Скудость сведений о детских годах Дизраэли не дает возможности сказать, имеет ли эта сцена какое-то отношение к действительности. Но когда мы видим, что она повторяется, причем в более жестком варианте, в «Контарини Флеминге», то всякие сомнения, что в ней выражено некое сокровенное переживание из личного опыта автора, исчезают. В этом более позднем и более серьезном романе, опубликованном Дизраэли в двадцать семь лет, герой также начинает как популярный в школе ученик, чье остроумие вызывает общее восхищение: «Каждое его слово встречалось взрывом смеха, каждая веселая нелепица — рукоплесканиями». Контарини особенно близок с юношей, которого называет Мусеем[23] и с которым его связывает романтическая дружба. Однако постепенно наступает отрезвление: он приходит к пониманию, что Мусей и другие друзья недостойны его любви: они самые обычные мальчишки, тогда как он — настоящий гений. Когда вся школа замечает, как переменилось отношение Контарини к Мусею, ученики выступают против него, и их «вождь» бросает ему вызов: «Ты можешь считать себя великим, но мы не вполне понимаем, к чему ты стремишься».

Вскоре, как и в «Вивиане Грее», выяснение отношений на словах переходит в схватку. Однако на этот раз Дизраэли описывает бой не столь живо и не использует боксерских терминов; перед нами тревожная, безотчетная ярость. Контарини уже не владеет собой и избивает противника чуть ли не до смерти: «Я кричал ему как безумный: „Подойди!“ <…> Как только он приближался, я каждый раз в бешеном прыжке пробивал его защиту и принимался молотить его по голове, пока мне не казалось, что кулак проникает в самый мозг; после десяти раундов он рухнул без чувств». Вскоре после этого Контарини навсегда покидает школу.

Сопоставляя эти два эпизода, трудно избавиться от мысли, что такая схватка — это своего рода символичная сцена, действительного или воображаемого противоборства, которое стало определяющим для первого опыта существования Дизраэли в английском обществе вне отчего дома. Он твердо уверен в собственном превосходстве или своей способности подчинять себе сверстников. Опасность же состоит в том, что именно очевидность этого превосходства вызовет враждебность его товарищей, которые будут видеть в нем «чужака». Признание такой исключительности в условиях небольшого однородного коллектива (как школа или парламент) вовсе не обязательно приносит успех, в некоторых случаях все обстоит как раз наоборот, что и ввергло в отчаяние Вивиана и Контарини.

Ни в одном из этих эпизодов (как и вообще в романах) не появляется слово «еврей». Но только в еврейском контексте переживания героев Дизраэли обретают смысл. Особенно это относится к роману «Вивиан Грей», где восклицание «чужак», нечастое в разговорной речи, прочитывется как эвфемизм слова «еврей». Неприязнь знатных отпрысков к наделенному умом Вивиану, отношение директора, который подозревает в нем «смутьяна», — все это вполне соответствует обычной атмосфере антисемитизма. В «Контарине Флеминге» недовольство вызывает гордость героя, его претензия на исключительность — еврейский стереотип, восходящий к образу Шейлока, хотя на самом деле задумчивое одиночество Контарини скорее роднит его с Байроном. А его пугающая ярость во время схватки воспринимается как внезапный выброс долго сдерживаемого гнева, накопленного за долгий опыт безответных оскорблений.

Есть все основания полагать, что за этими эпизодами кроется собственный опыт Дизраэли, полученный им в антисемитской атмосфере школьного двора. Хотя у нас нет письменных свидетельств относительно того, что происходило в Хайэм-Холле, поэт Роберт Саути в 1807 году описал, как травили евреев — он наблюдал это сам — в другой школе: «В пасхальное воскресенье мальчишки выбегали из школьной часовни, распевая „Он воскрес! Иисусу слава! Всех евреев ждет расправа“. <…> А однажды кто-то из них перерезал лямки у лотка еврейского уличного торговца, и его коврижки рассыпались по земле. Получив жалобу, директор школы спросил виновников, что они могут сказать в свою защиту, и тогда один из них выступил вперед со словами: „Но, сэр, разве они не распяли нашего Господа?“» Радикальный журналист Ли Хант припоминает тот же стишок, который слышал в своей школе в 1790-е годы, а также другой: «Сделай с салом бутерброд и засунь еврею в рот». Такой народный антисемитизм переходил из поколения в поколение подобно детским стишкам и прибауткам и вряд ли имел отношение к невзгодам евреев в реальной жизни. Однако, ощутив эти издевательства на себе, Дизраэли не мог оставаться равнодушным и мгновенно на них отвечал.

Грубые антисемитские выпады, с которыми Дизраэли столкнулся еще ребенком, преследовали его и когда он уже стал политиком. Особенно отличался в этом отношении юмористический журнал «Панч», полуофициальная хроника политической жизни викторианской Англии. В 1849 году, когда Дизраэли уже занимал пост лидера консерваторов, «Панч» живописал его поющим такую балладу:

Дизраэли явно радовала возможность отомстить за подобные уколы, изображая победоносные схватки Вивиана и Контарини. Однако к тому времени, когда «Панч» опубликовал свою шуточную балладу, он уже давно усвоил, что проявление гнева в таких случаях только вредит. «Я никогда не мщу, — скажет он уже в старости, — но если человек наносит мне оскорбление, я пишу его имя на листке бумаги и запираю этот листок в ящик стола. Не перестаю удивляться, как люди, отмеченные мною таким образом, обретают необыкновенную способность куда-то исчезать». Только однажды, в начале своей карьеры, Дизраэли реально угрожал ответить насилием в духе Контарини, вызвав на дуэль одного политика, который допустил антисемитские высказывания. С годами он научился сдерживать пыл, укрощал себя, при этом демонстрируя полное иронии безразличие. Репутация Дизраэли как парламентского полемиста основывалась именно на такой издевательской невозмутимости, благодаря которой его более горячие оппоненты выглядели нелепо. В ходе дебатов по внешней политике в 1871 году, когда премьер-министр Гладстон выступал против Дизраэли как лидера оппозиции, один обозреватель заметил: «Премьер напоминал кошку на раскаленных кирпичах и являл собой разительный контраст Дизраэли; тот же буквально препарировал министров, как лягушек, с тем sang-froid[24], с которым анатом препарирует лягушку». И только из ранних романов Дизраэли мы можем увидеть, с каким трудом ему удалось обрести это sang-froid.

Впрочем, несмотря на все препятствия, которые ему пришлось преодолевать, нет сомнений, что юный Дизраэли был рожден, чтобы занять место в обществе, которому могут позавидовать большинство англичан. Пока Дизраэли был учеником, а затем стажером в юридической конторе, Британия переживала один из самых бурных периодов в своей истории нового времени. В 1815 году после более двадцати лет непрерывной войны с Францией страна праздновала окончательную победу над Наполеоном. Однако приспособление к мирным условиям принесло с собой немало новых проблем. В частности, из-за обрушения цен на сельскохозяйственную продукцию после того, как конкуренция со стороны континентальных фермеров долгое время отсутствовала, положение землевладельцев, которые составляли преобладающее большинство в парламенте, значительно ухудшилось. В ответ они ввели в действие Хлебные законы[25], облагающие налогом ввозимое зерно, чтобы искусственно поддерживать высокие цены на внутреннем рынке. Такая протекционистская мера была выгодна землевладельцам, но достигалась эта выгода за счет горожан, которым приходилось тратить на еду больше денег.