Теперь Бриджет Фицджеральд остается освободиться от смертного греха и освободить других от его трагических последствий. Никакие молитвы и мессы никогда этого не сделают, хотя смогут наделить ее силой, способной совершить акты глубочайшей любви и чистейшей преданности. Страстные речи и мстительные крики, равно как неправедные молитвы, не достигали ушей святых! Силы зла перехватывали их и делали так, что посланные к небесам проклятия падали на ее голову и тело, а затем, мощью ее же любви, ранили и терзали сердце. Вот почему прежнее естество должно было получить погребение, причем немедленное – чтобы никогда больше не появиться на земле и не издать ни звука. Бриджет Фицджеральд вступила в монашеский орден клариссинок[31], чтобы неустанным покаянием и бесконечным служением людям в конце концов обрести прощение и душевный покой. До тех пор невинной душе предстоит страдать. Я явился к вам, чтобы умолять о невинной, причем не от имени ведьмы Бриджет Фицджеральд, а от имени раскаявшейся пособницы всего человечества бедной Клэр – сестры Магдалены.

– Сэр, – проговорил я, когда гость умолк, – я с уважением выслушал вашу просьбу, но могу заверить, что меня вовсе не надо убеждать сделать все для той, любовь к которой стала огромной частью моей жизни. Даже если на какое-то время я оставил ее, то лишь для того, чтобы обдумать действия по ее избавлению. Я как приверженец Англиканской церкви и дядюшка как пуританин по утрам и вечерам молимся, называя ее по имени, в то время как в ближайший шабат различные лондонские конгрегации будут молиться о том, чтобы неизвестная особа освободилась из плена темных сил. Больше того, должен сказать вам, сэр, что темные силы не нарушают покоя ее души. Она продолжает жить непорочной, незапятнанной, чистой, полной любви жизнью, в то время как все вокруг спешат от нее прочь. Хотел бы я обладать ее верой!

Долго молчавший дядюшка наконец заговорил:

– Племянник, полагаю, что, несмотря на ошибочную веру, этот джентльмен нашел верный способ наставить Бриджет на путь любви и милосердия, тем самым освободив от греха ненависти и мести. Так давай же и впредь пойдем дорогой подаяния неимущим и помощи сиротам, чтобы сделать свои молитвы действенными. Я же тем временем немедленно отправлюсь на север и позабочусь о молодой леди. К счастью, я уже слишком стар, чтобы бояться людей или демонов. Привезу невинную страдалицу в этот дом как в ее собственный, и пусть демон последует за ней, если захочет! Здесь его встретит сообщество ангелов. Посмотрим, каким окажется исход!

Добрый смелый дядюшка! Блажен, кто верует… Только вот отец Бернард сидел в задумчивости:

– Вся ненависть не может покинуть ее сердце, все христианское милосердие не может проникнуть в душу, иначе демон уже потерял бы свою власть. А вы, кажется, сказали, что внучка по-прежнему страдает?

– По-прежнему страдает! – с горечью подтвердил я, вспомнив последнее письмо мистрис Кларк.

Отец Бернард распрощался. Впоследствии мы узнали, что он приезжал в Лондон с секретной миссией по поручению якобитов, и тем не менее проявил себя посланником благородным и мудрым.

Месяцы проходили один за другим без изменений. Люси умоляла дядюшку оставить ее на севере, опасаясь, как я узнал, что, если приедет в сопровождении своей компаньонки и поселится в одном доме со мной, чувство мое не выдержит неизбежных испытаний. Так она считала не из-за недоверия к моей преданности, а из-за полного жалости сочувствия к тому тяжкому удару по нервам, который испытывали все свидетели демонических проявлений.

Я ощущал себя беспомощным и несчастным, старался совершать благие дела, однако работал не из чувства сострадания, а исключительно из надежды на награду и воздаяние. Конечно, никакой награды не последовало и в конце концов я попросил у дяди позволения поехать в путешествие. Он разрешил, и я отправился в дорогу с одной-единственной целью, общей для многих скитальцев: убежать от себя. Несмотря на происходившие в то время военные события в Нидерландах, странный порыв привел меня в Антверпен. Точнее говоря, именно желание принять участие в чужих, внешних событиях привело меня в гущу борьбы с австрийцами[32]. В то время во всех городах Фландрии не прекращались акты гражданского неповиновения и даже восстания, безжалостно подавляемые силами австрийских гарнизонов.

Приехав в Антверпен, я первым делом навел справки об отце Бернарде. Выяснилось, что он на пару дней уехал в деревню. Тогда я спросил дорогу к монастырю клариссинок, однако увидел в нижней части города лишь зажатые в узких улицах высокие мрачные серые стены и наглухо закрытые ворота. Хозяин квартиры объяснил, что, если бы я страдал какой-нибудь тяжелой болезнью или переживал любое другое несчастье, монахини непременно приняли бы меня и оказали помощь. О «бедных Клэр» он отозвался как о строжайшем ордене милосердия, где сестры носили мешковатые одеяния из самых грубых тканей, круглый год ходили босиком, питались тем, что подавали жители, да и тем делились до последней крошки с толпившимися вокруг нищими. Они не контактировали с окружающим миром и посвящали себя исключительно облегчению чьих-либо страданий. На мой вопрос, смогу ли поговорить с кем-то из сестер, хозяин с улыбкой ответил, что им запрещено разговаривать даже для того, чтобы попросить пищу. И все-таки они умудряются выживать и даже помогать тем, кто обращается за помощью.

– Но предположим, что все о них забудут! – воскликнул я. Неужели и тогда монахини не станут привлекать внимания к своей участи? Что, просто тихо лягут и умрут?

– Если бы такое случилось, «бедные Клэр» приняли бы все безропотно. Однако основательница монастыря предусмотрела способ спасения в таких крайних случаях. У монахинь есть колокольчик – совсем небольшой, как я слышал, который на человеческой памяти еще ни разу не звонил. Так вот, если «бедные Клэр» останутся без еды на сутки, то смогут подать сигнал бедствия: жители города непременно помогут тем, кто неизменно заботится о нас денно и нощно.

Я подумал, что помощь может прийти с опозданием, но оставил эти мысли при себе и сменил тему разговора, спросив, не слышал ли хозяин чего-нибудь о некой сестре Магдалене.

– Да, – ответил добрый человек. – Слухи просачиваются даже из-за высоких монастырских стен. Сестра Магдалена – или великая грешница, или великая святая. Работает она больше, чем все остальные монахини вместе взятые. И все же, когда в прошлом месяце ее хотели избрать настоятельницей, она обратилась с мольбой к сестрам, чтобы поставили ее на самую низкую должность и сделали самой ничтожной служанкой.

– Вы никогда ее не видели? – уточнил я.

– Никогда, – ответил хозяин.

Ожидание отца Бернарда утомило меня, и все же я не покидал Антверпен. Политическое положение в стране накалилось до предела, во многом из-за нехватки продовольствия – следствие многолетних неурожаев. На каждом углу я встречал толпы взбешенных грязных людей, волчьими глазами смотревших на меня – здорового, сытого и хорошо одетого.

Наконец отец Бернард вернулся. Мы встретились, долго беседовали, и среди прочего он поведал, что, как ни странно, полк мистера Гисборна – отца Люси – в это время квартировал в Антверпене. Я попросил устроить встречу с ним, отец Бернард согласился, но спустя пару дней сказал, что, услышав мое имя, мистер Гисборн решительно отказался, заявив, что проклинает родную страну и ненавидит соотечественников.

Возможно, он вспомнил мое имя в связи со своей дочерью Люси. Как бы то ни было, шансы на знакомство отсутствовали. Отец Бернард подтвердил мои подозрения о зреющем среди «мундиров» Антверпена заговоре и посоветовал как можно скорее покинуть город, но я, словно стремился к опасности, наотрез отказался уезжать.

Однажды, когда мы с отцом Бернардом шли по Зеленой площади, тот раскланялся с направлявшимся к собору австрийским офицером, и как только джентльмен оказался вне зоны слышимости, пояснил: