Прошло больше десяти лет, прежде чем я понял, что же тогда произошло. В тот вечер на нас — пока только как бы через щелочку — взирала рожа дьявола, который вскоре вознамерится погрузить Центральную Европу в непроглядную тьму и навлечь на нее невыразимые бедствия.

С тех событий прошло несколько месяцев. Рудольф Штайнер без новых помех занимался своей обширной деятельностью, пребывая в основном в Дорнахе. Вместе с тем он снова посетил Вальдорфскую школу и провел конференцию с учителями. Осенью 1922 года он прочитал так называемый «Педагогический курс для молодежи», предназначенный преимущественно примкнувшим к нему молодым людям.

В конце того же года, сразу после Рождества, были объявлены следующие лекции Рудольфа Штайнера в Дорнахе, на которых намеревался присутствовать и я. Но определенные обязательства задержали меня, и я смог отправиться в Дорнах и Базель лишь в ночь под Новый год. В этот раз, как никогда, я радовался тому, что вновь увижу Гётеанум. Образ этого ни с чем несравнимого здания завладел мною настолько сильно, что я во время ожидания на какой — то промежуточной станции даже написал письмо, в котором детально остановился на архитектурных формах Гётеанума. Одновременно мои размышления были как бы эстафетой, переходившей от старого года к новому, который должен был начаться всего через несколько минут.

В Базель я прибыл очень ранним утром. При таможенном осмотре один из служащих меня спросил, не в Дорнах ли я направляюсь. Когда я подтвердил это, он сказал: «Тут произошло нечто серьезное — сегодня ночью Гётеанум сгорел дотла». Эти слова были для меня подобны удару дубинкой. Поначалу я никак не мог до конца воспринять их.

От Базеля на электричке можно доехать до Дорнаха примерно за полчаса. В поезде пассажиры только и говорили о Гётеануме. Но, несмотря на горькую печаль, охватившую меня, во мне все же теплилось отрадное чувство — все люди вокруг говорили о происшедшей катастрофе как об ударе судьбы, настигшем их всех. С большим уважением и даже с сочувствием они упоминали имя Рудольфа Штайнера.

Когда я прибыл в Дорнах, было все еще темно. Несколько друзей, знавших о моем приезде, встретили меня на станции. Они опасались, что внезапность известия о катастрофе еще сильнее потрясет меня. Мы побрели пешком в направлении Дорнахского холма. Нас встретил запах гари. И вскоре перед нами на фоне бледного неба возникла темная масса обрушившегося здания. Отдельные его фрагменты ярко светились и еще тлели, кое — где виднелись устало колеблющиеся языки пламени. Три гигантских деревянных зала, почти полностью уничтоженных пламенем, были похожи на потухшие факелы. Чувство, владевшее каждым, было не только скорбью по поводу утраты здания, драгоценного, уникального здесь на земле явления; это была боль, охватывающая обычно людей, когда судьба забирает у них друга, когда близкое существо расстается с нами до конца нашего странствования по земле.

Медленно бредя вдоль пожарища, я встретил Рудольфа Штайнера. Разве можно найти какие — нибудь слова при виде такой утраты? Я поприветствовал его почтительно, и он в душевном порыве взял меня за руку. «Десять лет работы…» — вот единственное, что он произнес. Но каждое слово отозвалось в моем сердце. В его лице, в его глазах после этой ночи ужаса и скорби можно было прочитать и нечто совершенно другое. Беда не ограничивается только уничтожением десяти лет труда, пожар был еще и предвестником грядущих событий, предостережением времени.

Первого января 1923 года Рудольфом Штайнером давно была запланирована очередная лекция курса. Собравшиеся в Дорнахе друзья и те, кто интересовался этими лекциями, посчитали вполне естественным, что после всех этих событий, потребовавших неслыханного напряжения сил, Рудольф Штайнер отменит лекцию. Для нас стало неожиданностью известие о том, что он и слышать не хочет ни о какой отмене: мероприятие состоится точно в указанное время.

Уже задолго до начала лекции помещение одной из пристроек, так называемой столярной мастерской, которую пощадил огонь, было забито до отказа. Сотни людей застыли в молчании. Когда Рудольф Штайнер вошел, все встали. Люди, мне кажется, в этот момент были подобны одному большому сердцу, переполненному сочувствием учителю, на которого судьба обрушила жестокое испытание. Характерными шагами, как бы продвигаясь на ощупь, величественно неся голову и держа прямо весь корпус, Рудольф Штайнер прошел к сцене и поднялся на нее. Он начал словами: «Что я должен сказать о нашем Гётеануме? С любовью мы строили его, с любовью в нем работали, наша любовь не покидала его, когда мы видели его смерть. А теперь продолжим нашу работу». И, как будто не произошло ничего особенного, он, полностью владея собой, принялся ясным и спокойным голосом развивать перед нами непростые идеи о познании природы.

