Все вновь насторожились. У-ван даже привстал на своем возвышении. Оракул взглянул на него и громко произнес: «Свершится большое зло!»

У-ван упал на сиденье. Собравшиеся подняли глаза к нему. Вдруг наставник Цзян выбежал вперед, смахнул рукавом с жертвенного стола панцирь черепахи и гадательную траву и гневно стал топтать их ногами:

— Мертвая кость, сухая трава! Как могут они знать, что добро, а что зло? В поход! Что может помешать успеху нашего правого дела?!

Голос Цзяна гремел как гром и возвращал людям уверенность. В поход, выполнить волю умершего и желание народа!

У-ван отдал приказ выступать немедленно. Начался поход. В рядах чжоусцев шли воины многих племен и областей, страдавших от притеснения Инь.

Воины достигли Лои и готовились к переправе через реку, когда тучи закрыли солнце, налетел ветер, пошел дождь со снегом. Дальше двигаться было нельзя. Сплошная пелена закрывала горизонт. Казалось, на пути Чжоу встало Небо, оно берет под защиту Инь.

Многие вспоминали гадание, однако ж спали у стен Лои нормально.

Иным был сон У-вана в эту ночь. Из памяти не выходило гадание накануне похода.

У-ван лег спать рано, когда пробила восьмая стража. Он впал в забытье, и ему приснился сон, который потомки будут передавать из поколения в поколение и который поутру все восемьсот предводителей воспримут как милость Неба. Снилось У-вану, что кончилась ночь и наступило утро дня под циклическими знаками Цзя-цзы. Глубокий снег, шедший десять дней, покрыл всю землю, все подходы к ставке чжоусцев в Лои.

Перед воротами временного дворца У-вана оказались неизвестно откуда прибывшие пять сановников в колесницах и два всадника. Они сообщили страже, что хотят видеть вождя чжоусцев. У-ван решил было отказать им в приеме, но вдруг Цзян обратил его внимание на то, что на снегу, толстым слоем покрывавшем землю, нет никаких следов от колесниц или копыт коней: это не обычные просители, это духи. Но как узнать, кто они такие? Наставник предложил вынести приезжим горячего рису — ведь погода холодная — и спросить, в какой последовательности потчевать их, кто из них старший. Всадники ответили: «Сперва поднесите чашу владыке — духу Южного моря, потом духу Восточного моря, потом духу Западного моря, после него владыке — духу Северного моря, а затем — духу Желтой реки и нам — богу дождя и богу ветра».

Так У-ван узнал, кто его гости, и в указанном порядке, называя каждого по имени, пригласил к себе. Духи были довольны. И тогда чжоуский правитель сказал: «День сегодня пасмурный, вы прибыли издалека, что побудило вас?» Духи ответствовали: «Небо решило покарать Инь и утвердить Чжоу. И мы прибыли, чтобы исполнить это. Пусть по твоему приказу бог ветра и бог дождя займут достойные для них должности и будут в рядах твоих войск».

Цзян прервал сон У-вана и вывел его во двор. Была еще ночь. Но снег прекратился, и в небе появились звезды.

— Небо за нас! — воскликнул У-ван, вспомнив свой сон, и приказал войскам начать переправу через Желтую реку.

Сам У-ван сел в переднюю лодку, и, когда она достигла середины реки, тысячи пчел, похожих на красных птиц, опустились по ее краям и помогали лететь ей над волнами. Волны пели…

В совершенно особой роли выступил весной 1959 года бывший кетский шаман Федор Агафонович Серков.

Озеро Мундуйка — самое большое заполярное озеро в Сибири. В длину оно больше 50 километров, в ширину чуть больше 30. Мундуйка — главный промысловый водоем рыбаков курейского кетского колхоза, но зимой и ранней весной здесь стоят всего два жилища на противоположных берегах. Бревенчатые избушки с плоской крышей, без сеней, с одной комнатой и железной печкой посредине. В одной, которая стоит на ближнем к поселку берегу озера, живет восьмидесятилетний кет Федор Агафонович Серков с женой, сыном и племянницей, в другой, на дальнем берегу, — шестидесятилетний кет Николай Михайлович Ламбин с женой. В избушке у Ламбина поселились и мы — двое этнографов из Ленинграда.

