Много алэлов прошло перед нами: алэлы и в доме Толкова, и в доме Бердникова, и Серкова, и, конечно, Харлампия Бальдина.

Однажды зимой где-то близ Келлога я столкнулся с Харлампием Петровичем Бальдиным, старым знакомым, подарившим нам много интересных рассказов о жизни кетов.

Был легкий морозец. Я пошел в тайгу на обыкновенных лыжах, на которых мы все бегаем по нашим пригородам зимой. В первые месяцы календарной зимы снега еще немного, и можно идти по тайге на узких лыжах. Цели у меня не было никакой, я решил просто отдохнуть и подумать на воздухе.

Мой путь пересек след широких камусных лыж. По очертанию кольца лыжного посоха с одной стороны широкой лыжни я понял, что это след Харлампия Петровича. Ему тогда было уже под семьдесят, и невольно подумалось: «Зачем старик Бальдин пошел в тайгу?»

Я свернул на его лыжню и довольно скоро увидел его, прислонившегося к сосне. Он был одет в короткую оленью охотничью парку, на голове ситцевый платок, завязанный на старушечий манер. В руках у него было ружье «Белка» — двуствольное, стволы расположены один над другим: один ствол малокалиберной винтовки, второй — обычного охотничьего дробовика.

Харлампий Петрович целился в кого-то или во что-то. Не оборачиваясь ко мне, он поднял руку: «Тише, остановись!» Я встал. Раздался выстрел, и Бальдин радостно крикнул: «Наконец-то я добыл ее! Иди сюда, парень!»

Я пошел вслед за Харлампием, но он раньше на своих широких лыжах оказался у поваленного ствола и гордо потрясал телом убитого бурундука. Пуля попала зверьку в голову. Зверек был небольшой. Зачем он?

— Зачем вам бурундук, Харлампий Петрович?

— Ой как надо, у алэла совсем прохудилась одежонка, а она была из бурундучьего меха. Я уж месяц как хожу за бурундуком. Теперь добыл, теперь алэл — самая старая из старушек-помощниц будет рада. Сегодня же разделаю шкуру и завтра сам сошью ей сокуй, чтобы было тепло.

Информации было неожиданно много. Оставалось только тактично задать вопросы: и о смысле алэлов, и почему они всегда женщины, и почему старухи, и зачем им одеяния?

Женя также собирала подобный материал. И расспросы Харлампия Петровича, и постоянные наблюдения — все это позволило узнать основное: алэлы непременные, обязательные спутники и, по сути древних представлений, члены каждой кетской семьи.

Алэлы, духи — помощники по дому

Не может быть кетской семьи без алэлов. Алэл — женского рода. Из целого куска дерева искусно вырезано широкое лицо, руки, ноги, грудь. Обязательно старушка должна быть одета: и потому, что ей голой будет холодно, и потому, что быть голой неприлично. Как правило, их в семье бывает одна или две, а то и несколько. Эти старухи — помощницы семьи во всех ее делах: они охраняют жизнь и богатства семьи, помогают по дому, следят за детьми и скотиной — оленями, собаками. Алэлы, которых мы видели, все были очень старыми, потемневшими от времени, прокопченными в дыму чу´много костра.

Часто украшают одежду алэла вышивкой бисером. Делают на лбу бисерную повязку, пропускают бисерную нить по подолу суконного халата или по голенищам унтов. Хранятся алэлы в специальном берестяном туеске в укромном месте в чуме или доме, при перекочевках их возят с собой в санках-ящиках с домашним скарбом.

По понятиям кетов, алэлы чувствуют все, как люди. Им доступны жалость, обида, они знают горе и беды, а также и радость. Нередко их кормят, смазывают рот рыбьим жиром, оленьей кровью. Если человек не будет заботиться об алэлах, то семья останется без постоянных безропотных помощников и погибнет.

