– Ты меня будешь учить, что делать, мразь?!
У Брахта уже не было больше сил сдерживаться. Такого он от арестованного точно не ожидал.
– Нет, майор, вы что – это всё серьёзно?
– Более чем!
– Ну, тогда этой стране точно пи.дец... Вот прямо так и можете записать в протокол. Пи.-дец.
– Это ещё почему?
– Я ведь догадываюсь, откуда у вас эта блажь, майор. В самом лучшем случае, у вас есть показания нашего школьного военрука. Я уж не знаю, чего он вам наплёл, но сам факт... Несколько лет тому назад я задал на уроке НВП какие-то непатриотичные вопросы, которые привели в дикую ярость учителя. Учитель, прооравшись матерно, понял, что вопрос лучше замять для ясности. С ним был совершенно согласен директор школы. Вроде бы плюнуть и забыть. И вдруг – выскакивает какой-то откровенно убогий и комический майор госбезопасности Иуда; организует розыск по всей стране; посылает в городок Варский казённую машину и трёх дуболомов, сидящих на казённой зарплате... До каких мышей вы до.блись, майор? И вот это называется – «великая советская держава»?
…Майор Брахт и сам не помнил, когда с ним такое было в последний раз. Стрессов в его жизни было полно. Накануне защиты диплома он чуть не угодил в психлечебницу – весь год от него шарахались и преподаватели, и однокашники, как от зачумлённого. Над ним издевались, хотя и очень тонко, оба куратора. Но как-то он научился с этим жить. И вот выяснилось – плохо научился.
У Брахта снесло крышу.
С размаха он ударил этого проклятого арестанта. Тот полетел на пол. Майор выскочил из-за стола, навалился сверху:
– Убью, мразь!..
– Не-а, не убьёшь… – задержанный, лёжа на полу, сплюнул кровь из рассечённой губы и криво усмехнулся. – Я тебе зачем-то живой нужен. Ты просто не понял, с кем связался. Будет тебе теперь и процесс над очередным диссидентом, и скандал в западной прессе... Поц!
Этим еврейским ругательством он добил майора окончательно. – С кем связался?! Это ты не знаешь, с кем связался!
…Тяжёлый, оглушающий удар куда-то в висок. Потеря сознания. Куда-то волокли по какому-то коридору. Зачем-то закатывали рукав. Этот буйнопомешанный еврей в форме майора КГБ почему-то приплясывал в углу и что-то подвизгивал про подопытных кроликов. Какой-то укол.
А потом было хорошо. Никакой боли. Полная ясность сознания. Очень чёткая картинка, словно откуда-то… сверху. Ярко освещённая комната; чем-то похожа на процедурный кабинет в больнице. Стены отделаны белым кафелем. Лампы дневного света под потолком. На полу возятся двое: тот самый странный еврей в форме и человек в белом халате. Еврей уже не бодрый; наоборот – бледен, трясётся весь. Человек в халате, напротив, злой и какой-то багровый.
– Сколько ты ему вколол?!
– Полный шприц…
– Пять кубиков?! Ну ты и идиот... Там смертельная доза, по нашим расчётам, должна быть два – два с половиной… – И что теперь делать?
– Сухари сушить! На твоих руках – труп! Прямо у тебя на рабочем месте!
– И у тебя – тоже!
– Ага, нашёл дурака! Ты ему вколол пять кубиков! И пальцы на шприце все твои! И я тебя сдам с превеликим удовольствием, потому что ты – буйный идиот, а твоё место – в психушке тюремного типа! До конца твоей никчёмной жизни, свинья с пейсами!
Ты что наворотил?!
– И что... Совсем нет выхода?! Неужели никакого?!
– На тебе – труп…
Да, кстати, они действительно возятся с чьим-то неподвижным телом, распростёртым на полу. Пытаются делать какую-то реанимацию…
Эээ, позвольте! Труп поразительно похож на... Это кто – труп?!
3
...Первые несколько дней он просто не мог понять – что происходит? Это вообще реальность или какой-то очень странный и дурной сон?
Постоянные жуткие головные боли. Больничная палата с решётками на окнах. Какие-то капельницы, которые никак не помогают снять эти головные боли. А ещё – надо было думать. Соображать. Оказывается, иногда это очень больно в самом прямом смысле этих слов – думать. Потому что в странном сне (или всё-таки странной яви? или в бреду?) вдруг появилась Мария. И бывший директор её детского дома Рейнольд Александрович. А с ними – два еврея. Один – малорослый, щуплого телосложения, в сером костюме при галстуке, лет под пятьдесят на вид. Другой – высокий, толстый, в очках в золотой оправе, с седенькой бородкой; на вид лет за пятьдесят. Первый похож на адвоката, второй – на доктора.
