Ревновал ли Александр её к брату? Простит он ему эту вольность, или они так и будут враждовать? Кейли продолжала думать об этом, ощущая, как будто обручем ей сдавливало виски, пока около двух часов ночи экипаж не остановился напротив их гостиницы.

В глубине души он, конечно, был расстроен из-за ссоры с братом. Но они оба были достаточно гордыми, чтобы эта размолвка продлилась, как можно дольше. И, пожалуй, в прежние времена Алекс закрыл бы глаза на наглость младшего брата, но только не теперь. Оказавшись в ту ночь в Королевской галерее, он успел многое услышать… и увидеть.

То, с какой страстью Джордж целовал руки его жены, будучи так непозволительно близко, стало последней каплей. Никогда прежде Алекс не ощущал такую жгучую дикую ревность. В тот миг ему хотелось надрать брату зад, а то и что похуже. Он не поверил, что Джордж влюбился, слишком уж парень был ветреный. Если бы он опоздал, если бы Кейли не стала сопротивляться… От одной только мысли, что случилось бы тогда, Александру хотелось рвать и метать. Чтобы Джордж сорвал драгоценный цветок, на который он сам больше не смел покуситься? Наверное, он убил бы его тогда, не задумываясь.

Чем больше он об этом размышлял, тем яснее становилась сложившаяся картина. Кейли до сих пор к нему привязана, несмотря на всё, что произошло, она почему-то умудрялась глядеть на него с обожанием. И этот её пристальный взгляд порой почти сводил его с ума настолько, что хотелось наплевать на все приличия и условности… Алекс до сих пор помнил, как потемнели эти малахитовые глазки, когда он поцеловал её шею и отстранился, чтобы проследить за реакцией девушки…

И она выхаживала его, больного, почти безнадёжного, и он не умер. Раньше он, пожалуй, разочаровался бы, как всегда размышляя, что такой тряпка и безбожник, как он, заслуживал лишь подобной бесславной смерти.

Но Кейли отныне была повсюду, вокруг него постоянно витал аромат её лёгкого парфюма, и он думал о ней денно и нощно. Когда умерла леди Кларисса, ему было жаль, но не покойницу, а её преданную дочь. Он плохо знал виконтессу, зато достаточно хорошо знал, как Кейли её любила. Сумасшедший контраст между их отношениями и тем, что он получил от своего отчима! Александр всегда завидовал Кейли, потому что его мать и отец были лишь жалким подобием родителей на фоне такой мачехи…

Но леди Клариссы не стало, и он решил позволить Кейли справиться с этим горем без него. Однако даже в Оксфорде он то и дело думал о ней. Он мало спал, но каждый раз, едва его голова касалась подушки, он закрывал глаза и вспоминал её прелестное лицо, не потерявшее ещё детскую округлость, её прямой тонкий носик и слегка пухлые розоватые губы, при взгляде на которые так и хотелось к ним прикоснуться. Когда Кейли улыбалась, на щеках у неё появлялись ямочки, а глаза сияли и будто становились светлее, приобретая голубоватый оттенок.

Прежде её девичья наивность и искренность то раздражали, то попросту обезоруживали его. А сейчас, когда он открыл в ней женщину, желанную и притягательную, в этом поразительном сочетании невинной юности и страстности Александр увидел её исключительность. Женщины, которых он знал прежде, волей или же нет, в подмётки ей не годились. И вот, когда Джордж покусился на то, что по всем мыслимым и немыслимым законам принадлежало только мужу, Алекс осознал, чем именно он владел и от чего раньше пытался убежать.

Может быть, поэтому, когда отчим приехал в Фаунтинс справиться о его здоровье, он встретил его так холодно. В то утро Александр сидел на постели, сжав губы в тонкую линию и разглядывая лицо человека, благодаря которому приобрёл все свои пороки, и думал лишь о том, куда подевалась его ненависть. Раньше он, медленно закипая, но проглатывая гнев и ненависть, мог бы снова поддаться этому странному влиянию мужчины, называвшего себя его отцом. Однако в то утро в нём не было ничего. Только пустота.

