У Сахиб-Герая жизнь была не малина. И в темнице посидеть довелось, и с родней повоевать. Всего три года прошло с тех пор, как хан одержал победу над изменником Ахмет-Гераем. Между прочим, родного племянника, которого сам же назначил калга-султаном. До этого другой племянник, Ислям-Герай взбунтовался и долго удерживал Перекоп. Каждого предателя поддерживали влиятельные знатные роды Крыма.

Татары не сидят на месте. Пусть верных подданных больше, чем предателей, но они кочуют по пастбищам, а не сидят в столице. Если враги успеют сговориться первыми, то всего тысяча татар, собравшихся в поход против нелюбимого хана, всего чуть-чуть позже попадут в Бахчисарай, чем лазутчик, который поскачет к хану с предупреждением. Даже и не тысяча, даже и сотня-другая воинов может взять столицу, где нет укреплений по европейскому образцу.

Расположенный в речной долине между гор Бахчисарай можно без труда блокировать с двух сторон, а там уже никто никуда не денется. Крепость для того и нужна, чтобы в последний момент поднявшийся по тревоге хан под топот тысячи лошадей накинул халат, вскочил в седло, скрылся за надежными стенами и дождался своих. Заодно и казну можно успеть спасти, и реликвии, и важные бумаги.

Но скорее всего, гордый хан прятаться в крепости не будет, а сам поспешит к родичам за подмогой. В Кырк-Ор же верные люди спрячут гарем, казну и бумаги государственной важности. А монетный двор с основными золотовалютными запасами и тюрьма с особо опасными пленниками и так за крепостной стеной.

Дорога на плоский верх горы проходила мимо уже известного Ласке Успенского монастыря. Дальше пленников провели через Южные ворота, потом через ворота во внутренней стене и, наконец, к темницам. Если в крепости есть дома и пещеры, то пленникам точно достанутся пещеры, а не дома. Не многовато труда, чтобы выдолбить пещеры и сажать в них врагов? Как раз наоборот. Если у вас есть пленники, то почему бы не занять их какой-нибудь полезной работой прямо по месту заключения? Например, долбить в камне пещеры. Лет за триста подземный город выкопают.

Все нормальные люди сидели в камерах с дверями из железной решетки. Судя по звукам, которыми встретили новых узников, за решетками томился не один десяток добрых молодцев. Почему добрых молодцев? Потому что полон берут для того, чтобы заставить работать. Крестьян, чтобы в огороде копаться или за скотиной ухаживать. Ремесленников — чтобы руками работали. Баб — в жены или в наложницы. В темнице сидят бесполезные в хозяйстве воины, да не всякие. Только те, за которых можно получить больше выкупа, чем выручить за них на рабском рынке. Или те, кого неохотно покупают.

Двоих личных врагов хана бросили в яму с почти вертикальными стенами, расширяющуюся книзу. Единственный вход — дыра наверху, на высоте в три человеческих роста, для надежности закрытая решеткой. Спасибо, что не столкнули вниз, а дали спуститься по лестнице, которую сразу же втащили обратно.

— Плохо дело, Вольф, — сказал Ласка, — У меня из инструментов один перочинный ножик остался. Чудом успел в рот закинуть. И то чуть не проглотил, пока нас обыскивали да раздевали.

Вольф выглядел что краше в гроб кладут, весь бледный.

— У тебя ножик остался? Это прекрасно. Считай, половина побега готова.

— Что ты им сделаешь? — Ласка протянул на ладони маленький ножик.

— Ты уж извини, друг, но я издалека начну, — вздохнул Вольф, — Как ты думаешь, почему Чорторыльский не хотел меня собаками травить? То к медведю бросить предлагал, то голову отрубить, то повесить.

— Чтобы по своей воле поступить, а не по чужой.

— Почему ты с попугаем смог выплыть?

— Не то течение подтолкнуло, не то сом большой.

— Почему мы с тобой брус подняли, который французы вшестером поднимали?

— Может французы там мелковаты?

— Почему я легко свел знакомство с ведьмами во Франции?

— Ведьма околдует, зельями опоит, не откажешь.

— Почему я не умер от раны в Риме, а наутро поднялся с постели? Доктор сказал, не жилец.

— Много эти доктора понимают. Поднялся, значит, рана на самом деле была легкая, а доктор дурак.

— Почему у султана во дворце я попался?

— Здесь-то что особенного? Дворец не свинарник, его серьезно охраняют. Я тоже попался.

