Арман нашел попутчика на юг — королевского курьера с большой сумкой важных депеш. Выправил охранную грамоту с печатью и отправил брата с этим немцем пересекать Францию как охранников курьера. То есть, меняя коней за счет местных властей в каждом большом городе. Кроме того, отсыпал на дорогу целых тридцать золотых флоринов.

До Парижа путники уже по два раза сменили коней. Непривычный к горам и мощеным дорогам ногаец остался в Моравии, а вторая смена вышла в каком-то швабском городке. Швабских лошадей Вольф продал сразу, как узнал, что поедут на перекладных.

В паре мест южнее Лиона курьерам вместо коней выдали мулов. Наполовину ослы почти не понимали по-лошадиному. За это батя их совершенно не выносил и через столько лет после Европы все еще поругивал. Ласка решил не упираться. Как-то же ездят верхом люди, которые не умеют разговаривать с лошадьми.

До портового города Генуи добрались меньше, чем за две недели. В Генуе старый курьер сказал, что до Рима еще дней десять в седле, если купить здесь лошадей. Но можно в Генуе сесть на корабль, и тогда до Рима будет три дня. Выбрали морскую дорогу, и так уже который месяц в седле.

— Вот тебе и морское путешествие, — сказал Вольф, — Не врал Твардовский, а ты не верил.

— Три дня — не путешествие, — ответил Ласка, — Не дай Бог, нас куда-нибудь унесет, или пираты нападут.

Но не унесло, и не напали.

Прекрасен стольный город Рим при ясной погоде! На каждом шагу, куда ни повернись, купола и кресты. На площадях святые и ангелы в воодушевляющих позах застыли. С крыш горгульи и прочие черти готовятся дождиком блевать. Под каждым балконом по атланту, а уж колонн каменных и вовсе не счесть.

По улицам, куда ни погляди, от сутан в глазах темнеет. Монахов в Риме больше, чем в Вене солдат или в Париже женщин. Вот для разнообразия красный плащ — это кардинал прогуливаться изволит. Вот митра над толпой качается — это епископ в люди вышел. Хорошо тут жить доброму католику — на каждый чих, не сходя с места, благословение получишь.

Вот воришка кошелек срезал. На ходу монетки посчитал, мимо церкви пробегая, десятину в чашку для пожертвований бросил. За ним стражник бежит, вот-вот догонит, но с Богом посчитаться важнее. От стражника в Риме убежать можно, а от Бога нельзя.

В Риме Вольф сразу же вызвался пойти на разведку. Не было его один день и одну ночь. Вернулся.

— Бегал я бегал, где-то людей послушал, где-то сам разнюхал. Здесь полный город и дворцов, и церквей. Лет этак дюжину назад заходил на огонек Карл де Бурбон с ландскнехтами императора. То есть, сначала сам огонек зажег, потом сам же и в гости заглянул. Правда, нехорошо получилось. Римляне его застрелили, а без командира ландскнехты совсем распоясались, весь город разнесли.

— Вроде нормальный город, — сказал Ласка, — Лесов только много.

— Потому и много. Рим живет с паломников. Паломники несут и несут монетку за монеткой. Каждая здешняя церковь хочет, чтобы несли в нее. А для этого что надо? Чтобы внутри росписи, скульптуры, священные сосуды, реликвии в красивых шкатулках.

— Так тут на каждом шагу церкви.

— Правильно. И каждую ограбили, а что не унесли, то сломали. Понимаешь, сколько работы это все восстанавливать?

— Ух. Подумать страшно. Хотя кому-то и не страшно. Кому-то можно тут всю жизнь творить. На свадьбу заработать, детей на ноги поставить, сыновьям коней и доспехи купить, дочерям приданое собрать.

— Коней и доспехи! Кисти и краски скорее. Войны может еще долго не будет, а творцам работы непочатый край.

— Или так, — согласился Ласка.

— В общем, в кабаках надо мной смеются, — закончил рассказ Вольф, — Говорят, что со всего христианского мира сюда живописцы едут, а я хочу отсюда увезти.

— Может кто и поехал бы? Король Франциск при мне назвал несколько имен. Я вот думаю, что когда художников много, среди них подняться сложно, а когда мало — намного легче. В Риме наверняка есть недовольные, которым доверяют грунтовку и фигуры заднего плана, а они готовы хоть самого Иисуса писать.

