И все же с каждым днем Бесси убеждалась, что дядя знает больше, чем казалось поначалу. Эстер бережно, трогательно успокаивала мужа – своего сурового молчаливого Найтена, по жалобной, отчаянной и в то же время любящей манере Бесси понимала, что тетушка тоже все знает. Когда она невидящим взглядом смотрела в лицо мужа, из глаз текли слезы. А иногда, думая, что никто их не слышит, Эстер повторяла слова, которые священник произносил в церкви в прежние, более счастливые дни, и верила в их способность утешать. И все же с каждым днем сама становилась все печальнее.

За три-четыре дня до начала суда старики получили вызов в Йорк на заседание. Ни Бесси, ни Джон, ни Джейн не понимали, как и почему это произошло, ведь все они давно выступили со свидетельскими показаниями и получили заверения в том, что улик вполне достаточно.

Увы! Защищавший обвиняемых адвокат услышал от грабителей, что в налете участвовали трое, и даже узнал, кто именно был этот третий. Долг адвоката заключался в облегчении участи подзащитных, для чего требовалось доказать, что они выступали орудиями в руках того, кто, зная расположение комнат и обычаи обитателей, задумал и организовал нападение. Для этого возникла необходимость допросить родителей, которые, по словам обвиняемых, должны были узнать голос сына. Никто не догадывался, что Бесси тоже могла свидетельствовать о присутствии Бенджамина, а поскольку считалось, что молодой человек покинул Англию, речь о предательстве со стороны сообщников не шла.

Накануне суда старики приехали в Йорк в сопровождении Бесси и Джона. Найтен по-прежнему молчал, так что трудно было понять, о чем он думает. Жена нежно о нем заботилась, но, судя по суровой манере, он не замечал трогательного внимания.

Порой Бесси со страхом замечала, что Эстер впадает в детство. Бесконечная любовь к мужу то и дело заставляла ее попытаться растопить лед его манер, и порой в жалких потугах вернуть Найтена в прежнее состояние жена забывала, почему тот настолько изменился.

– Наверняка судьи не станут их мучить, когда увидят, насколько старики слабы! – воскликнула Бесси утром, со страхом ожидая начала суда. – Не могут же они быть столь жестокими!

И все же, несмотря на ее твердую убежденность, все произошло именно так, как должно было произойти. Увидев, кого привели на свидетельскую скамью, адвокат почти виновато посмотрел на судью, однако тот приказал стороне защиты начать допрос, и Найтену пришлось отвечать.

– В интересах своих клиентов, милорд, я вынужден приступить к делу, о котором по всем иным причинам сожалею, – начал адвокат.

– Приступайте! – распорядился судья. – Все, что правильно и законно, должно быть исполнено.

Однако, сам немолодой человек, судья не смог скрыть сочувствия, когда Найтен с серым неподвижным лицом и ввалившимися глазами положил руки на перила свидетельской трибуны и приготовился отвечать на вопросы, смысл которых уже начал понимать. Он не захотел уклониться от правды, ибо, как сказал сам, не без труда вспомнив строки Вечной книги, «камни возопиют против такого грешника»[68].

– Полагаю, вас зовут Найтен Хантройд?

– Да.

– Живете на ферме Наб-Энд?

– Да.

– Помните ночь двенадцатого ноября?

– Да.

– Полагаю, той ночью вас разбудил какой-то шум. Что именно это было?

Глаза старика остановились на адвокате с выражением загнанного существа. Этот взгляд барристер больше не смог забыть до смертного дня.

– В наше окно летели мелкие камешки.

– Вы сразу услышали звук?

– Нет.

– Что же вас разбудило?

– Она.

– И тогда вы оба услышали стук в стекло. А что-нибудь еще услышали?

Наступила долгая пауза, а затем последовал тихий, но внятный ответ:

– Да.

– Что же именно?

– Наш Бенджамин попросил его впустить. Она сказала, что это точно он.

– И вы подумали, что это он, верно?

– Я сказал ей, – на сей раз голос зазвучал громче, – чтобы спала и не воображала, что каждый проходящий по улице пьяница – наш Бенджамин, потому что сын умер.

– А она?

– Она ответила, что, еще не проснувшись, ясно услышала голос Бенджамина, и он попросил впустить. Но я велел не верить снам, а повернуться на бок и спать дальше.

