Суд всё доказал в довольно короткие сроки, потому как было орудие преступление – нож, злополучная наволочка и шнурок от куртки подозреваемого, которым он перевязал наволочку, как вещмешок. Экспертиза всё подтвердила и даже то, что это произошло в нашей комнате – вскрывали паркет, брали образцы крови.

Дело имело резонанс в Министерстве сельского хозяйства, куда вызывали нашего ректора и отчитывали по полной. Приезжали корреспонденты программы «Времечко».

Короче говоря, как принято в России – рубить под корень, ректор, перестраховавшись, отчислил всех проживавших в роковой комнате из числа студентов академии.

Лёху и Ланца отчислили одним приказом. А меня, за месяц до происшествия оформившего академический отпуск по состоянию здоровья, одним приказом отозвали из академического отпуска, а вторым приказом отчислили.

Через год я восстановился через то же Министерство сельского хозяйства, которое пропесочило ректора повторно, за отзыв из академического отпуска. И благополучно (принимал участие в художественной самодеятельности, выиграл академический чемпионат по мини-футболу) доучился до последнего семестра пятого курса, откуда был переведен в академию жизни – Бутырку.

Дверь палаты открылась, прервав нашу беседу.

– Таблетки, – проговорила Жанна, – подходим.

Я подошёл к тележке. Жанна посмотрела лист назначения.

– Жохов, – бойко прозвенел её голос. – Тебе ПАСК назначили и Таваник. Вот держи, – выдала мне таблетки.

– И как их пить? – поинтересовался я.

– Таваник сейчас пей. ПAСК в обед, – пояснила она. – Это очень хорошие лекарства, только появились у нас. Не принимал раньше такие?

– Нет, откуда.

– Тогда пей.

Я начал принимать препараты резервного, как их называют, ряда и стал чувствовать, что крепну. Моя туберкулёзная флора была устойчива к препаратам первого ряда. Устойчивость я приобрел за долгие годы неправильного лечения в колонии. И теперь с новыми препаратами лечение продвинулось. Я почувствовал металлический звон в голосе. Голос даже удивлял меня порой. Потому что я привык уже к посаженому, хриплому голосу. Звук не лился, а куда-то проваливался. И вдруг вернулся молодой голос, сильный и звонкий. «Вот результат вольного лечения!» – радовался я.

Но разочарование не заставило себя долго ждать. Через две недели препараты закончились.

Как это? – думал я. – Ведь препараты выписываются в Министерстве здравоохранения по количеству нуждающихся больных, ровно на курс лечения. Если врач знает, что на курс лечения не хватит, зачем прописывать препарат? Прививать устойчивость. Вредительство какое-то.

Позже я понял систему работы нашей больницы. Поступающие медикаменты, малой частью, выдаются больным, чтобы факт хищения не был очевиден, мол – давали же препараты – давали. Ну что поделаешь? Кончились.

А по документам, по листам назначения зафиксировано полное прохождение курса больными.

Куда делись препараты?

Как куда? А вот… В отделении шестьдесят больных пропили полный курс. По бумагам всё сходится.

И эти дорогостоящие препараты продают, начиная от заведующего отделением до старших медсестер. То есть я должен купить украденное у меня же лечение. Красиво! Ничего не скажешь. До такого даже порядочный преступник не додумался бы. Больница – «крест» на жаргоне, то место, где способны шельмовать лишь конченые проходимцы без совести и чего-либо святого.

Я чувствовал, что мне необходимы эти препараты, но достать не было возможности. В городских аптеках пояснили, что такие препараты бывают только в больничном обращении, и просто в аптеке их не купишь. Да и купить я не мог, денег у меня не было. Работать я не мог по состоянию здоровья, да и если бы смог, средняя зарплата в городе и по республике – семь тысяч, а упаковка ПАСКа – двадцать две тысячи стоит. Надо три месяца работать, не кушать, не одеваться, не иметь транспортных расходов, чтобы купить только один препарат из трёх видов. А при устройстве на работу нужно предъявить справку о состоянии здоровья, которую мне отказались дать в поликлинике, так как я больной хроническим инфекционным заболеванием. Замкнутый круг.

