Я не могу точно воспроизвести все сказанное Рудольфом Штайнером в ответ на этот вопрос, который, вполне возможно, был чьим — то воплем отчаяния. Но отчетливо помню, что смеявшиеся вскоре умолкли и все внимали оратору, затаив дыхание.

Рудольф Штайнер всегда уделял большое внимание не только содержанию вопросов, но и их подоплеке. В этом убеждает нас другой случай. Какой — то юнец, по всей видимости студент первого года обучения, обратился к нему с вопросом, который задал дерзким, наглым тоном. Рудольф Штайнер серьезно посмотрел ему в глаза, а затем произнес, отчеканивая каждое слово: «Вам нужно вначале научиться скромности». Затем он отвернулся, больше не обращая внимания на юнца. В этой жесткости, проявлявшейся в редких случаях, отчетливо, как мне думается, проступила человечность Рудольфа Штайнера. Но здесь мы ее увидели как бы с другой стороны. Он был целиком и полностью ответствен перед духом, имел перед ним определенные обязанности. А потому ему приходилось указывать любопытству, жажде сенсаций, дерзости на их границы. Но, как уже говорилось, необходимость в этом возникала лишь в редких случаях. Ибо существо Рудольфа Штайнера оказывало такое воздействие, что злые духи, притаившиеся за этими тремя дурными чертами характера, умолкали в его присутствии сами собой.

Однажды мне рассказали о необычном случае, свидетелем которого мне быть не довелось. Рассказ этот вызвал у меня доверие. И тогда, похоже, Рудольф Штайнер сознательно пошел на то, чтобы удовлетворить чье — то любопытство, жажду сенсации.

Как — то среди слушателей оказалась группа студентов, которые к тому времени посетили немало лекций Рудольфа Штайнера и также присутствовали при его удивительных ответах на вопросы. Уверенность, с которой он отвечал на самые разнообразные вопросы, произвела на них сильнейшее впечатление, и этот непостижимый для них феномен даже вызвал у них раздражение. И тогда они приняли дерзкое, вызывающее решение — устроить этому странному оратору какой — нибудь подвох. Среди них было несколько начинающих естествоиспытателей, преимущественно ботаников. Они где — то откопали уже изрядно пожелтевшую потрепанную книгу, посвященную флоре Южной Америки, и наугад выписали из нее названия нескольких им совершенно незнакомых южноамериканских растений. Когда Рудольф Штайнер пришел на ближайшую вечернюю лекцию, его уже ждал листочек с вопросом: «Что может сказать тайноведение о следующих растениях?» И ниже приводились фантастические для большинства людей названия: n. x. Реruviana и n. y. Вгаsil. Студенты уселись рядом друг с другом. Лекцию они слушали вполуха, поскольку уже предвкушали смущение, которое неминуемо испытает Рудольф Штайнер, когда возьмет в руки тот листок. И вот столь напряженно ожидаемый момент настал. Своим низким звучным голосом Рудольф Штайнер произнес. «Что может сказать тайноведение…» На мгновение он остановился. Напряжение студентов достигло максимальной точки. А затем он сказал примерно следующее: «Да, вопрос необычный, ибо названные здесь растения большинству из многоуважаемых присутствующих, скорее всего, совершенно незнакомы». Он сделал паузу. Студенты торжествующе переглянулись. «Поэтому, — продолжил он, — будет лучше, если я прежде опишу внешний вид этих растений, пусть даже в общих чертах». И он начал описывать их так подробно, будто стоял перед каждым из этих растений, поглаживал рукой их листья, вдыхал аромат цветов. У студентов пробежал холодок по спине. Они не решались смотреть друг на друга, сидели, чуть дыша, и внимали тому, что разворачивалось перед ними. И вот, наконец, Рудольф Штайнер сказал, что вообще — то его спрашивают не о том, к какому виду относятся эти растения и как они выглядят, а о том, что может сказать о них духоведение. И тут он на нескольких примерах пояснил, что корни такого — то из этих растений можно было бы использовать в качестве целебного средства для лечения таких — то болезней, цветы другого растения пригодны для лечения того — то и того — то. И он снова говорил вполне конкретно. Студенты в течение этих десяти минут совсем забыли о своем первоначальном намерении и внимательно слушали, пораженные. Когда они возвращались домой, размышляя обо всем случившемся, им стало ужасно стыдно. Этот стыд породил в некоторых из них внутреннюю моральную и духовную потребность в серьезном, глубоком изучении антропософской духовной науки и в развитии собственной активной деятельности на этом поприще.

