Словом, во время Берке-ханово обратилось в ислам племя узбекское. После него [же] обратилось оно опять в [племя] отступников /49б/ и стало неверным. [Но] не претерпевал уже изменений ислам племени узбекского с этого [вот] момента, когда стал мусульманином Узбек-хан.

Говорят, [что] двацать лет правил Узбек-хан. [Но] кое-кто говорит, [что] правил он восемнадцать лет. Затем соединился он с милостью Господа. Поистине, принадлежим мы Аллаху и к нему мы возвратимся!

НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ О ДЖАНИБЕК-ХАНЕ [259]

Когда на троне отца своего стал ханом преславный Хазрат Джанибек-хан — да пребудет над ним милость [Аллаха] — справедливость, святость [и] великодушие его известны, не было в вилайете Дашт[-и Кыпчака] подобного ему правосудного, благочестивого и могущественного государя, стал повелевать он всей державой отца своего.

Затем, был в Табризе хаким по имени Малик Ашраф. Совратил его шайтан, взял [он в жены] собственную дочь свою, Такой была та история. Была у него красавица-дочь. Воспылал к ней страстью этот злосчастный. Потерял он всякий покой. Задал он улемам Табриза вопрос: “Если кто-нибудь посадит дерево и если созреют плоды его, то вкушать ли [их] ему самому или он должен отдать [их] другому?” Ответили улемы: “И сам он может вкушать, может отдать и другому”. Злосчастный же этот — [а] целью его была дочь его собственная — по слову этому идет и дочь свою [в жены] берет.

Словом, обратились улемы Табриза к [Джанибек-]хану с прошением: “Прибегнув к каверзному вопросу, добился от нас этот человек решения одного казуса. Приговорили мы по внешней сути, не зная цели его. Целью же его, оказывается, была дочь его [собственная. Вот и] взял он сейчас [в жены] дочь свою. Ведь стал он [теперь] кафиром, мы же — рабы у кафира. Падишах ислама сегодня — вы, [и] теперь ваш долг избавить [от него] мусульман”.

Говорят, находился [Джанибек-] хан в мечети за чтением предвечернего намаза, /50а/ когда пришло [это] прошение. Собрал он тут же улемов и спросил: “Что скажете вы на эти слова?” И они сказали: “Да, ваш долг избавить мусульман от этого кафира”.

Как услышал [хан] эти слова, [так и] не пошел он больше из мечети домой к себе. Три дня оставался он в той мечети, [затем] снарядился и выступил в поход, а придя в [Табриз], убил Малик Ашрафа и захватил вилайеты Табриза и Ирака.

Тридцать лет правил но, [а] затем соединился с милостью Аллаха Всевышнего. Поистине, принадлежим мы Аллаху и к нему мы возвратимся!

Стал ханом на троне отца своего сын его [Джанибек-хана] Бердибек. Очень глупым и безрассудным человеком был этот Бердибек. Убивал он своих родственников и огланов своих в страхе, что оспорят они ханство у него.

Говорят, был человек с многочисленными и сильными родичами по имени Канглы Тулубай[260]. Был он аталыком хана. Не преступал [хан] слов его, что бы ни говорил тот. Был у него сын по имени Сумай. Богатырь-стрелок он был. Разбойничал тот Сумай во время Джанибек-хана. Убил его по той причине хан — да пребудет над ним милость [Аллаха]. Тулубай в злобе за этого своего сына подавал [Бердибек-хану] такой совет, внушал: “Ты сейчас — молодой человек. Сыновья, народившиеся у тебя в эту пору, будут расти [с тобой] наравне. Ты будешь стареть ото дня ко дню, они [же] — мужать. Оспорят они и отберут у тебя ханство завтра, когда состаришься ты. [Так] убивай [же] их сейчас. Как начнешь стареть, тогда и оставишь [их в покое]”. И тот злосчастный слушался его и убивал [своих сыновей]. Называют его по этой причине Керкин-Котан-хан.

В его время было много смут. Кыйат Мамай забрал правое [] крыло и ушел с племенами в Крым, [а] левое крыло /50б/ увел на берег реки Сыр Тенгиз-Буга, сын Кыйата Джир-Кутлы. [Бердибек-] хан со своими внутренними [людьми] находился в Сарае. Три года был он государем в городе Сарай, затем скончался.

Тай-Туглы-бегим, которая была знаменита, жена Узбек-хана [и] мать Джанибек-хана — была жива в то время, [когда] не осталось никого из потомства Саин-хана. Сказала [тогда] упомянутая бегим: “Теперь ханство и юрт достанутся потомству Шайбан-хана”.

