Стремясь порадовать супруга любым доступным способом, Нест занялась садоводством и украсила каждый уголок некогда неухоженного двора множеством нежных горных растений, пересаженных сюда не столько за их редкость, сколько за красоту цветения. Под окном ее комнаты пышно разросся куст розы эглантерии, который они с Оуэном вместе посадили крошечным отростком. В такие моменты Оуэн забывал обо всем на свете, кроме нынешнего счастья: все заботы и печали прошлого, все неприятности и опасности будущего тонули в густом тумане. Мальчик рос таким прелестным, что любящий отец видел в нем благословение свыше. Одним солнечным осенним утром Нест вынесла его на крыльцо навстречу поднимавшемуся по тропинке Оуэну, и малыш радостно заверещал и захлопал в ладошки. Когда же все трое вместе вошли в дом, трудно было сказать, кто из них счастливее. Оуэн держал сына на руках и веселил, в то время как Нест занималась каким-то несложным рукоделием. Сидя возле окна и то и дело отвлекаясь от работы, чтобы взглянуть на мужа и сына, она рассказывала обо всем, что произошло за последний день: о новых умениях ребенка, о вчерашнем улове, о долетевших из Пенморфа сплетнях. Она давно заметила, что при любом упоминании связанных с Бодуэном обстоятельств муж начинал нервничать, и постепенно совсем перестала говорить о его доме. В последнее время молодой сквайр особенно страдал от раздражительности и гневливости отца. Проявляясь в мелочах, несправедливость тем не менее больно ранила.

Пока супруги беседовали, лаская друг друга и любимого ребенка, окно заслонила тень. Прежде чем они успели понять, что это было, тень исчезла, а спустя мгновение открылась дверь и в комнату вошел сквайр Гриффитс собственной персоной, остановился и посмотрел сначала на сына – счастливого, жизнерадостного, гордо сжимавшего в объятиях чудесного младенца и вовсе не похожего на того мрачного, пассивного молодого человека, которым он представал дома, – затем взгляд его упал на Нест – бледную, испуганную, дрожащую. Опустив на колени рукоделие, она не осмелилась встать со скамьи, а лишь безмолвно смотрела на мужа, словно нуждалась в защите.

Побледнев от едва сдерживаемой ярости, некоторое время сквайр молча переводил взгляд с сына на сноху, а когда заговорил, каждый звук голоса, казалось, наполнился свинцовой тяжестью. Он обратился к сыну.

– Эта женщина… Кто она? – прогремел Гриффитс.

Оуэн на миг задумался, а потом ответил ровным, спокойным голосом:

– Отец, эта женщина – моя жена.

Он хотел было извиниться за долгое молчание, попросить у отца прощения за то, что не сказал о женитьбе прежде, но сквайр Гриффитс с пеной у рта набросился на Нест с оскорблениями:

– Значит, то, что мне говорили, правда! Ты женился на ней! Женился на Нест Притчард, известной шлюхе! И вот теперь ведешь себя так, как будто не опозорился навечно, связав себя с падшей девкой! А она сидит и изображает скромницу, хотя давно уже примерила на себя роль будущей леди Бодуэн. Но я переверну небо и землю, чтобы не позволить самозванке ступить на порог дома моих предков!

Поток брани вылился с такой бешеной скоростью, что Оуэн не успел вставить ни слова возражения, и лишь когда сквайр замолчал, бросился вперед и воскликнул:

– Отец, тебя бессовестно обманули! Нест Притчард не шлюха! Да, это гнусная ложь! – Справившись с гневом, он сделал шаг к отцу и уже тише добавил: – Она так же чиста, как твоя собственная супруга, и, более того, как дорогая, бесценная матушка, которая подарила мне жизнь, а потом покинула, и мне пришлось в одиночестве пробиваться по жизни.

– Глупец! Бедный глупец! – выкрикнул сквайр.

В этот момент ребенок – крошка Оуэн – безмолвно переводивший глазенки с одного разъяренного лица на другое и с серьезным видом пытавшийся понять, что так разгневало всегда доброго ласкового отца, захныкал, чем привлек внимание сквайра и вызвал новый прилив бешенства.

– Наивный бедный слабый глупец! Возится с чужим отродьем как с собственным!