— Почему здесь я легко украл шубу, хотя Бельский ждал убийц?

— Потому что ты вор.

— Я не только вор. Оборотень я. В волка оборачиваюсь. Нож ночью в землю втыкаю, через него прыгаю и оборачиваюсь. Но не дальше, чем до восхода, а то могу и обратно не обернуться. То есть, могу обернуться на другой-третий день, а могу и навсегда волком остаться.

— Свят-свят-свят! — Ласка перекрестился.

— Что свят? Я же оборотень, а не черт. Перекреститься могу, в церковь зайти. Вот со святой воды мне поплохеет. Особенно в волчьей шкуре.

— А серебро? Ты же монеты берешь.

— Серебро для меня опасно, если внутрь попадет. В рот или в кровь. Как для нормальных людей яды. Ты же мышьяк можешь в руки взять, и ничего. А скушаешь — помрешь. Или навоз. Руками хоть в снежки играй, а в свежую ранку попало, и пропал человек.

— Тебя божьи твари узнают?

— Нет, конечно. Тогда бы я на коня сесть не мог, и каждая собака на меня бы лаяла.

— Хорошо, а как это все, что ты сейчас сказал про наше путешествие, связано с тем, что ты оборотень?

— Из Дуная тебя вытащил я. Нашел место, воткнул ножик, обернулся и нырнул. Пихнул тебя, пихнул клетку, никто и не заметил. Паромщик тебя подхватил, а я обратно погреб оборачиваться.

— Я тебе даже спасибо не сказал, — огорчился Ласка.

— Да ладно. В Париже почему я сразу с ведьмой связался, а не с простыми ворами? Почему ведьма нас не окрутила, не ограбила, а помогла? В королевских конюшнях думаешь, куда собаки подевались? Я сперва воткнул нож за углом и оборотился. Разогнал собак. Двоих задавил, остальные сами перепугались. Оборотился в человека, крикнул тебе, что пора идти, помог тебе с бревном и убежал. Когда бы Колетт не приревновала и коня бы не захотела себе забрать, ушли бы мы.

— А в Риме?

— Когда я оборачиваюсь в волка, я исцеляюсь от человеческих болезней, а когда в человека — от волчьих. Любая рана заживает, кроме тех, что нанесены серебром или холодным железом. Те тоже пройдут, но не сразу, и шрамы останутся. Я почему срамных болезней не боюсь? Туда-обратно перекинулся и снова здоров. Мне из всей заразы, наверное, только бешенство опасно.

— Что, вашу породу так просто раскусить можно?

— Черта с два. Тут чуйка нужна. У этого ученого монаха Игнатия чуйка на нечисть есть, хотя он и не колдун. Такие люди бывают. Они чаще сворачивают на дорожку, где с нечистью дружить надо и с того жить. Но бывают такие, что на нашего брата охоту ведут.

— Как же он тогда нас отпустил?

— С твоей подачи. Он хотел к Папе пробиться с каким-то прошением, а ты ему помог. Он весь прямо просиял, когда ты ему идею подал. И потом ему уже не до нас стало. Но он опасный, конечно. Пусть бы лучше сидел в канцелярии, бумажки перекладывал. Да хоть генералом. Лишь бы сам не стал по городам и весям на нашу породу облавы водить.

— А в Истанбуле?

— Во дворце меня выследил кот. Султанский дворец охраняют кошки. Они окружили меня всей толпой и привели янычар.

— Ты что, мышью обернулся?

— Не смешно. Старший кот — потомок той еще кошки Пророка, что с тремя полосками на голове.

— Что же они тебя раньше не поймали?

— Полосатый толстячок меня переиграл. Унюхал с первого появления, понял, что я к чему-то готовлюсь, и уловил момент, чтобы поймать вместе с сообщником.

— Что-то я не слышал, чтобы у правоверных кошки ловили воров.

Вольф вздохнул.

— Коты Пророка ловят не воров. Они ловят нечисть. Будь я простой вор, они бы и ухом не повели, пусть у янычар о ворах голова болит. Но я оборачивался в Четвертом дворе, чтобы незаметно ходить по дворцу ночью. В обличии меня в темноте не видно. Люди смотрят на меня и не замечают до тех пор, пока не шевельнусь. Если бы я полез в опочивальню султана, в гарем, в сокровищницу или даже на кухню, коты бы сразу подняли тревогу. Но я никуда не лез и ничего не трогал. Потому они и не торопились. Любопытствовали. Играли как с глупой мышью.