Они и были – адвокат и доктор.
В городишке Варском вообще редко когда кого арестовывали. Тем более вот так публично, на рынке, на глазах у толпы народа, с заламыванием рук и запихиванием в чёрную машину с тонированными стёклами. Силами сразу троих бугаёв. Поэтому новость была – на весь городок. Мария узнала уже тем же вечером.
…Они жили вместе уже два года. Казалось, знали друг о друге всё. Последнее, что выяснилось экспериментально-опытным путём, – из Марии, кажется, получалась прекрасная мать. Ещё месяца за три до родов они договорились: если рождается мальчик – имя даёт Джордж; если девочка – Мария. Родилась дочка; над именем молодая мать долго не думала – в честь лучшей подруги назвала девочку Стефани. Джорджу тоже понравилось.
Маленькую комнату сразу решили переделать в детскую, для чего сначала переклеили в ней обои. Джордж достал последний писк моды – недавно запущенные в производство обои для детских комнат, с рисунком из мультика: весёлые, улыбающиеся медвежонок Винни Пух и поросёнок Пятачок с большим красным шариком. Марии так понравилось, что в детской она поселилась сама. Впрочем, объективных причин для этого тоже была куча. Малышка запросто могла проснуться в три часа ночи и расплакаться – просыпалась и мама, убаюкивала её. Выходя утром на кухню, смотрела на мужа (да, именно на мужа; какая разница, что штампа в паспорте нет и в свидетельстве о рождении Стефки прочерк в графе «Отец»?) немного виновато. Кухней теперь тоже заведовал он; надо заметить, взрослую еду готовил вполне прилично, а питание дочери Мария не доверяла никому, сама всё делала. Невыспавшаяся, непричёсанная... Джордж обнимал её, называл своей красавицей. Молодая мама была счастлива.
На торжественный ужин по случаю появления Стефани на свет зазвали и Рейнольда Александровича. Как-то уместились все вместе в большой комнате: молодые родители, виновница торжества, лучшая подруга Стешка с мужем, детдомовский папа.
Теперь вот довелось свидеться в тюремной больнице. Ибо вдруг выяснилось: у Рейнольда Александровича есть в столице очень хороший друг, росли в одной коммуналке. Наум Ройзман, живая легенда советской адвокатуры. Во всей стране не нашлось бы и десятка юристов, у кого был загранпаспорт с заранее открытой выездной визой во все страны и международное признание. А у Ройзмана – были.
Выслушав друга и рыдающую его типа дочку (ну, одну из лучших воспитанниц, какая разница?), легендарный адвокат сделал пару звонков... И на следующее утро примчался в Варский сам. Он был заранее готов защищать задержанного Лиандра. Потому что... Когда-то давно по антисоветской статье сел в тюрьму «соучастник сионистского заговора» Арон Ройзман, родной брат Наума. Тоже щупленький, худой еврей, слабого здоровья. Умер от туберкулёза в тюрьме. Организатором дела, по которому сел Арон, был тогда ещё студент выпускного курса юрфака Иуда Брандт, написавший донос на родного отца.
Поэтому адвокат Наум ещё и своего друга привёл. Которого Рейнольд Александрович не знал. Но от этого – не менее известного в каких надо кругах. Доктора медицинских наук, профессора психиатрии, академика Лазаря Майрановского. Как оказалось, у светила медицины по тому делу о «сионистском заговоре» тоже сел один из близких родственников.
Вместе с доктором в тюремную больницу попали и качественные лекарства. Головные боли мало-помалу стали стихать, сознание – проясняться. Да, это был не сон. И не бред. Уголовное дело по обвинению Лиандра, Джорджа Марковича, 1961 года рождения, в антисоветской агитации и пропаганде – существовало.
На вопрос, а что это было – ну, тогда, в подвале, когда сделали какой-то странный укол? – доктор ответил туманно: это был новый, ещё не испытанный как следует препарат из общей серии «сыворотка правды». Вспоминать об этом событии сразу же запретил. Не было такого – и всё. Ибо не могут люди с пламенным сердцем, холодной головой и кристально чистыми руками заниматься тем же, чем занимались врачи-убийцы из фашистских концлагерей – испытывать на живых людях какие-то сомнительные психотропные средства.
