– Килограмма два, не больше. Котенка надо искать. Или… хомяка.

Кит помрачнел.

– Хомяк, Тишка мой, погиб смертью храбрых, забыл?

– Как можно, Кит? Всегда буду помнить. Что делать… космос он такой… требует жертв. Кстати, могилку надо навестить. Цветочек положить, то, се… Забыли.

– В подвале кошка родила, слышал? Рыжая такая, Маська? Правда давно уже. Дядя Петя-водопроводчик грозился котят утопить…

– Глянуть надо!

Мы запихали самолетик под диван и спустились вниз. В подвале, как всегда, было влажно и сумрачно. Водопроводные трубы переговаривались друг с другом – то басом, то визгливым фальцетом, то хриплым клекотом. Иногда отчетливо было слышно над головой, как стучали каблуки по паркету. В окошки с улицы проникал рассеянный свет.

– Вон она! – Кит указал рукой в темноту, откуда блеснули два глаза. – Маська. Девчонки постельку ей принесли… Ага, всех уже разобрали… Нет, погоди, один остался. Беленький. Кис-кис-кис!

Маська метнулась во тьму и оттуда блеснули ее желтые глаза

– Спокойно! – повелительно молвил я. – Мы забираем твоего сынка, Маська, для научного эксперимента. Гордись!

– Мяу! – громко ответила Маська, и я понял, что она гордится.

Этим же вечером я позвонил в дверь Любы и вручил ей сумку.

– Посмотри. Можно он у тебя переночует? Завтра в полет!

Летчик жалобно пищал в сумке. Люба вытащила его и прижала к губам.

– Маленький какой!

– Больше нельзя. Конструкция не выдержит. Ты родителям не говори только ничего, а то начнется… Скажи, что просили приютить на одну ночь.

– А если он разобьется?!

– Сама понимаешь… Небо. Но мы все продумали.

– Все-все?

– Почти. Завтра утречком зайду. Тебя отпустят?

– Воскресенье же… отпустят. Как его зовут? Стрелка? Нет, пусть будет Снежок!

Ранним утром по железной дороге торжественно шагали два главных конструктора, я и Китыч. Кит нес на голове самолетик, который взбрыкивал на ветру как норовистый, застоявшийся конь. За нами семенила Люба с сумкой, в которой истошно орал Снежок, чуя свою погибель. Вышка была неподалеку, возле пожарного пруда. С нее хорошо просматривались колхозные поля, которые засевались каждый год турнепсом, морковкой, а иногда и вкуснейшим горохом. Турнепс, кроме колхозников, никому был не нужен, а вот горох охранял летом конный сторож и ребятня боялась его нагайки пуще огня.

Утро было чудесное. Вдоль железной дороги, на насыпях, из-под шпал весело глядели желтые цветочки мать-и-мачехи. Бабочки выбрасывались из канав и кустов, как желтые фантики, и свежий ветерок подхватывал их и увлекал в голубое небо. Лето было совсем рядом, оно пряталось за лесом, из которого уже дуло теплым воздухом. Как всегда, лето выжидало, когда люди истомятся в ожидании, чтобы нагрянуть неожиданно.

На вышке мы с Китычем развернули самолетик, и он затрепетал бумажными крыльями. «Летчик-камикадзе№ в мешке затянул свою последнюю душераздирающую тягучую песнь.

– А где же кабина для пилота? – с ужасом спросила Люда.

– Он сядет здесь – я указал на середину – Вцепится когтями.

– Нет! – Люда прижала к груди мешок. – Он разобьется!

– Наука требует жертв!

– Вот сами и садитесь в свой самолетик! Живодеры!

Я взглянул на Китыча. Он хлюпнул носом и отвернулся. Люда смотрела на меня с нарастающим возмущением.

– Как не стыдно! Мучить котенка!

Снежок прислушался в мешке к разговору и мяукнул на сей раз так скорбно, так тихо, словно смирился с неизбежным и просил только, чтоб смерть его была не мучительной. Кит был явно не на моей стороне. К тому же он уже отдал научному прогрессу своего драгоценного хомяка и знал, что такое боль утраты. Люда готова была стоять насмерть.

– Ладно! Тогда положим просто груз!

Люда просияла. Кит спустился вниз за камнем, мы кое-как уместили его в центре самолетика и наконец волнующий миг настал.

– Внимание! – скомандовал я. – Продуть баки! Двигатели запустить! Готовность номер один! Ключ на старт! Как слышно меня, как слышно?