Возвращаясь мысленно к этому событию, я снова и снова спрашивал себя: может быть, Рудольф Штайнер тогда сознательно пошел на удовлетворение любопытства, жажды сенсации или чего — то в этом роде, дав столь серьезный ответ на вопрос, заданный из озорства и желания подшутить? А разве последствия этого столь плачевно закончившегося «подвоха» не заставляют скорее предположить, что в подоплеке данного вопроса он увидел такие возможности дальнейшего развития происходившего, которые сами эти развязные молодые люди меньше всего предполагали?

В более поздние годы, особенно после Первой мировой войны с ее катастрофическими последствиями, ответы на отдельные вопросы после лекций стерлись из памяти. Я не отваживаюсь интерпретировать мотивы, которыми тогда руководствовался Рудольф Штайнер. Но мне думается, он придерживался такого мнения: благодаря уже опубликованным трудам, да и благодаря всей деятельности антропософского духовного движения людям предоставлен в пользование достаточно эффективный инструмент; и было бы уместно и полезно, если бы они, проявляя собственную активность, сами стали искать ответы.

Человечность, которая, без всяких сомнений, была присуща Рудольфу Штайнеру, ощущалась еще непосредственнее, еще интимнее, чем на публичных лекциях, во время личных бесед с ним. Вполне понятно, что беседы с такой исключительной личностью не сводились к чему — то вроде умных разговоров или задаванию вопросов в стиле обычных интервью. Обсуждались важные и порой даже решающие вопросы собственной внутренней жизни, духовного пути. А потому подобные беседы приобретали судьбоносный характер.

Непосредственная встреча с Рудольфом Штайнером несла в себе нечто раскрепощающее, призывающее и одновременно успокаивающее, проникая до самых глубин твоего существа. Не исключено, что в том или ином случае она поначалу вызывала некое потрясение, которое впоследствии приносило свои плоды.

Так, однажды к Рудольфу Штайнеру пришел маститый чешский журналист. Он подготовил несколько наболевших для него вопросов. Но стоило только ему сесть напротив Рудольфа Штайнера, как все, о чем он намеревался спросить, показалось ему вдруг маловажным. Он смог лишь воскликнуть: «Господин доктор, вы это знаете… Мне нечего вам сказать!» А затем произошло такое, чего он не испытывал уже много десятилетий: слезы прервали его слова…

О моих собственных беседах с Рудольфом Штайнером у меня сохранилось впечатление как о лишенном всякой неискренности, почти веселом перебрасывании вопросами и ответами. Никогда раньше и впоследствии мне не доводилось знать никого, кто вплоть до самой мельчайшей частички своего существа был бы столь внимателен к тому, что ему хотели сказать. Известно такое выражение: «Он обратился в слух». Рудольф Штайнер олицетворял эти слова со всей своей прекрасной человеческой серьезностью. То, с какой доброжелательностью, с каким глубоким уважением он внимал собеседнику, рождало высшую степень доверия и уверенности в самом себе.

Позже мне довелось услышать от одного человека, который был знаком с великим русским — Львом Толстым, следующее: «Стоило где — нибудь появиться Толстому, как он самым загадочным образом заполнял выражением своих глаз все помещение; никто бы не осмелился в присутствии этих глаз говорить неправду». Нечто подобное я могу сказать и о Рудольфе Штайнере. Только я немного изменил бы вышеприведенное высказывание: никто не испытывал искушения солгать в его присутствии, ибо выражение его глаз постоянно придавало храбрости и призывало быть правдивым.