Алекс не чувствовал ни ярости, ни злости, ни обиды. В какой-то миг он просто ушёл в себя, открестившись от всего, о чём говорил Эшбёрн: про наследника, про службу и особняк, и далее, и далее…

«Как жаль, что это не произошло раньше», — подумал он тогда с горечью. Эшбёрн выглядел взволнованно, словно действительно беспокоился за него. Он долго болтал, пытаясь привлечь внимание Алекса, но тот, в конце концов, просто дал понять, что смертельно устал и желает побыть один.

Отчим был настойчив в тот момент. А потом Александр узнал, что Кейли уехала в Лидс, к умирающей мачехе…

На следующий день после бала в Кенсингтонском дворце виконт Саутфолк объявил, что хотел бы провести праздники в своей резиденции на острове Уайт.

— Её Милость любила бывать там, ты и сама знаешь, — обратился он к дочери. — Там ветренно и туманно в это время года. Места поклонения Святому Бонифацию да вид с холмов Святого Мартина кажутся не столь привлекательными, но всё-таки я желаю, чтобы вы поехали со мной.

Кейли согласилась, не раздумывая ни секунды. Затем взглянула на мужа и спросила таким скорбным голосом, что ему это даже показалось забавным:

— Вы поедете с нами, капитан?

— Мистер Стокер справится в Фаунтинс и без нас, — сказал Александр. — Конечно, я поеду.

Он почувствовал щекочущую радость, когда заметил скромную улыбку на губах жены, и подумал, что пора бы привыкать делать её хоть немножко счастливее.

До знаменитого острова из порта Саутгемптона шёл колёсный пароход «Леди Дэй», принадлежащий новой судоходной компании «I.G. Коллинз и сын». И тёплым утром в последнюю неделю декабря Александр с верхней палубы наблюдал, как медленно удалялся и таял в туманной дымке берег Саутгемптона. Некоторое время Кейли прогуливалась поблизости вместе с Оливией, затем горничная ушла по какому-то поручению.

Алекса больше не волновал пролив и его спокойные воды. Он наблюдал за женой, пристально рассматривающей лопасти колеса. На Кейли в то утро было прелестное платье из белого шёлка, голубоватый пелисс с отделкой из синей тесьмы и шёлковый капор без вычурных украшений. Капитан не сдержал улыбку и незаметно подошёл ближе. С того самого момента, как стало ясно, что Джордж забрал свои вещи и умчался в Виндзор, даже не попрощавшись, супруги не касались этой щекотливой темы. Хотя при виконте они и говорили о всяких пустяках, каждый раз, оставаясь наедине друг с другом, оба словно не решались на откровенный разговор.

Александр знал, разговор этот должен был рано или поздно состояться. Но прежде он никогда не чувствовал себя так неловко и странно рядом с женщинами. Он их просто сторонился… кроме тех, с которыми случалось оказаться в одной постели. Но ведь это было очень давно.

Последние два дня в гостинице Кенсингтона промчались стрелой. И каждый раз, уходя к себе и желая Кейли доброй ночи, Александр испытывал жгучее чувство, словно делал что-то не так. А после, уже в постели без сна и глядя в потолок, мысленно ругал сам себя.

Беспокойные демоны в его ушах верещали, что прийти к жене в спальню и сделать то, чего он одновременно хотел и боялся — это раз плюнуть, и это правильно. Другой голос, тихий, но сильный и настойчивый, велел не двигаться с места.

А потом становилось слишком жарко и тесно под одеялом, и Алекс с остервенением сбрасывал его на пол. Влажная от пота ладонь скользила по телу, по напряжённым мышцам живота и ниже… Сам же он закрывал глаза и вспоминал ту ночь, спальню в Фаунтинс-холле… и Кейли без одежды… Он тяжело дышал, стискивал зубы, чтобы унять этот идиотский непрошенный порыв, но голод плоти всегда был сильнее, так что постель в любом случае была испачкана его семенем, и он одновременно стыдился этого и был счастлив. Счастлив от того, что мысль о близости с Кейли не вызывала в нём ни отвращения, ни раздражения. Он не ощущал тошноту, представляя её поцелуи… и не только на губах. Эти сладкие грёзы стали такими долгожданными, что порой он попросту мечтал вернуться в спальню и предаться им снова.

И всё же он не пришёл к ней. Он хотел её, очень хотел. И он боялся её. Боялся страха девственницы, боялся её отвращения, слёз или, что ещё хуже, категоричного отказа…