Оуэн непроизвольно прижал к груди испуганное дитя и усмехнулся в ответ на подоплеку прозвучавшей клеветы. От столь неожиданной реакции сквайр окончательно утратил ощущение реальности:

– Я требую, если хочешь считать себя моим сыном, отказаться от отпрыска этой бесстыдной порочной девки! Сию же секунду!

В порыве безудержного гнева, понимая, что Оуэн не собирается исполнять его требование, сквайр выхватил младенца из отцовских объятий и, швырнув его матери, в ярости выбежал из дома.

Бледная и неподвижная как мрамор, Нест, в ужасе от услышанного, раскрыла объятия навстречу ребенку, мальчик, вместо того чтобы найти успокоение на мягкой материнской груди, ударился об угол деревянной скамьи и упал на каменный пол.

Оуэн тут же подбежал поднять ребенка, но тот лежал так неподвижно, что отца охватил ужас. Он склонился над сыном, и в этот момент глазки его конвульсивно закатились, по крошечному тельцу пробежала судорога, а крошечные губки замерли в вечном покое.

Судорожный вздох мужа донес до Нест горькую правду. Она сползла со скамьи, на которой сидела, упала рядом с сыном в такой же мертвой неподвижности, и уже не слышала ни горестных уговоров, ни просьб, ни мольбы Оуэна.

Несчастный одинокий супруг и отец! Всего несколько мгновений назад он наслаждался счастьем любви и тепла, любовался обещанием долгих лет на сияющем здоровьем личике сына и радовался пробуждению души и ума. И вот перед ним неподвижный застывший образ. Сын больше никогда не обрадуется приходу отца, никогда не потянет навстречу ему крошечные ручки. Милый его лепет отныне будет звучать только во снах, но никогда в жизни! А рядом с мертвым младенцем забылась в спасительном беспамятстве несчастная мать – оклеветанная, сраженная горем Нест! Оуэн поборол накатившую слабость и попытался привести жену в чувство, но, увы, безуспешно.

Около полудня Эллис Притчард вернулся домой, не представляя, какое зрелище его ожидает, но, несмотря на потрясение, ему удалось вернуть дочь к жизни.

Постепенно Нест начала реагировать на звуки. Ее уложили в постель в темной спальне, и она забылась тяжелым сном. Только тогда подавленный неотвязной мыслью супруг осторожно высвободил руку от судорожного пожатия и, запечатлев на восковом лбу прощальный поцелуй, поспешно покинул и комнату, и дом.

У подножия холма Моел-Гест, примерно в миле от Тай-Гласса, в зарослях шиповника и белой брионии с мягкими завитками спрятался хрустальный пруд – чистейшее зеркало для синего неба. У берегов плавали широкие зеленые листья водяных лилий, а при свете солнца навстречу лучам из прохладной глубины поднимались великолепные цветы. Труднопроходимые заросли наполняли бесчисленные звуки. Щебет птиц в ветвях деревьев, неумолчный гул витавших над прудом насекомых, звон далекого водопада, блеяние пасущихся на холме овец – чудный хор создавал восхитительную гармонию природы.

Еще пару лет назад, во время одиноких блужданий в поисках покоя, этот уголок оставался одним из любимых приютов Оуэна. И сейчас, выйдя из Тай-Гласса, он интуитивно направился сюда, стараясь быстрой ходьбой заглушить нарастающую агонию.

Наступило то время дня, когда заявляет о себе грядущее изменение погоды. Маленький пруд больше не отражал яркую синеву неба, а повторял темные слоистые облака. Время от времени порыв ветра срывал осенние листья, а мирная музыка терялась в завываниях ветра на скрывавшихся в горных расщелинах болотах. А вскоре начался дождь и, усиливаясь с каждой минутой, превратился в ливень.

Только Оуэн ничего не замечал. Сидя на мокрой земле, закрыв лицо ладонями, все свои силы – и умственные, и физические – он сосредоточил на обуздании огненного потока крови, бурлящего и обжигающего мозг, угрожая свести с ума.

Призрак мертвого сына стоял перед ним, громко умоляя о мести, но когда несчастный молодой отец осознал, кому просит отомстить младенец, то содрогнулся от ужаса, ибо это был его собственный батюшка!

Снова и снова Оуэн пытался остановить поток мыслей, но круг замкнулся и не освобождал сознание. В конце концов ему удалось обуздать страсть и немного успокоиться. Теперь можно было попытаться подумать о планах на будущее.