Свидетельство могло быть представлено истинно или ложно, в зависимости от того, верил ли в него сам говорящий, однако несложно заметить, какие мощные средства для мести оно открывало. Хуже всего было то, что сами обвиняемые часто способствовали распространению паники. Некоторых страх смерти толкал на признание тех воображаемых преступлений, в которых их обвиняли и обещали прощение в случае покаяния. Кое-кто, слабый и малодушный, в силу воспаленного воображения и сам начинал верить в собственную вину.

Лоис и Фейт сидели за прялками. Обе молчали, обдумывая ходившие по городу истории. Лоис заговорила первой:

– Ах, Фейт, эта страна хуже Англии даже в дни охотника на ведьм мастера Мэтью Хопкинса[55]. Начинаю бояться всех вокруг. Иногда боюсь даже Натте!

Фейт слегка покраснела и спросила:

– Почему? Что заставляет тебя не доверять нашей служанке?

– О! Как только страх касается ума, сразу его стыжусь. Но знаешь, ее облик и даже цвет кожи поначалу показались мне очень странными. И она некрещеная, а об индейских колдунах ходит немало разговоров. Не знаю, что за варево она порой помешивает на плите, не понимаю ее песнопений. Однажды встретила Натте в сумерках возле дома пастора Таппау вместе с его служанкой Хотой. А вскоре всех испугало несчастье в его доме, и я подумала, уж не приложила ли она к нему руку.

Фейт долго сидела молча, словно глубоко задумавшись, а потом ответила:

– Даже если Натте обладает силами, которых не имеем ни ты, ни я, то не станет использовать их кому-то во вред, по крайней мере тем, кого любит.

– Так себе утешение, – вздохнула Лоис. – Если служанка обладает какими-то особенными способностями, я ее боюсь, хотя не сделала ей ничего плохого. Даже могу сказать, что она мне нравится. Но такие силы дает только Сатана, и доказательство в том, что Натте направляет их лишь на тех, к кому плохо относится.

– Почему бы и нет? – спросила Фейт, поднимая глаза и обжигая кузину огненным взглядом.

– Потому, – ответила Лоис, не заметив откровенного вызова, – что нас учат молиться за тех, кто нас презирает, и творить добро тем, кто нас обижает. Но бедная Натте воспитана не в христианской вере. Было бы хорошо, если бы мистер Нолан ее окрестил. Возможно, тогда она смогла бы очиститься от сатанинских искушений.

– А разве ты никогда не подвергаешься искушениям? – насмешливо спросила Фейт. – Хоть давно и правильно крещена!

– Верно, – грустно согласилась Лоис. – Часто я поступаю неправильно, но не исключено, что если бы не Святой Дух, то поступала бы еще хуже.

Они снова помолчали.

– Лоис, – наконец заговорила Фейт, – не хочу тебя обидеть, просто ответь. У тебя никогда не возникает желания отказаться от далекой и смутной будущей жизни, о которой твердят священники, ради нескольких лет настоящего, живого счастья, готового начаться завтра или даже сегодня, в эту самую минуту? О! Я представляю счастье, по сравнению с которым все эти туманные образы рая…

– Фейт, Фейт! – в ужасе воскликнула Лоис, прикрыв ладонью рот кузины и в страхе посмотрев по сторонам. – Тише! Ты же не знаешь, кто может услышать, и отдаешь себя в его власть!

Однако Фейт оттолкнула руку и возразила:

– Лоис, я верю в такое счастье ничуть не больше, чем в рай. Возможно, и то и другое существует, но так далеко, что в них трудно поверить. Так вот, весь этот шум насчет дома мистера Таппау: обещай никому не говорить ни слова, и я поделюсь с тобой секретом.

– Нет-нет! – испуганно отказалась Лоис. – Пусть секрет останется секретом: не хочу ничего слышать. Готова сделать для тебя все, что в моих силах, кузина Фейт, но сейчас стараюсь сохранить свою жизнь и мысли в строжайших рамках благочестивой простоты и удержаться в стороне от всего, что покрыто тайной.

– Как пожелаешь, трусиха. Если бы выслушала меня, твои страхи стали бы куда меньше, если бы не исчезли совсем.

Больше Фейт не произнесла ни слова, хотя Лоис робко попыталась вовлечь ее в беседу на другие темы.

