу к Лале! — уточняет она для непонятливого меня.

— Мы об этом уже говорили.

Так говорили, что подаренная ею чашка разлетелась на осколки.

Чуть было не бросился ее склеивать, но подумал, что глупо. Дело не в чашке.

Выпрямляюсь и смотрю на часы.

Пора.

Дина машет мне и снова утыкается в окно. Ей-богу, я уже готов снять запрет на планшет — зависимая от игр и мультиков дочь кажется мне меньшей бедой, чем вот такая тихая.

Прощаюсь с няней и спускаюсь к приехавшему такси.

В этот раз я покривил душой. Особо важных дел у меня нет. Просто один из партнеров отмечает день рождения.

Такси подруливает к сияющему огнями клубу, откуда музыка шарашит на весь квартал.

В который раз кажется, что все это не стоит времени. Музыка, люди, кальян, танцующие девчонки, которые притираются хорошо оттюнингованными телами, пока я пробираюсь к лестнице на второй этаж.

Меня встречают знакомые лица. Все пожимают руку, тут же машут официантке, чтобы принесла бокал, хлопают по плечу, уточняют насчет договоренностей.

Наконец устраиваюсь на мягком кожаном диване и получаю ледяной бокал, из которого с удовольствием отпиваю.

— Ну что, рад, что домой вернулся? — спрашивает именинник. — Ну их, эти болота!

— Дина скучает по Питеру, — отзываюсь я.

— Что?! — кричит он, не расслышав мой ответ из-за грохочущей музыки.

— Дина, говорю, скучает! — ору я, наклонившись через столик и купая невесть зачем напяленный галстук в чьем-то пиве.

— Дочь? — уточняет он.

— Дочь.

Я всем про нее рассказывал, показывал фотографии и даже скупо обрисовал ситуацию со своим браком. Но эти мужики под пятьдесят последний раз со своими детьми разговаривали, когда отправляли их в первый класс. В восемнадцатилетних девицах они разбираются куда лучше, чем в пятилетних.

— Переживет, — машет рукой тот, подтверждая мои мысли. — Дети быстро забывают обо всем!

Дина не забыла меня, даже когда я о ней забыл.

Кто из нас дети?

В наш лаунж впархивает стайка тех самых восемнадцатилетних, в которых собравшиеся тут серьезные мужчины разбираются куда лучше, чем в собственных детях.

Одна из них, рыжая и длинноногая, подсаживается ко мне.

— Угостите? — Кивает на мой бокал.

Щелкаю пальцами, подзывая официанта.

— Виски со льдом, — делает она заказ.

— Тебе не рано пить? — Меряю ее взглядом.

— Мне двадцать!

— Выглядишь лет на пять младше. А будешь бухать — будешь на десять старше. Поверь.

Мрачно поднимаю свой бокал, она чокается с ним своим и смеется. Думает, я так шучу.

Но нет, я уже все это видел.

Прислоняется ко мне всем телом. Бедро к бедру, грудью к плечу.

От нее пахнет какими-то тяжелыми восточными духами, совершенно не подходящими молодой девушке.

У нее пухлые яркие губы. На носу нет и следа веснушек — вывела или замазала.

А у Лары были, несмотря на блондинистость. Почти прозрачные, светлые, но вблизи — видно.

И пальцы, которые держат бокал — не такие тоненькие, как у Лары, хотя сама девушка совсем тростинка, одной рукой можно обхватить талию.

— Давайте на брудершафт! — говорит она, блестя глазами.

Такая юная, наивная со своими хитрыми уловками, которыми наверняка гордится.

Наклоняюсь к ней, глядя на блестящие приоткрытые губы, вдыхаю густой тяжелый аромат духов…

— Прости, отойду на минуту, — говорю, поднимаясь с дивана под разочарованный вздох безымянной красавицы. Если б она знала еще, что я там единственный не женат, так просто бы не ушел.

На улице морозный воздух продирает носоглотку не хуже алкоголя. Метель уже успокоилась, но становится все холоднее.

Раньше я думал, что нет ничего мрачнее, чем зимний Питер. Но теперь вижу, что он был просто строгим. А вот Москва — унылая, серая, дымная. Не спасает ни музыка, ни огни.

Пальцы сами нашаривают телефон в кармане. Вызываю такси и уезжаю, не прощаясь. Без малейших сожалений.

Дома застаю картину маслом: нянька валяется на диване, задрав голые ступни на стопку подушек и смотрит по спутнику соревнования рестлеров. Могучие потные мужики рычат и трясут головами, демонстрируя мускулы, а приличная пятидесятилетняя женщина, смотрит на экран чуть дыша. Завороженная настолько, что замечает меня, только когда подхожу вплотную.

Вздрагивает, вскакивает и вытягивается во фрунт, как заправский курсант.

Докладывает:

— Дина поужинала макаронами с сыром, почитала книжку и в девять заснула! — Потом чуть выдыхает и смотрит на часы. С недоумением добавляет: — Вы обещали быть позже.

— Сдачу оставьте себе, — говорю я, выдавая оговоренную сумму, не вычитая за то, что отпускаю раньше.

— Но я могу остаться… — говорит она как-то так мягко, что я снова с подозрением кошусь на эту приличную женщину. До качков на экране мне далеко. Или ей все равно?

— Не надо.

Заглядываю к Дине и вижу, что она спит, отчаянно прижимая к себе зайца и книгу.

Перед сном открываю телефон, но вместо бездумного скроллинга захожу в галерею и листаю фотографии, наконец останавливаясь на той, где я застал Лару и Дину вдвоем на кухне, перемазанных мукой. Они хохочут во все горло и в этот момент такие красивые, что приходится сглотнуть комок в горле.

Следующий день начинается с самого неприятного из созвонов.

На экране моя, слава богу, уже бывшая жена. Как я и сказал рыженькой девице — выглядит паршиво, на десятку старше реального возраста. Учитывая, сколько денег у нее уходит на косметологов — даже еще хуже. Волосы собраны в дурацкий хвост на макушке, губы намазаны яркой помадой. Это в восемь утра.

— Свет, — устало говорю я. — Если ты опять пропустишь психотерапию, тебя лишат родительских прав. Если именно этого ты хочешь — скажи прямо, не будем играть в игры.

Камера едва ловит отблески света от экрана ноутбука, чтобы показать ее мне. Она сидит в какой-то темной комнате, и я с трудом могу разглядеть ее черты.

Кажется, она… улыбается?

— Двадцать миллионов, — говорит она, приближаясь вплотную к камере.

— Что?

— Двадцать миллионов, и я тебя больше не побеспокою.

Несколько секунд обдумываю предложение.

Киваю:

— Сейчас напишу юристу.

Отстукиваю сообщение с телефона, не медля — удачу надо ловить за хвост. Но все равно не могу не поддеть: