Губиных эта проблема тоже задела. Из семнадцати десятин пахотной земли они смогли засеять только десять. А остальную часть пустили под пары в надежде получить на ниххороший урожай в следующем году. Ивана Васильевича возвращение сына домой вновь вдохновило на укрепление своего хозяйства и повышение материального достатка. Прибывая в хорошем настроении, он говорил жене: «С Василием нам сейчас не только семнадцать десятин по плечу, но и ещё с десяток сможем осилить. Вот за лето раскорчуем мелкий осинник, а в следующую вёсну засеем. Ноне нам необходимо заготовить больше сена, чтобы в зиму увеличить поголовье живности». «Бог поможет, справитесь. Главное, чтобы Васеньку никто и никуда не забрал. В селе говорят, что всех, кто служил у Колчака, посадят в тюрьму», – озабоченно произнесла Евдокия Матвеевна. «Слушай побольше сплетниц, они тебе и не о том расскажут. У нас две девки на выданье. Скоро приданое запросят. Да и Василий должен невесту подобрать себе достойную», – высказался Иван Васильевич.
Посевные работы почти завершились, когда прямо в поле к Губиным прискакал помощник участкового милиционера и велел Василию на следующий день прибыть к Зайчикову для разговора. «Моему ещё потребовалось от меня? Нашёл время, когда вызывать. Неужели не мог подождать пару дней, пока мы с тятей закончим все полевые работы?» – раздражённо спросил Василий у вестового. Тот пожал плечами, сел на лошадь и поехал обратно в село. «Вот лапоть, этот Преображенский! Всё никак не может простить мне викуловское оскорбление. Но ничего не поделаешь, придётся ехать. Власть как никак», – высказался в слух Василий и поздно вечером того же дня на своём верном Воронко выехал домой. Провожая сына, Иван Васильевич встревожено спросил: «Не набедокурили с дружками нигде? Может, кого обидели?». «Да вроде не водится за нами никаких грехов. Не знаю, зачем я потребовался Зайчикову. Ты, тятя, не переживай сильно. Завтра сразу после разговора с милиционером, я вернусь к тебе».
Но выполнить обещание Василию было не суждено. Сразу как только он появился в избе, где располагалась милиция, к нему подошли два красноармейца и провели в боковую комнату, оборудованную решётками и служащую Зайчикову арестантской. Кроме Василия в этом помещении уже находилось более двадцати человек, в числе которых он разглядел и своих друзей по несчастью. Поздоровавшись, Василий удивлённо спросил: «А вы что здесь делаете?». «То же, что и ты. Ждём отправки в Ишим», – спокойно ответил Аверин Степан. «Для чего нас собрался отправлять в город этот лапоть?» – не унимался Губин. «Будут пытать по поводу службы в армии Колчака. Ты чо, братуха, совсем забыл о своей прошлой жизни?» – кисло улыбнулся Чикирев Пётр. «А что мне о ней вспоминать? Какую радость она мне принесла?» – огрызнулся Василий. «Вот раз ты сам не хочешь вспоминать, так большевики тебя насильно заставят это сделать», – уколол Пётр. Они бы и дальше продолжали возмущаться поведением новых властей, но в это время открылась тяжёлая дверь, и юный красноармеец скомандовал: «По одному человеку на выход!».
Покинув маленькую и душную комнату, молодые мужчины под конвоем вышли на улицу и с облегчением вздохнули. Опасаясь, что у здания волостной милиции могут собраться родственники задержанных, Зайчиков приказал срочно рассаживаться по подводам и выдвигаться в сторону Ишима. В первые два фургона с трудом втиснулись бывшие колчаковцы, а в последний сели четверо вооружённых красноармейцев. Передав старшему караула пакет для своего уездного начальства, участковый милиционер с силой ударил ладошкой по крупу ближайшей к нему лошади и выкрикнул: «А, ну, пошли!». И уже, когда обоз тронулся, со злостью в голосе добавил: «Если колчаковские прихвостни будут в дороге баловать и делать попытки сбежать, не жалейте на них патронов. Спишем со счёта, как военные потери».
В Ишим арестованные и их сопровождающие прибыли поздно вечером. Сдав подопечных по списку в уездную милицию, красноармейцы поехали устраиваться на ночлег в дом крестьянина, чтобы на следующий день отправиться в обратную дорогу. А доставленных ими арестованных поместили в камеру городской тюрьмы. Молчавшие до этого момента молодые мужики вдруг сразу все заговорили. Обшарпанные стены казённого учреждения на них так тяжело подействовали, что многие в панике даже запричитали молитвы и заклинания. Даже балагур Чикирев Пётр, с трудом рассмотрев в тусклом освещении Знаменщикова Григория, с грустью в голосе произнёс: «Вот и пойми, что большакам от нас надо. Для них, если ты не белый – нехорошо, и если не красный – тоже нехорошо. А если я не хочу быть ни белым, ни красным, ни зелёным. Если на лбу моём написано, что я крестьянин-хлебороб. Разве это хуже, чем красный или белый? Разве тот, кто землю пашет и хлеб выращивает хуже того, кто это не делает, а живёт лучше, чем хлебороб? Чудны твои премудрости, Господи». «Ты чо, Петруха, запаниковал. Завтра разберутся с нами чин по чину и отпустят восвояси», – успокоил Суздальцев Егор. «Разберутся. Держи карман шире. Так разберутся, что родители не найдут, где захоронен будешь», – мрачно заметил кто-то в глубине камеры. «Степан, а ты как считаешь, поверят нам большаки, что мы их красноармейцев не убивали?» – спросил неожиданно Василий своего друга. «А кто их знает, что у них на уме. Захотят поверить – поверят, а не захотят, так сами нам убийства их бойцов припишут», – ответил спокойным голосом тот. И чуть позже добавил: «Ладно, не будем гадать. Утро вечера мудренее. Думаю, что долго возиться большаки не будут. День-два – и решение примут, что с нами дальше делать. Отдыхайте пока, если сможете».