Мы второй раз прибыли на Мундуйку. В прошлом году познакомились и с Серковым, и с Ламбиным. Тогда наш отряд пробыл у курейских кетов больше трех месяцев. Было это летом. Вместе с ними рыбачили, многое узнали, но не сумели записать на магнитофонные ленты неповторимые легенды и сказки этого загадочного народа. Тогда подвела техника: у нас не было портативного магнитофона, а стационарный — сетевой — на стойбищах бесполезен. И в прошлом году мы встречались с Федором Агафоновичем, этим крепким, здоровым и мудрым стариком, с густыми, чуть подернутыми сединой волосами.

Федор Агафонович пользовался непререкаемым авторитетом среди курейских кетов как самый старый и опытный рыбак-охотник, как заслуженный колхозник и как человек, наделенный, по представлениям его сородичей, знаниями шаманских действий, способных привлечь добычу для охотника и вылечить больных. Было ясно самое главное: Федор Агафонович знает самые сокровенные страницы устного поэтического творчества своего народа. Но невозможно было заставить или уговорить его исполнить что-нибудь для записи. Нам было известно, как прогневался старик, когда один заезжий лингвист попытался купить его песни, предлагая деньги или охотничьи товары.

Назойливость лингвиста заставила Серкова быть настороже и с нами, но мы держали себя вполне прилично, не приставали с расспросами. В прошлом году краткие беседы с ним носили сугубо дипломатический характер. Мы спрашивали лишь то, что старик непременно знал и что мог сказать, не опасаясь, что мы станем влезать в душу с расспросами о шаманстве.

И вот через несколько месяцев, в марте, когда еще вовсю царствует зима, мы вновь на Мундуйке. Озеро сковано льдом. От поселка нас на оленях доставили к Ламбину, с которым мы хорошо поработали в прошлый сезон и у которого мы теперь собирались записать (портативный магнитофон был с нами) кетские тексты для изучения языка. По дороге в избушку Ламбина мы заехали и к Федору Агафоновичу. Нас приняли очень радушно, тем более что мы выполнили просьбу хозяйки и привезли бисер, а также фотографии, отснятые в прошлый приезд. Нас напоили чаем, и мы поехали через озеро.

У Ламбина мы прожили больше месяца. Как-то ранним утром (хотя уже наступал полярный день, и разобрать, когда раннее утро, а когда поздняя ночь, было трудно) я проснулся от четкого скрипа оленьих санок. Накинув полушубок, я выглянул наружу. К избушке приближались две оленьи упряжки. Вскоре вошел сын Федора Агафоновича и сообщил, что отец ждет нас в гости. Просил собраться тотчас. Приглашение было, несомненно, приятно, и мы через пару минут были готовы в путь.

— Отец сказал, чтобы ты машинку взял тоже, — Герман показал на магнитофон.

Такая просьба была совсем неожиданной. Неужели придется пожалеть, что осталось всего две кассеты?

В избушке Федора Агафоновича, куда мы добрались только к полудню, оказалось почти все взрослое население поселка, принадлежащее, как мы уже знали, к одной родовой группе с хозяином. Огромная кастрюля стояла на печке. В ней варилось мясо лося. Кипел чай в чайнике. Нашего приезда ждали. Хозяин сердечно приветствовал нас и усадил на шкуру рядом с собой.

— Ну что, парень, настроишь свою машинку, а я петь буду. Через два дня начнется перелет птиц с юга на север. Я петь буду, чтобы они сели и на нашем озере. Весна идет. Голодное это время. Реки и озера подо льдом. Рыбы нет. В тайгу не уйдешь: наст не держит. А оленей у нас мало, их забивать грешно. Одна надежда на перелетную птицу, пока рыбы нет, — сказал хозяин и, хитро улыбаясь, похлопал меня по плечу.

Собравшиеся отведали мяса, выпили густого черного чая и расселись в круг, в центре которого — печка, хозяин и я с магнитофоном.

Медленно прекращались разговоры, и, когда наступила тишина, старик посмотрел на меня и кивнул головой. Мол, начали. Я включил магнитофон.

Федор Агафонович запел. Мне никогда не передать волнение, охватившее нас, приезжих, впервые слушавших песни поистине седой древности. Среди еще заснеженной тайги, на берегу заполярного озера, за тысячи километров от городов и привычного быта, нам довелось услышать песню, напоминающую своей мелодией гимны древних инков. Как и у Имы Сумак, голос Федора Агафоновича то взлетал вверх, то шелестел по земле, то становился звонким, то глухим. Так продолжалось много часов. Давно кончились пленки, а старик пел самозабвенно, обращаясь к небу, звездам, солнцу и спешащим на север птицам. Нам был сделан редкий подарок: нас пригласили быть соучастниками церемонии, открывающей весеннюю охоту.