– Давай быстрей, ветер начинается, – отозвался Китыч, удерживая двумя руками самолетик. Всегда было трудно разбудить воображение этого парня.

– Начинаю отсчет. Десять, девять, восемь…

– Микки, быстрее, я отпускаю!

Камень выскользнул сразу. Самолет клюнул носом, но тут порыв ветра подхватил его, и он взмыл ввысь. Мы ахнули от восторга! И тут же ахнули от испуга: наш Б-29 вошел в штопор и воткнулся с брызгами носом в пожарный пруд

Испытание закончилось. Самолетик долго не тонул и трепетал на ветру, зацепившись за корягу. Мы с Китом отдали ему прощальный салют. Испытание было признано успешным.

Всю обратную дорогу Люда тихо разговаривала с котенком, а возле своей парадной категорически заявила.

– Все! Снежок больше в испытаниях не участвует. Он – мой.

Я не спорил. Вечером папаня Кита обнаружил пропажу ватмана и Киту пришлось объяснять, что бумага нужна была для классной стенгазеты по случаю приближающегося 1 Мая.

Снежку повезло. В семью его приняли с радостью, и он сразу распушился, округлился и обнаглел. Подвальное детство давало о себе знать. Мало того, что он тырил все, что плохо лежало, он еще и кусался и царапался, не зная меры, в полную силу. Меня он грыз особенно азартно, видимо помнил, какую участь я ему готовил. Людка играла с ним только в рукавицах, а Елену Валерьевну белое отродье не трогал! Даже позволял себя гладить.

С отцом семейства я тоже познакомился как-то вечером. К моему изумлению, папа Люды – плотный, усталый мужик с грустными глазами – оказался милиционером, майором уголовного розыска. Об этом, как я убедился, распространяться не следовало. Папаня уже знал, что мы с ним в будущем почти коллеги, но, как всякий милиционер, недолюбливал комитетчиков и старался лишнего не болтать. Впрочем, однажды дал подержать свой пистолет, предварительно разрядив его, а Людка восхищенно смотрела на меня, а Елена Валерьевна улыбалась.

– Ну как? – спросил папаша. – Нравится?

Он еще спрашивал! Пистолет был прохладный, увесистый и таил в себе неведомую грозную силу, от которой заколотилось сердце. Хотелось навести его на кого-нибудь. Всего-то только навести, чтоб увидеть, как страшный Наиль превращается в трусливого суслика.

– А вот в живот целится не надо! – папа ловко изъял у меня оружие и улыбнулся жене. – А ты боялась даже в руки взять!

– Ну его, – передернула плечами Елена Валерьевна. – Микки можно, он скоро будет разведчиком.

– Да не разведчиком, а контрразведчиком! – с досадой поправил я.

– А в разведчики что же, не хочешь? – спросил глава семейства.

– Не!

– А что так?

– А если поймают? Пытки? А потом расстрел? Я сам хочу ловить.

– Хулиганов?

– Шпионов! Хулиганы мне не нравятся. У нас их на улице полно. Наиль, Рыга, Витька Яковлев…Видеть их не могу.

– Вот, – тихо проговорила супруга, – говорила тебе? Устами младенца…

– Микки поймает самого злого шпиона! Самого гадкого! Он застрелит его! – вмешалась Людка.

– Обязательно поймает! – согласился папа, вздохнув. – Лен, кушать хочу, как волк, причем тамбовский. Слыхала, небось, про такого?

– Вижу такого. Каждый день.

Я влюбился в людкиного отца сразу и пылко. Теперь я часто бывал в их семье и не раз оставался на ужин. Иногда Василий Павлович – так его звали – был расположен к беседе. Больше всего я пытал его, как не трудно догадаться, насчет геройских подвигов.

– А у вас есть награды, дядь Вась?

– А то…

– Орден?!

– Медаль. За безупречную службу.

– Вы преступника поймали?

– Вроде того.

– С ножом?! Один на один! А вы приемы знаете? Самбо?

– Учил когда-то…

Меня удивляло, что у него глаза всегда были при этом какие-то грустные. И о подвигах он говорил как-то неохотно… Ну, задержали, ну допросили и что?

А Елена Валерьевна вообще морщилась, если я пытал ее про мужнину работу. Люда по страшному секрету призналась, что родители даже ругались из-за работы папы. Я не мог в это поверить. Жить с героем и ругаться!