Надзиратель тюрьмы вновь прибывших разбудил рано. Не было ещё семи часов, как арестантов по два человека стали выводить из камеры на допрос, который длился от часа до трёх, в зависимости от наличия у человека запутанных или отягчающих обстоятельств. Василий к следователю попал только ближе к вечеру. Молодой чернявый парень, по виду – ровесник Губина, как только задержанный оказался в его кабинете, сразу приступил к допросу. Уточнив данные Василия, глядя колючими серыми зрачками прямо на своего подопечного, он спросил: «Ты добровольно вступил в ряды Белой армии?». «Нет. По принудительной мобилизации», – твёрдо ответил Василий. «Где и в каком воинском подразделении служил?». «В конном дивизионе Усть-Ишимского гарнизона». «В каких боях против красных партизан и коммунистических войск принимал участие?». «В трёх воинских операциях и патрулировании окрестностей Усть-Ишима. Первый бой дивизион принял недалеко от деревни Малая Бича, второй – при освобождения от красных партизан села Тевриз, третий – во время нападения красных партизан на наш гарнизон в городе Усть-Ишим. После этого боя я и мои товарищи-земляки дезертировали из колчаковской армии и до ноября прошлого года скрывались в татарском ауле на болотах». «Сколько партизан и красноармейцев лично ты убил или ранил?». «Ни одного, хотя возможности такие были». «Почему не воспользовался этими возможностями?». «Не знаю. Просто не поднялась рука на таких же русских людей как и я сам». «Но перед тобой же были враги. Ты просто обязан был убивать их». «Среди подобных мне людей у меня нет врагов, поэтому по божественным законам я не имею права поднимать на братьев по вере и крови свою руку». «А если бы эти люди тебя убили? Что бы ты сказал Всевышнему, представ пред ним?». «Не знаю. Я об этом не думал». «Но ты же младший офицер царской армии? Наверняка принимал присягу и на верность Колчаку как Верховному главнокомандующему Белой армии? Почему же ты присяге изменил?» – раздражённо спросил следователь. «На верность царю присягу приносил и ей не изменил. И если бы пришлось воевать с германцами, то честь русского солдата не опозорил, и сражался бы за своё отечество с врагом до последней капли крови. Белая армия воюет с Красной, в той и в другой люди одной веры и национальности. Разве можно считать отказ стрелять по своим братьям изменой присяге, которая заставляет это делать!» – спокойно ответил Василий. «Кто может подтвердить, что на твоих руках и совести нет крови коммунистов, партизан и красноармейцев и то, что ты дезертировал из армии белого адмирала Колчака?» – спросил чернявый следователь, заметно уставший от допроса и разочарованный им. «Мои товарищи, которые находятся тоже здесь. Это Аверин Степан, Стрельцов Афанасий, Знаменщиков Григорий, Суздальцев Егор и Чикирев Пётр. И ещё татарин Надир из юрт, у которого мы прятались почти полгода». «И всё?». «Вроде всё. Был ещё один свидетель, который подтвердил бы мои слова, да не знаю, жив ли он сейчас. Мы когда-то вместе с ним служили в Петропавловском гарнизоне в царской армии, а потом он пошёл с большевиками. После этого судьба нас дважды сводила с ним во время нахождения в Усть-Ишиме». «Как его фамилия?» – оживился чернявый. «Пироженко Фёдор», – ответил Василий и посмотрел внимательно на следователя. Но тот сидел напротив словно каменный и медленно скрипел перьевой ручкой по листу бумаги. «По-видимому, не знает он нашего однополчанина. А неплохо было бы в создавшимся положении получить поддержку Федьки, если он, конечно, живой», – пронеслось в голове Василия. «А с вашим участковым милиционером до этого были знакомы?» – спросил неожиданно следователь. «Он был вместе с нами насильно мобилизован в армию Колчака. На ночном привале в селе Викулово мы рядом спали на полу, а затем и служили в одном гарнизоне. Но там его я видел редко и то – издалека», – ответил спокойным голосом Василий. «А вот он говорит, что тебя видел в бою, где ты зарубил шашкой двух партизан. Что на это ответишь?». «Отвечу так, как уже отвечал. Крови братьев по вере на моих руках нет. А этого лапотника я ни в одном бою рядом с собой не видел. Пусть он не врёт», – обозлился Губин. «Хорошо, на тебе нет крови братьев по вере, а как быть с коммунистами, которые эту веру отвергли? Их можно убивать?» – задал провокационный вопрос следователь. «Заблудших людей не мне карать, а Господу нашему. Я не верю в то, что русский человек может отказаться от своего православного Бога и Иисуса Христа», – смело ответил Василий. Задав подследственному ещё несколько вопросов и получив на них ответы, следователь вызвал конвоира и приказал вернуть Василия в камеру. Губин даже был удивлён, что допрос обошёлся без мордобойства и пыток, которых он внутренне ожидал. «Надо было спросить у следователя – как Зайчиков заделался товарищем коммунистов», – невольно подумал Василий, следуя по тюремному коридору.