Харлампий Петрович вскинул руку с острым ножом, провел несколько раз по распластанной шкуре бурундука и сделал выкройку маленькой длинной парки. Он достал широкоскулую, большеголовую, черную от времени деревянную куклу-старушку, примерил выкройку и быстро стал кидать стежки иглой с оленьей жилой. Вскоре самая старая помощница была одета в новую парку и новые унты из меха бурундука.

— Вот и славно. Вот и хорошо, — разглядывал, приговаривая, свою работу Бальдин, — будет теперь старуха довольна, и нам хорошо всем будет.

Мы узнали об алэлах многое, не узнали только, когда, кто из кетов и зачем сделал первую куклу. В каждой семье они были «давнишними», так говорили и старики, и молодые.

— А это что такое? — я показал Харлампию на плоского железного человечка со стрелой, привязанного к шесту чума.

— О-о, — протянул Харлампий Петрович, — это моя ульвэй. По-вашему, болезнь, она не должна быть во мне, она не должна болтаться где попало. Ее нужно крепко привязывать. А это, — он показал на комочек из ткани, тоже привязанный, но к другому шесту, — ульвэй моей хозяйки. Когда мы умрем, то мою ульвэй нужно выбросить далеко-далеко, а ее — распустить или, еще лучше, сжечь. За ульвэй мы не ухаживаем, только глядим, крепко ли они привязаны к шестам чума.

Пыпуги — мансийские духи-хранители

Есть еще своеобразное изображение фетиша, которое доживает и до наших дней в преобразованном виде.

На обширных просторах евразийских степей путник часто встречается с каменными изваяниями, которые называются «каменными бабами». «Каменная баба» — название точное только для материала изваяния, но обычно изображен в камне некий усатый степняк, кочевник.

Стоит он посреди степи, виден издалека, достигает нередко более двух метров в высоту. На некоторых изваяниях точно очерчены не только лицо с широким приплюснутым носом, усами и узкими глазами, но и руки, скрестившиеся на поясе, пояс с подвешенным кинжалом, халат, у которого правая пола заходит на левую, как это принято у тюркских народов.

Изваяние чаще всего принадлежит древним хозяевам степей — тюркам. Идет уже многолетняя дискуссия — изображен ли в «каменной бабе» предок, который должен заботиться о живых потомках, или враг (обычно сильный побежденный враг), образ которого должен отпугивать новых врагов? Вот о чем идет спор в науке.

Для нас же важно одно, что древние в поминальном цикле предусматривали создание специального изображения умершего, наделяя такое изображение чудодейственной силой влияния на жизнь живых.

«Каменные бабы» по смыслу близки к ульвэй и алэл и даже чуринге.

Река, извиваясь, бежала через тайгу, поражая своей прозрачностью и каким-то сладковатым привкусом холодной воды. Было удивительно тихо в самом окружающем мире — на высоком угоре, обозначавшем правый берег; в сбегающих по нему исполинских соснах и кедрах; в тальнике левобережья; в пропитанном солнцем и покоем воздухе июльского жаркого дня.

Лодка-долбленка из сосны в два обхвата скользила по течению, довольно быстрому, когда не нужно работать веслом, а только опускать его за корму и спокойно, бесшумно поворачивать, направляя легкое и достаточно верткое суденышко по руслу.

Нас в лодке было трое: я, замечательный кетский охотник Дагай и его пес Кун, что означает «росомаха». Кун был еще молод, всего один год, но когда он садился рядом со мной, то голова его была выше моей. «Большой будет, сильный будет ездовой пес», — любил приговаривать Дагай, подчеркивая главную роль сильных, больших сибирских лаек у кетов — быть ездовыми собаками. Кеты народ почти безолений, особенно те, что живут в Пакулихе и Сургутихе.

Живущие на севере у Курейки — оленьи кеты. Особенно много оленей исторически было у Серковых, водивших дружбу и породнившихся с эвенками Кильмагирами. У эвенков всегда было много оленей — в тайге даже верховых, а в тундре — ездовых.