— Пичужка, — рявкнул тигр, — ты знаешь, что это такое на стебле — круглое, зеленое.

— Тыква, — прочирикал воробей и улетел прочь.

— Тыква, — громко повторил тигр и ушел в пещеру.

А тыква росла, скоро она стала, как холм. Затем — как гора, затеняющая солнечные лучи, падавшие на долину, ручей и тигриную пещеру. Чтобы увидеть верхушку тыквы, тигр задрал морду, хотя сам был, как небольшая гора.

Воробей первым услышал шум, бурление в тыкве, как будто под крышкой кипит вода. Он стал облетывать тыкву. Тигр следил за его полетами и тоже прислушивался к шуму в тыкве.

А в тыкве происходило чудо. В тыкве копошились разные люди, разные народы. Там были тай и мяо, китайцы и носу, бирманцы и кава и еще какие-то совсем неизвестные люди. Они карабкались снизу вверх, пробиваясь сквозь мякоть, ища выхода. Мяо и китайцы долбили тыкву мотыгами, кава и носу протыкали ее копьями, бирманцы и тай пробивались, размахивая заступами. Вот-вот не выдержит стенка, появится отверстие.

Первым заметил, как появилось в тыкве отверстие, тигр; он поднялся на лапы и, оскалив пасть, заглянул внутрь. Толпившиеся у выхода люди отпрянули со страхом в глубь тыквы. Каждый раз, когда кто-то приближался к выходу из тыквы, тигр готовился проглотить смельчака.

Приуныли разные народы. Появились они в тыкве, а выйти наружу не могут. Над тигром летает воробей, гневно чирикает, пытается клюнуть его в нос. Но что может сделать малая птаха с огромным зверем? Томятся народы в тыкве, все сгрудились у выхода, ждут момента, когда зверь отвернется или заснет. Но начеку тигр и не выпускает никого.

Тут воробей, крутившийся вокруг тыквы, подкрался к хвосту тигра, долго летал над ним, будто целился, и резко бросился вниз на кончик хвоста. Со всей воробьиной силой в самое больное место клюнул воробей тигра…

От неожиданности, от боли тигр отвернул морду от тыквенного отверстия, норовя схватить обидчика. Все народы как будто только того и ждали. Они выскочили наружу. Китайцы, тай, мяо, бирманцы — все с мотыгами и заступами побежали на равнины и в горные долины, носу с самострелами — в северные горы, а кава, шедшие последними, ухватили копья и спрятались тут же, в горах и лесных чащобах…

Отец Булана перевел дыхание, кашлянул и завершил рассказ так:

— С той поры на самых добрых землях — китайцы и тай, похуже, в горных долинах, — мяо и бирманцы, в горах охотятся носу, ну а наши люди добывают пищу свою здесь же, где сидим мы, где под ближней горой и росла тыква — общий дом и общая жизнь всяких людей. Для нашего народа, наших сородичей, одинаково дороги и тыква и воробей. А наши соседи чтят тигра. Может быть, он был их предком, как ты думаешь, женщина со стекляшками на глазах?

Отец Булана обратился к Чжэн Вэй, та ничего не ответила, только пожала старику руку и улыбнулась — спасибо, мол, за рассказ.

Когда сопоставляешь историю появления девушки-красавицы Мэн-Цзян Нюй и всех народов в легенде кава, видишь много общего в восприятии тыквы, дыни, арбуза, огурца как вместилища многих жизней, каждое семя — это жизнь. Недаром есть русская загадка: «Без окон без дверей полна горница людей», отгадка — огурец.

Тыква — не животное, не существо — в народном представлении становилась живой, почиталась как тотем, как предок. В древнейшей китайской мифологии тыква участвует в сотворении мира, порождая в своем чреве титана — демиурга Пань-Гу, где Гу — это тыква-горлянка, а Пань — блюдо или просто имя.

Китайские историко-этнографические источники позволяют утверждать, что мифический Пань-Гу китайцев, сюжет этногенетического предка-прародителя, заимствован ими у древних южных соседей мань, бывших общими предками современных народов мяо, яо и шэ.

Неожиданно все перемешалось. Мифы о Пань-Гу — псе и человеке, демиурге, выросшем в тыкве-горлянке, легенды народов шэ и мяо о пятицветной собаке Паньху — предке всех мань Древнего Китая, запись в династической хронике «Хоу-ханьшу» о Паньху и императоре Гаосине, которая связана с теми же южными варварами мань и которая как бы объединила древний миф и устную легенду современных народов.

