— Что же это за медно-желтые сестры, — спросил я у Монгуша, услышав текст камлания.

— Я считаю, — мудро решил Кенин-Лопсан, — что речь идет о высоких горах, бурных реках с животными и рыбами. Но если тебе нравятся такие тексты, то поверь мне, что песенный зачин шаманов, ведущих родословную от небожителей, еще загадочней и значительней. Таких шаманов у нас считали способными встречаться с «железными небесными сыновьями» — азарларами, которым подвластно все земное. Послушай зачин песни таких шаманов:

Я вслушивался в песню шамана, повторенную Монгушем, мелодия захватывала меня, но мне не хотелось говорить, хотелось молчать и слушать. Кенин-Лопсан вошел во вкус, а так как он знал и помнил многие напевы, шаманские песни сменились тут же на берегу Енисея песнями аратов, пересекающих степь и поющих о том, что видят глаза и слышат уши.

На другой день Монгуш дал мне свои записи шаманских биографий. Среди них были подробные и короткие, эмоционально возвышенные и сугубо прозаические. Один из знаменитых шаманов, считавший себя происходящим от небожителей, стал шаманом, будучи пораженным молнией. Старший брат пять дней искал его, а когда нашел, то увидел, что он еле дышит, изо рта и носа течет кровь. Он пришел в себя не сразу, а когда совсем очнулся, выздоровел, то почувствовал свою силу. Вскоре на берегу реки он сошелся в борьбе с сильным шаманом из Алаша, который признался: «Силен шаман Кайгал, родом из небожителей. Когда я совершаю нападение на него сверху, он превращается в пылинки и проваливается сквозь землю. Когда на него нападаю снизу, он превращается в сизый дым и поднимается в небеса. Никак не мог поймать я шамана Кайгала. Мне пришлось добраться до его аала и убить выстрелом его маралуху с мараленком. Итак, я вернулся домой».

Особой была история тех шаманов, которые считали свое происхождение от злых духов албысов или аза. Албыс — ведьма, легко превращавшаяся при встрече с мужчиной в женщину, при встрече с женщиной — в мужчину. У нее была, по поверьям тувинцев, отличительная черта — верхняя губа заячья, нижняя — с рубцами, а нос провалившийся. При встрече с человеком албыс тщательно закрывала нос и губы.

Монгуш, передав мне свои записи, рассказал, с его точки зрения, самую примечательную легенду, записанную о Куулар Тогдугаше.

— Мой отец, — рассказывал Кенин-Лопсан, — поведал мне легенду о шамане из рода албысов Куулар Тогдугаше, который говорил о себе: «Я — шаман из рода албысов. Я ходил по гальке, где было старое русло. Ко мне навстречу вдруг вышли две красавицы, и вмиг я оказался меж ними. Я почувствовал, что лежу в объятиях красавиц, крепко спящих. Так мы втроем спали на песчаной косе. Проснувшись, красавицы повели меня к высокому яру Чуг-Баэкы. Там стояло большое селение — аал, в котором жили албысы. Они сварили чай очень желтого цвета. Каждая албыс подоила в чай из своей груди, а грудь можно было перекинуть через плечо, и мы пили этот чай. Затем обе красавицы повели меня на высокий песчаный берег Элезин-Чарык. Тут тоже каждая албыс подоила молоко из своей груди в горячий чай, и такой чай мы дружно выпили. Потом обе красавицы привели меня на крутой берег Улуг-Узук. Здесь сделали мы остановку, они подоили молока из груди, которую можно было перекинуть через плечо. Тут же сварили чай, и мы втроем его выпили. Простившись с обеими красавицами, я вернулся домой. Потом иногда они приходили в наш аал, видели их только мои глаза — простые смертные не могли увидеть их появления. Я взял шаманские вещи и начал камлать. Меня никто не учил слагать шаманские песни, потому что я вышел из племени албысов».

Окончил рассказывать эту легенду Монгуш и тут же добавил, что шаманы, которые считают себя родом из аза — духов, вызывающих болезни, по народным представлениям, способны были победить аза и возвратить душу больного. Никакой другой шаман не мог так хорошо обнаружить аза, как шаман, рожденный аза.

Все события прошлого и сегодняшний день смешались в нечто единое, когда Монгуш повел меня в Кызыльский музей имени 60 богатырей и показал еще добротный шаманский костюм.

Шаманский костюм (плащ и головной убор — своеобразная корона) у самых «сильных» шаманов дополнялся бубном и колотушкой. Костюм представлял собой визитную карточку традиций миропонимания, мировосприятия тувинцев — древних скотоводов-кочевников. Украшенный деревянными и металлическими символами, специальными подвесками и некогда бывшими боевыми наконечниками стрел, шаманский плащ сам по себе выступал помощником шамана в его общении с духами.

Принадлежности шамана: 1) шаманские бубны и колотушки;

Плащ был сшит из шкуры домашней козы, на плечах — два черных ворона, повернувшиеся клювами друг к другу, вырезанные из дерева. Черные вороны — разведчики, они помогают отыскать пропавшую душу и распознать злых духов. По длине рукавов пришиты ленты рысьей шкуры, снятой с ноги зверя. Сзади на плечах — два кольца. Сюда привязывали «змей» — главных помощников шамана в отыскании болезни и в ее отпугивании. Змеи сами по себе были страшны, и, чем больше их было на шаманском плаще, тем свирепей был вид самого шамана, приводивший в трепет и духов болезней — аза, и духов смерти — четкеров. На кольцах подвешивали за головы по десять змей, из шкуры зверья — хвост, голова — из красной ткани.

2) плащ для камлания и дудки-свирели — подвески на плаще;

У каждого шамана на плаще было по две сырчы-лан — «стреляющие змеи». Сделанная из скрепленных звеньями металлических полосок «стреляющая змея» проходила по всему плащу — от подола к вороту. В местах соединения звеньев с каждой стороны привешивали по два наконечника стрелы, по тринадцать наконечников на каждой «змее». «Стреляющая змея» была оружием шамана в его борьбе со злыми духами и с другими шаманами.

— Плащ, — поднимая шаманское одеяние, сказал Монгуш, — был подобен крыльям, а головной убор, к тому же сделанный из перьев орла и филина, с острыми металлическими рогами для поражения врага, защиты от врагов, был головой. Шаман в своих камланиях «парил» в небе. Камлание часто происходило ночью, поэтому перья филина делали «летящего» шамана таким же, как филин, который видит ночью, видит далеко и абсолютно все.

3) головные уборы шаманов;

— Дорогой Монгуш, ты так рассказываешь, как будто все сам видел и пережил? — иронически заметил я и понял, что обидел друга. Монгуш как-то помрачнел, положил костюм на место и, не говоря ни слова, вышел из музея во двор. Я догнал его.

— Прости, Монгуш, я не хотел тебя обижать.

— Я, конечно, немного обиделся, ты сказал, как и другие, не понимая, что я собирал материал о тувинских шаманах на близких и дальних стойбищах, в горах и долинах. Собирал больше тридцати лет, и для меня все собранное ценно, и оно мной изучено, понято. А ты смеешься!