Всего три фразы об ударе судьбы, способном уничтожить любого другого человека. Совсем тихо и необычайно проникновенно сказал я себе тогда, что наше время тоже имеет своих героев и что боги непременно окажутся рядом с тем человеком, который находит в себе силы своим горем заплатить им дань.

Первый Гётеанум, о котором речь шла в предыдущей главе, был построен в основном в годы Первой мировой войны. В то время, которое Рудольф Штайнер часто называл судьбоносным, в Дорнахе можно было наблюдать довольно любопытный феномен. За стенами Гётеанума различные народы воинственно противостояли друг другу, ведя между собой все более ожесточенную борьбу. И именно тогда же представители почти всех этих наций мирно бок о бок работали на строительстве Гётеанума. Но самое примечательное, что они здесь не просто терпимо относились друг к другу — между ними происходил живой дружеский обмен идеями и личным опытом. Они были в приподнятом расположении духа и чувствовали себя объединенными одной великой общечеловеческой целью. Еще удивительнее, что участвующие во всем этом люди были яркими индивидуальностями, в большинстве своем художественными натурами, личностями, которые не так — то легко поддаются общему настроению, а очень ревностно относятся к своей свободе. К тому же многие из них всем ходом собственного развития, постепенным проявлением собственных творческих сил и всей своей жизнью были особенно близко связаны с национальной культурой своих стран.

Чем больше я размышляю об этом удивительном человеческом феномене, каким мы могли его наблюдать в самый разгар беспорядков и заблуждений военного времени, тем больше склоняюсь к мысли, что в нем видится ответ, отклик на то, как сам Рудольф Штайнер относился к миру, к отдельным странам и отдельным народам. Я уже упоминал о том, что в самых различных по своей тематике лекциях перед слушателями представала своего рода опосредованная психология народов.

Когда Рудольф Штайнер приезжал в чужую страну, он тотчас вступал в сокровенную беседу с духовными силами, образующими ее язык, культуру и ландшафт. С нежностью, любовью и уважением воспринимал он душевную атмосферу той или иной страны. Можно сказать, что всем своим человеческим существом он погружался в образ целого народа. Он любил и ценил все, что имеет иной облик. Так, например, вернувшись из Англии, он мог без устали говорить об одухотворенности ландшафта тех мест, о переменчивой игре ветра между водой и облаками, об образах, имагинациях, с необычайной конкретностью вписывающихся там в атмосферу. С таким же напряжением душевных сил он погружался во все мистическое, что жило вокруг дольменов и менгиров, вокруг древних каменных сооружений. Он читал не только знаки, доступные физическому глазу. Его взгляд задерживался и на невидимых рунах, которые он находил вырезанными повсюду, и ему открывались новые переплетения человеческой истории. С неменьшей радостью, со своего рода эстетическим наслаждением он рассматривал парики и мантии, прочие предметы одежды и быта, которые английская культура сохраняла как отчетливые воспоминания о Средневековье. Выступая в каком — нибудь старинном университетском городе, например, в Оксфорде, он не упускал возможности познакомиться с особенностями тщательно продуманного церемониала, оказывающего на человека объективное воздействие. В годы после основания Свободной вальдорфской школы в Штутгарте даже известные теоретики школьного образования, да и вообще все те, кто работал в социально — педагогической сфере, занимаясь на этих английских курсах, прониклись симпатией к проводившему их Рудольфу Штайнеру. Англосакс в духовных вещах предпочитает непосредственность, прямую связь. А духовным устремлениям Рудольфа Штайнера были всегда свойственны ясное понимание действительности, четкое очерчивание исследуемых вопросов и точность изложения мыслей. Здесь, на родственной почве, эти свойства смогли проявиться еще непосредственнее. Ему явно доставляло радость на различных английских курсах знакомить педагогические круги Великобритании с представителями вальдорфского педагогического коллектива Штутгарта. Среди них были Каролина Гейдебранд, Евгений Колиско, Герман фон Баравалле, Карл Шуберт и другие.