Имея в виду такое положение, сардары династии Мухаммад Музаффара[46] направились из Кермана, Йезда, Сирджана и других районов к чертогу убежища вселенной, удостоились лобызания [его] праха ног и обрели почет и благоволение.

Его хаканское величество в течение двух месяцев изволил пребывать в Ширазе; когда же устроил важнейшие тамошние дела, завершил все нужное и утвердил Музаффаридов в званиях правителей [разных] мест Фарса и Арабского Ирака, он направил свое мирозавоевательное знамя в постоянное местопребывание [своего] могущества и величия, [в город Самарканд].

После сего центром внимания высокого взора государя стало покорение областей Дашт-и Кипчака[47], которыми владел Туктамыш-хан. Дело в том, что Туктамыш был творением воспитания и питомцем милостей его хаканского величества; он, как растение, был взращен от облака бесконечных даров и под тенью непоколебимого могущества [его величества], достигнув степени обладания верховной властью и достоинства миродержавия. Мироукрасительному взгляду, который является [чудесной] чашей, показывающей победу и сокровенные тайны, было представлено то, что [Туктамыш] по бесстыдству [своему] забыл оказанные ему милости и вынул голову из ярма покорности, а шею — из ошейника подчинения [его величеству]. Когда известие об этом дошло до августейшего слуха, [эмир Тимур] в канонах могущества своего не увидел блага в том, чтобы отнестись [к этому] благодушно, и по закону миродержавия признал за истинное потребовать посредниками [между собою и Туктамышем] сверкающий меч и мирозавоевательную саблю /32/.

[Поэтому] последовал высочайший приказ, чтобы многочисленные, как звезды, войска выступили походом в направлении Дашт-и Кипчака и гороподобная армия пришла бы в движение.

Когда распространяющие правосудие знамена достигли Дашт-и Кипчака, государь соблюл обычаи угроз и предупреждения [в отношении Туктамыша], чтобы он познал от того и другого страх и надежду, чтобы различил степень довольства благодетеля от [степени] ярости монарха мира, познал бы истинный путь [своего благополучия] и увидел бы очами проницательности дорогу своего истинного поведения, в противном случае

Однако никакой пользы от таких увещаний не получилось, и [все] закончилось войною и сражениями. Оба войска сблизились и выступили друг против друга в боевой готовности.

Тотчас [после начала сражения] хризолит мечей принял цвет блестящего рубина, а изумруд сабель омыл свою поверхность йеменским сердоликом[48]. Головы врагов заплясали под пенье копий, а сердца /33/ их начали рвать рубище своего бытия, и добрая весть победы и одоления стала реять над победоносными знаменами [эмира Тимура]. От солнца божественной помощи рассеялся мрак битвы. Туктамыш с полком из своего войска вцепился рукою слабости в подол бегства и, будучи [страшно] взволнован ужасом [расправы] блестящего меча [его величества], начал быстро мерить ковер земли. Другие [его соратники] стали пищею людоедов — копий. Много периликих турчанок, как будто срисованных с лика красоты, много луноликих красавиц, которые [свои] кокетливые взгляды направляли на кровь [своих] возлюбленных, теперь попали в силки плена и на берегу страсти обрели утешение.

Из казны и скота было столько взято, что и сосчитать невозможно, и [сам] счетчик воображения оказался бы слаб представить численность [захваченной добычи].

Когда произошла эта великая победа и молва о ней распространилась по [всем] восточном странам, [когда] сторонники победоносной державы вознесли благодарение за божественную помощь [в этом деле] и за беспредельные милости [Аллаха], его хаканское величество, [властелин]

сопутствуемый [исполнением своего] желания, вернулся в свою резиденцию. Опекуны царства обрадовались, а враги оказались угнетенными.

В это время, когда сияющая ярким солнцем мысль [его величества] была занята делами огромной важности, шах Мансур[49] поднял восстание; он собрал войско с полным военным снаряжением /34/ и допустил в свой мозг развращенную мысль о самостоятельности управления и [независимой] власти. От чрезмерной гордости сделав сердце обиталищем демонов, он захватил в свои руки Шираз и Исфахан и дважды приходил осаждать Йезд, не подумав о тех бедствиях, которым подвергались несчастные обитатели Йезда, и нисколько не считаясь с рассказом о шейхе Абу Исхаке, который постарался разрушить Йезд.