Был в то время сын Мангутая из потомства Шайбан-хана, [которого] звали Хызр-оглан. Юрт Мангутая, назначенный [ему] Саин-ханом, находился в [местности] под названием Ак-Куль[261]. Мы упоминали уже выше, почему [Мангутай] отделился от прочих огланов [Йочи] и находился в своем юрте. Одним словом, упомянутая бегим призвала Хызр-оглана и сделала [его] ханом на троне Саин-хана в вилайете Сарая. [Но] пусть рассказ этот [пока] прервется на этом месте.

Мы подошли к рассказу об огланах, которые находились, при дверях [юрты] Тенгиз-Буги, сына Кыйата Джир-Кутлы, и к рассказу о том, как убили Тенгиз-Бугу, [а] Кара-Ногай стал ханом. В то время когда Узбек-хан — да пребудет над ним милость [Аллаха] — в гневе отдал в кошун Кыйат Исатаю внуков семнадцати сыновей, родившихся от других жен Йочи-хана, вместе с принадлежавшими им племенами, то после того как умер упомянутый Исатай, остались [все они] сыну его Тенгиз /51а/-Буге. Очень наглым и злым человеком был этот Тенгиз-Буга. Жестоко истязал и унижал он огланов этих, что были из потомства государей его. Например, когда решил он возвести мавзолей над отцом своим Джир-Кутлы, то заявил: “Быть им строителями”, — и всю работу [по возведению] мавзолея поручил им, никого больше не привлекая. Даже воду подносить, делать кирпичи и подносить кирпичи. — приходилось им. Много мук приняли они: у одних спина превратилась в рану, у других — грудь, у третьих истерзаны были ноги. [Так] рассказывают. А впрочем, Аллах лучше ведает!

Кроме того, ежедневно утром приходили огланы эти и сидели в кругу перед дверьми [юрты Тенгиз-Буги]. Всякий раз, когда устраивал он прием, играли музыканты хвалебный кюй, как только доходила до него чаша. [Так и] узнавали, что дошла чаша до бека, едва начинали в юрте играть хвалебный кюй. Снимали [тогда] огланы эти шапки свои, опускались на колени и стояли до тех пор, пока не выпивал он чашу и не прекращали играть мелодию. После того надевали они шапки свои.

Рассказывают. Устроил однажды этот злосчастный прием зимой, в лютую стужу. Вдруг послышались звуки мелодии. Скинули огланы эти, в соответствии с повседневным требованием, шапки свои и опустились на колени. Стоял мороз. [У того из них], кого звали Хусайн-оглан, [а] был он из родичей отцов Тимур-Кутлук-хана [и] Урус-хана, обморозились уши и более чем до половины отвалились. С тех пор стали называть его Корноухий Хусайн (Чонак Хусайн).

И вот, когда минуло три года правления Бердибек-хана, на четвертый год с начала осени /51б/ хан заболел. Болезнь хана затянулась надолго. Наступила зима. Зимовка упомянутого Тенгиз-Буги постоянно находилась на берегу Сыра.

Одним словом, рассказы эти, эти предания, что упомяну я сейчас, слышал я от покойного, в бозе почившего хазрат хана — да упокоит Аллах прах его и да сделает рай его обителью — хазрат Эль-Барс-хана. Хорошо он знал предания.

[Когда] минуло три года правления Бердибек-хана, на четвертый год зимой, с начала осени, хан стал болеть. Тенгиз-Буга зимовал на берегу Сыра. Известия о болезни хана приходили непрерывно.

Было утро. Огланы эти сидели в кругу перед дверьми [юрты] бека. В тот день, поднявшись спозаранку, Тенгиз-Буга устроил прием. Музыканты его играли [мелодии] йыба, йыравы его пели йыры, и было шумно там и весело. Утрами было морозно. Какой-то человек, верхом на буром коне, плотно закутанный в волчью шубу [и] с туго затянутой шубой на коне, близко подъехал к юрте, спешился и привязал коня своего к крытой повозке, [затем] положил на повозку лук свой и стрелы и вошел в юрту. Все затихли — и музыканты его, что играли, и йыравы [его], что пели. Долгое время ни звука не доносилось с того собрания. Потом опять заиграли музыканты и пир пошел горой. Находившиеся снаружи огланы эти, обсуждая это происшествие, размышляли: “Кто бы мог быть этот приехавший человек, что на собрании этом так поразились?”.