Слухи о колдовстве распространились среди холмов, как эхо громовых раскатов. Все началось в доме мистера Таппау, и первыми жертвами пали две его маленькие дочери, но со всех сторон, из каждого квартала города то и дело поступали известия о новых случаях порчи. Уже не осталось семьи, где бы кто-нибудь не пострадал. Затем послышались возмущенные возгласы и угрозы мести. Невзирая на породившие их таинственные страдания, угрозы стремительно распространялись.

Наконец пришел день, когда после основательного поста и долгой молитвы мистер Таппау пригласил окрестных священников и всех благочестивых прихожан собраться в его доме и объединиться в торжественной религиозной службе ради освобождения его детей и других страдальцев от власти злого духа. Весь Салем направился к дому пастора. Лица выражали крайнее возбуждение: на многих читался ужас и религиозное рвение, в то время как на других была написана решимость на грани жестокости.

В середине молитвы младшая дочь пастора, Эстер Таппау, забилась в конвульсиях. Приступ следовал за приступом, а ее безумные вопли сливались с криками и возгласами собравшейся конгрегации. Как только девочка немного утихла, а окружающие стояли, онемев от страха, отец простер над ней правую руку и именем Святой Троицы призвал сказать, кто ее мучил. Наступила мертвая тишина. Никто в толпе не шевелился и, кажется, даже не дышал. Эстер неловко помялась, а потом пробормотала имя индейской служанки в доме – Хота. Она присутствовала здесь же и казалась столь же заинтересованной, как все остальные, больше того, подносила страдающему ребенку лекарство, но сейчас несчастная женщина замерла в глубоком потрясении. Имя ее тут же подхватили сотни голосов и принялись с ненавистью повторять: еще мгновение, и люди набросились бы на жалкое, бледное, ничего не понимающее дрожащее существо и разорвали бы на куски. В растерянности и недоумении Хота выглядела едва ли не виноватой, но пастор Таппау – высокий, худой, седой – выпрямился во весь рост и жестом заставил их отступить и выслушать его обращение, после чего объяснил пастве, что стихийная расправа не является справедливым наказанием. Необходим процесс осуждения, возможно, – признания вины. Он надеялся, что если допросить Хоту, то ее откровения послужат облегчению страданий детей. Горожане должны оставить преступницу в руках отцов церкви, чтобы они могли сразиться с Сатаной, прежде чем передать осужденную в руки гражданского правосудия. Мистер Таппау говорил убедительно, ибо говорил как отец, чьи дети подвержены тяжким таинственным мучениям, и больше того – как отец, который верит, что получил ключ к облегчению участи и своих дочерей, и других страдальцев. Конгрегация со стоном смирилась и принялась слушать долгую страстную молитву, возносимую пастором в присутствии несчастной Хоты, которую, словно готовые сорваться цепные псы, охраняли двое крепких мужчин, даже несмотря на то, что молитва закончилась словами всемилостивого Спасителя.

Сцена произвела на Лоис настолько тяжкое, гнетущее впечатление, что она не только физически дрожала от глупости, жестокости и суеверия толпы, но и мысленно ужасалась при виде осужденной, в чью вину верила, а также открытой ненависти и агрессии со стороны окружающих, которая не могла не ранить доброе сердце. Бледная, с опущенным взором, она вышла на воздух следом за тетушкой, кузеном и кузинами. Грейс Хиксон возвращалась домой с триумфальным облегчением: виновница установлена и должна понести наказание. Манассия воспринял действо как исполнение пророчества. Пруденс неподобающе радовалась новизне впечатлений, и только Фейт выглядела необычно смущенной и встревоженной.

– Мы с Эстер Таппау почти ровесницы, – возбужденно объявила Пруденс. – У нее день рождения в сентябре, а у меня в октябре.

– Какое это имеет значение? – резко осведомилась Фейт.

– Никакого. Просто за такую маленькую девочку молились все эти важные священники, а многие прихожане приехали ради нее издалека: некоторые, как я слышала, даже из самого Бостона. Понимаешь, когда она дергалась, сам благочестивый мистер Хенвик держал ей голову, а почтенная мадам Холбрук даже забралась на стул, чтобы лучше видеть. Интересно, сколько бы мне пришлось дергаться, прежде чем на меня обратили бы внимание все эти уважаемые персоны? Наверное, для этого нужно быть дочкой пастора. Теперь она так зазнается, что и не подступишься. Фейт! Неужели ты веришь, что Хота действительно ее заколдовала? Когда я в последний раз заходила к пастору Таппау, она угощала меня кукурузным печеньем: совсем как обычная женщина, только, может быть, чуть добрее, чем остальные. И вот теперь оказалось, что она ведьма!