Короче говоря, у нас в стране не продуманы и более важные проблемы, не то, что проблема реабилитации. А что уж говорить о больных, которые потеряли здоровье в тюрьмах. Тут надо быть морально настолько сильным, чтобы вырваться из порочного круга, который замыкается безразличием среды, безысходностью жизненного положения и толкают бедолагу обратно.

Но теперь я знаю, что всякая власть от бога. И главное не противопоставлять себя власти. А в пределах этого можно действовать, даже быть подлецом, как наши врачи, чиновники и силовики. Надо прилепиться к какой-нибудь системе и кормиться, утешая совесть тем, что так живут все в России, а в Кабардино-Балкарии уж и подавно.

«Здоровье за деньги не купишь». Да, конечно. «А без денег не поправишь». Тоже верно. Второй лозунг сейчас актуальней. И поправление здоровья опять полагалось на голый энтузиазм, как, впрочем, и раньше, в колонии.

Составляющими энтузиазма являлись – здоровый образ жизни, куда включались: гимнастика, прогулки на свежем воздухе, правильное питание и положительный настрой. Затем народные средства, которые в купе с положительным настроем должны были помогать и давать надежду. И, наконец, непоколебимая вера завершали этот энтузиазм.

Правда, один старый профессор петербургского института туберкулёза, выслушав подобную теорию, сказал, что хронический туберкулёз лечится, если вообще лечится, только медикаментами.

А что делать? Где их взять?

Последний рентген показал, что каверна не тронулась с места, за два месяца лечения она не уменьшилась ни на сантиметр. Общий фон лёгких как будто имел положительную динамику (так говорила Людмила Мухадиновна, водя рукой по рентгеновскому снимку, пытаясь разогнать очаги, как облака), только не каверна, она всё так же чётко прорисованная была шесть сантиметров в диаметре. Нужно было выработать стратегию лечения. Время, нужно время. Поживём – увидим.

А тем временем я всё питал надежды познакомиться с Мариной.

И вот однажды я вышел из палаты во время тихого часа. Коридор был пуст. Вдруг из сестринской вышла Марина и быстро пошла на женскую половину.

– Привет, Маруся! – поздоровался я.

Марина ничего не ответила, прошла мимо, смотря, поверх маски карими глазками.

Я проводил её взглядом. Походка приковала меня и я, как кот над валерьянкой, не двигался с места. Пока зевал в коридоре, она возвращалась, и я попытался завести разговор. Марина проигнорировала, прошла на пост, стала копаться в шкафу и что-то искать в столе.

– Маруся, ты не слышишь?

Она посмотрела на меня, в её взгляде читался вопрос.

– Как дела, Маруся? Ты занята?

– Кто здесь Маруся?! – проговорила она неожиданно, с сильным кабардинским акцентом.

Я оторопел…

– А как тебя зовут? – подыграл я.

– Марина, – ответила она и зашла в сестринскую с важным видом.

«Вот и познакомились», – пошёл я своей дорогой и забрёл к Альбе.

Отклоняясь от темы, хочу заметить – сколько в некоторых медсестрах важности, высокомерия и даже пафоса, что порой чувствуешь неловкость и вину за то, что отвлекаешь их внимание от глобальных государственных проблем, которые они ежеминутно решают. По крайней мере это так выглядит, когда они снисходят до перевязки или выдачи понадобившегося препарата.

После «дежурного» разговора Альба спросил:

– Что, не клеится с Марусей? Как ты там её называешь?

Я сделал строгое лицо: «Кто здесь Маруся?» – передразнил я.

– Что?.. Так да? – засмеялся истерично Альба.

– Марина! – продолжая пародию, пытался я повторить её пафос. – Представляешь, Альба, постоянно обращался к ней так, и всё было нормально, отзывалась. А сегодня, вот только что, столкнулись в коридоре…

– И что? – раскачивался он на стуле, покуривая.