– И она подчинилась?

Снова наступила долгая пауза. Судья, присяжные, адвокаты, публика – все затаили дыхание. Наконец Найтен произнес:

– Нет!

– Как вы поступили? Простите, милорд, но я вынужден задавать эти болезненные вопросы.

– Понял, что она не успокоится, потому что всегда верила, что он вернется к нам, как блудный сын из Евангелия, – голос дрогнул, однако Найтен сделал над собой усилие и справился. – Она сказала, что если не встану, то встанет сама, и как раз тогда я тоже услышал голос. Джентльмены, сейчас я не в себе. Долго болел, дрожу от слабости. Так вот, кто-то произнес: «Папа, мама, я здесь, умираю от холода. Встаньте и впустите меня».

– И этот голос…

– Был похож на голос нашего Бенджамина. Понимаю, к чему вы клоните, сэр, и скажу всю правду, хотя меня это убивает. Не утверждаю, что это был его голос, просто похож…

– Вполне достаточно. Спасибо, уважаемый мистер Хантройд. Значит, по просьбе голоса, похожего на голос сына, вы спустились и открыли дверь вот этим двум обвиняемым и кому-то третьему?

Найтен кивнул в знак согласия, и даже суд проявил милосердие и не заставил продолжать показания.

– Позовите Эстер Хантройд.

На свидетельское место вошла пожилая, явно почти слепая женщина с миловидным мягким усталым лицом и почтительно поклонилась тем, кого привыкла уважать, но чьего присутствия не видела.

В ее скромном незрячем обличье, пока она стояла, ожидая, что произойдет дальше, было нечто невыразимо тронувшее всех присутствующих. Адвокат снова извинился, однако судья не смог ответить: лицо его дрожало. Присяжные с тревогой смотрели на защитника обвиняемых. Тот почувствовал, что может зайти слишком далеко, тем самым склонив присяжных к сочувствию одной из сторон, но задать пару вопросов все-таки счел необходимым, поэтому, поспешно обобщив все, что услышал прежде, спросил:

– Вам показалось, что голос сына просил его впустить?

– Да! Уверена, что наш Бенджамин вернулся домой. Правда, не знаю, где он сейчас.

Эстер повернулась, словно в тишине зала суда надеялась снова услышать голос сына.

– Да. Значит, той ночью он пришел домой, и муж спустился, чтобы открыть ему дверь?

– Думаю, что так. Снизу донесся громкий шум. Там было много народу.

– И среди других голосов вы снова услышали голос сына?

– Это ему навредит, сэр? – спросила Эстер, и в лице отразилась сосредоточенность на вопросах.

– Я не для этого вас спрашиваю, – ответил адвокат. – Полагаю, ваш сын покинул Англию, а потому ничто вами сказанное не сможет ему навредить. Итак, вы снова услышали его голос?

– Да, сэр. Точно услышала.

– И какие-то люди поднялись в вашу комнату? Что они сказали?

– Спросили, где Найтен хранит свой чулок.

– И вы… вы сказали?

– Нет, сэр. Знала, что Найтену это не понравится.

– Как вы поступили?

На лице Эстер отразилось нежелание, как будто она начала сопоставлять причины и следствия.

– Позвала Бесси. Это моя племянница, сэр.

– И услышали, как кто-то кричит снизу?

Эстер взглянула жалобно, но не ответила.

– Господа присяжные, хочу привлечь к этому факту ваше особое внимание: свидетельница признает, что услышала, как кто-то третий кричит тем, кто поднялся по лестнице. Что он сказал? Это мой последний вопрос к вам. Что сказал оставшийся внизу третий человек?

Лицо свидетельницы исказилось мукой. Рот несколько раз открылся, словно для ответа. Эстер умоляюще вытянула руки, но не произнесла ни звука и упала на руки тех, кто оказался рядом. Найтен пробился к свидетельской трибуне.

– Господин судья, женщине плохо. Стыдно так обращаться с матерью. Мой сын, мой единственный ребенок попросил нас открыть дверь, а потом крикнул двум другим, чтобы, если старуха не прекратит звать на помощь племянницу, схватили ее за горло. Теперь вы знаете правду – всю правду. Оставляю вас в руках Господа; пусть рассудит, каким способом вы ее получили.