— Всех римских мастеров мы за год не обойдем, — сказал Вольф, — Но вот казначея я выследил, который ведает заказами, проходящими через папскую канцелярию. Сам казначей с нами говорить не будет, больно важная он птица. Зато у него под началом армия писарей и счетоводов. Познакомился я с одним писарем. Нос у него красный и с прожилками.

— Любитель выпить? Надо с ним поговорить.

— Здравствуй, Карло, — за стол к писарю подсели двое иноземцев. Один вроде как точно не итальянец, а второй, судя по изогнутой сабле, мог оказаться и вовсе турком.

— Здравствуйте, гости столицы, — нейтрально ответил Карло.

— Я смотрю, ты в папской канцелярии ведаешь расчетами с живописцами? — начал разговор точно не итальянец.

— Где это на мне написано? — недовольно спросил Карло.

— У тебя на плечах джорния по моде папских писарей, а на руках пятна от чернил. По лицу видно, что ты человек солидный и не какими-то дворниками занимаешься.

— Это да. И что вам от меня надо?

— Мы приехали издалека. Скоро уже обратно пора. Как вернемся, спросят нас дети и соседи, кто из творцов нынче у Папы в почете, какие их творения вы видели? А нам и ответить пока нечего. Не знаем мы, куда в Риме пойти, в какую сторону голову повернуть. Везде леса, везде стройка, не поймешь, куда уже прийти и любоваться можно, а где еще конь не валялся.

— Вон оно что. Я уж было заподозрил, что вы сами для Папы что-то нарисовать хотите, да не умеете, аванс возьмете и сбежите.

— Это ты зря. Ты же нас тогда узнаешь, если у себя в канцелярии увидишь. Тревогу поднимешь. Поэтому мы тут уже доброго вина заказали, а ты нам про римских живописцев расскажи.

Трактирщик поставил на стол глиняный кувшин и три чистых кружки. Подбежала девушка, поставила огромное блюдо с лазаньей.

— Эк вы основательно к делу подходите, — сказал Карло, — Грех отказать.

— За Господа нашего Иисуса Христа! — поднял кружку Вольф.

— За Господа! — повторили остальные.

Карло начал рассказывать, какие мастера кисти здесь творят. Ласка и Вольф внимательно слушали, но ни один художник пока не подходил. Надо ведь что-то предложить, а король на аванс золота не выдал.

— Антонио да Сангалло Младший строит собор Святого Петра. Там работы непочатый край, на несколько поколений архитекторов хватит, а потом еще живописцам и скульпторам останется. Он же и палаццо Фарнезе строит.

— Не поедет, — тихо сказал Вольф, и Ласка кивнул.

— Вместе с Сангалло работает Микеланджело. Он расписывает Сикстинскую капеллу. Потолок еще в лесах, но «Страшный суд» почти готов. Посмотрите при случае, я ходил в прошлом месяце. Еще он делает проект восстановления архитектурного ансамбля на Капитолийского холме. Восстановления, конечно, сильно сказано. Там по сути до него и посмотреть не на что было. Но будет.

— Не поедет, — сказал Вольф, и Ласка согласился.

— Из ювелиров Бенвенуто Челлини весьма талантлив, хотя совершенно незаконопослушен. Да, о чем это я? Он покинул Рим еще в Страстной понедельник, и Бог знает, где сейчас творит.

— Опоздали, — вздохнул Ласка.

— Что вы все «не поедет» да «опоздали»? Пригласить к себе кого-то хотите?

— Да, — рискнул признаться Ласка.

— Так бы сразу и сказали. А кого? Архитектора, живописца, ювелира?

— Живописца широкого профиля.

Карло немного задумался

— Есть такой Бенвенуто по прозвищу Белледонне. Он больше по механике или архитектуре, а как от циркуля с угольником оторвется, так обожает писать женщин. И Богоматерь, и святых угодниц, и мучениц. Из светского портреты пишет от почтенных матрон до невинных девиц, не забывая и про развратниц. Аллегории любит. Любой предмет возьмется в виде девушки изобразить. Только сейчас скандалы с ним постоянно. Как раз он может и уехать. Деньги деньгами, но уж слишком много ножей на него точат.