Что сначала, что потом? Сказать трудно. Зато есть возможность изложить историю достаточно полно, опираясь на обе традиции — устную и письменную.

Горы Улинь — сплошная гряда. Невысокая, заросшая деревьями и кустарниками, тянется она с запада на восток, постоянно понижаясь и исчезая совсем в приморской долине. В этих горах ущелья и пещеры, долины коротких и бурных рек и водопады. Некоторые из них обрушиваются вниз с большой высоты, другие падают плавно, словно по ступенькам. Одни вершины в горной гряде почти достигают облаков островерхими пиками. Другие предстают причудливым каменным лесом, поднявшимся над деревьями и кустарниками, усеявшими склоны.

В горных лесах поют птицы, плодятся изюбры и олени, растут разные плоды, ягоды, орехи. Все есть в горах Улинь для жизни и радостей — и ясное, прозрачное голубое небо, и солнце, дарящее тепло, и тень деревьев, несущая прохладу, и хрустально-чистая вода родников, и даже укрытия пещер на случаи непогоды, ненастья. Все есть в горах Улинь для жизни и радостей, нет только тех, кто лучше, чем птицы и животные, может жить и радоваться, может понимать, что они живут и радуются, — нет людей. Нет их ни в горах Улинь, ни рядом: и там, где встает солнце и где оно заходит, и там, в той стороне, куда обычно с гор скатываются ручьи и реки. Что же там за горой, откуда иногда летит морозный ветер? Неизвестно. Там за горой такая даль, что туда не долететь птице, не добежать оленю.

Пусто без людей в горах, забытыми богами и духами кажутся сами горы. А солнце встает, а день приходит новый, как будто, он, этот день, ждет чего-то, ждет чуда.

А тем временем далеко за горами на земле, где после цветения деревьев и кустарников появляются на ветках плоды и ягоды, потом желтеют и опадают листья, приходит холод, а с ним снег покрывает землю, на той земле, где после холодов вновь наступает тепло и зеленеют опять деревья и кустарники, жили люди.

С утра до вечера одни трудились с мотыгами на полях, другие с вечера до утра охраняли сон уставших соплеменников от врагов, которых у племени вождя Гаосина было много. Всем хотелось прибрать к своим рукам земли Гаосина, особенно соседям справа и особенно тогда, когда к ним на подмогу пришли войска, предводительствуемые духом — воином Фань.

Известие о Фань встревожило и расстроило Гаосина. Не находил себе места вождь ни в доме, ни среди деревьев в священной роще. Хотя поселение Гаосина было окружено высокой стеной из стволов деревьев, она не могла защитить племя. В беспокойстве проходили дни и ночи, а мудрого решения не было. К духам обратился Гаосин, и те сказали ему: «Изведи Фаня, убей Фаня, и враг сам покинет твою землю». Но как извести Фаня?

И громогласно объявил Гаосин, что тому, кто одолеет Фаня, кто доставит его голову, Гаосин отдаст в жены свою дочь. Дочь-красавица стояла рядом с отцом и согласно кивала головой.

К сказанному Гаосином прислушалась бежавшая через двор необычная собака — шерсть ее была окрашена в пять цветов, и кличка у пса была самая простая — Паньху, что значило «пестрый».

Люди обсуждали сказанное вождем, а Паньху бегал вокруг них и заглядывал им в глаза, прислушивался к их речам. От взгляда пса некоторые боязливо отворачивались, им казалось, что вот-вот собака заговорит. Паньху побегал, побродил среди людей, понял, что никто не рискует совершить подвиг, и перемахнул через стену.

Исчезновение пса никто не заметил. Паньху не было весь день и всю ночь. На следующий день рано утром через стену перелетело пестрое, пятицветное существо с головой Фаня в зубах.

Бывшие во дворе испуганно шарахнулись от пса, крича: «Голова Фаня! Голова Фаня!» Гаосин и его дочь вышли во двор. Пес подбежал к вождю и положил у его ног голову Фаня, а сам отбежал к дочери Гаосина и стал тереться у ее ног. Гаосин, радостный, разглядывал голову врага и улыбался. Он был доволен: и враг побежден, и дочь не покинет отца — ведь нельзя же женить пса и девушку.