Петр Александрович принял мои объяснения достойно:

– Трудно стало, – на дворе был конец 1991 года. – Лет двадцать назад я шел на службу с гордо поднятой головой. А сейчас боишься признаться случайному попутчику, кем работаешь. Старики уходят, а молодые… новой породы люди. Я их сам побаиваюсь.

Помянем добрым словом судью. К несчастью, вскоре он погиб. Рассказывали, что однажды, в пятницу, он забрал с собой дело, чтобы поработать в субботу дома (жил он за городом). Перед этим они хорошо посидели с прокурором (пятница!). Неподалеку от станции, в лесочке, бандиты напали на старика, избили его, и забрали портфель с документами. Очнувшись в больнице, судья выслушал и свой собственный, последний приговор – уволен со скандалом! Вынести всего этого он не мог и сердце его остановилось.

Я отвечаю за свои слова, что в благословенные 70-е годы нарядный чистенький мальчик двенадцати – четырнадцати лет вряд ли смог бы пройти по Народной улице от Володарского моста и до «кольца», и не получить при этом по зубам. Просто так. Чтоб не выпендривался.

Хулиганство захлестнуло окраины.

Самыми беззащитными оказались мальчики-подростки из благополучных семей с возвышенно-гуманитарными наклонностями. Они не курили, они не любили спорт, они добросовестно делали домашние задания и невинно дружили с девчонками. Их били везде. Понарошку и всерьез. На переменках пихали; в ходу были и жестокие шутки. Например, к мальчику-тихоне подходили двое обормотов и спрашивали, знает ли он свое будущее. «Нет», – отвечал тихоня. Тогда один из обормотов брал его за руку и начинал водить пальцем по линиям судьбы на ладони. «Тебя ждет дальняя дорога. В четверг будь осторожен на дорогах. В пятницу тебя ждет удача. Ой, погоди! Что это?! А сейчас тебя ждет стра-ашный поджопник!» И в этот момент подельник с размаху изо всей силы отвешивал несчастному такой пендель, что он летел на пол с криком. Громовой хохот собирал тучи народу.

Другая шутка была еще злей. Простофилю ставили спиной к стене. «Шутник» обхватывал затылок несчастного ладонями и сильно тянул на себя. Это называлось проверкой силы шейных мышц. «Ого, – говорил шутник, – да ты силен!» И отпускал хватку. Раздавался отвратительный звук, похожий на тот, когда сталкиваются два биллиардных шара. У бедняги вместе с искрами из глаз брызгали слезы. Бывало, когда шутка заканчивалась врачебным кабинетом.

Ну что тут скажешь – козлы!

Но мучили «хорошистов» не только в школе.

После уроков хулиганы встречали их во дворе и вытряхивали из карманов все подчистую. Об этом знали учителя, об этом знали родители. Для милиции это был пустяк. Что оставалось «хорошистам»? Некоторые запасались рублишком, другие просто старались не болтаться по дворам.

Нельзя сказать, что советская власть не видела происходящего и опустила руки.

В стране развернулось настоящее соревнование за созревающие души. Государственная машина заработала на полных оборотах. По телевизору, по радио, каждый день с утра и до вечера хорошие мужчины и женщины убежденно и талантливо взывали к рабочей совести и долгу. Седые агитаторы заманивали подростков в мир знаний с виртуозным мастерством, которому позавидовал бы и опытный сутенер. Из каждого утюга доносилась классическая музыка. На высоких сталинских домах висели плакаты, которые назойливо напоминали, что счастье в труде, а коммунизм уж не за горами. Хорошие книжки, между прочим, читали даже отпетые хулиганы…

Казалось бы, перед таким натиском морали неокрепшим душам не устоять. Рано или поздно подрастающее поколение просто обязано было подхватить знамя и утешить стариков новыми стахановскими подвигами и образцовым поведением. «Пионер – всем пример!» Прочитав главу из «Войны и Мира», советский школьник Вася должен был прослушать Девятую симфонию Бетховена и успеть перед сном навестить приболевшего одноклассника, который на досуге пытается разгадать теорему Ферма. Но!

Вечерами, особенно по субботам и воскресеньям, из дворов раздавалось треньканье расстроенных гитар и дикие завывания луженых глоток. Пели про кичманы, про нары, про зону, тундру и вертухаев. Про суку-судьбу. Про Зойку, которая дала кому-то четыре раза, а кому-то ни разу. Про «девушку в красном», которую упрашивали: «Дайте несчастным». Пели такую похабщину, что мамаши с треском закрывали окна и звонили в милицию.

Магнитофоны изрыгали вопли на английском языке. Я сам плотно подсел на «Дип Перпл» и «Лед Зеппелин», советские ВИА вызывали во мне рвотный рефлекс.

Сейчас многие спрашивают себя – почему? Почему коммунисты не воздвигли тогда свой волшебный град на холме, хотя уже были вбиты мощные сваи? Почему проиграли? Вопреки уверенности, вопреки жертвам и усилиям, вопреки Учению, которое всесильно, потому что верно?

Не хватило энтузиазма? Не хватило грамотных пропагандистов из общества «Знание»? Не хватило карательных органов? Решимости вести непримиримый бой?

Были и пропагандисты, были и карательные органы… Была и бесконечная война. С этим словом мы вставали с этим словом и ложились. Война холодная и горячая, классовая и незримая, идеологическая и революционная, черт бы ее побрал! Воевали, как дышали. Как завещал Троцкий – постоянно.

Проклятый Запад был главным пугалом. Его непременно нужно было победить! Без этой победы кремлевским стариканом тошно было жить на свете. «Вот, обгоним Америку по молоку и мясу, – заливали они, – тогда и заживем!» По мне, так и черт с ней, с Америкой, я бы и без нее прожил.

Нельзя! Война!

Спрошу и я себя, спустя многие годы, поднявшись на метафизический уровень: а была ли война? Если и была, то не между светом и тьмой. Скорее это было соревнование между матерым старым, библейским драконом, который искушал еще Адама и Еву, и нахальным выродком, который народился в Германии всего лишь сто лет назад, сразу громко о себе заявил, всех перепугал и перессорил. Обещал до основания все разрушить и немало преуспел в этом с 1917 года. Дракон только посмеивался. Он знал, что наскоком ничего не получится. И пока на Востоке с песнями строили Вавилонскую башню на развалинах старого мира, старый змий впрыскивал в Западную Европу, сладкую отраву безверия и гедонизма. Европа сомлела от удовольствия. Европа сдавалась на милость соблазнителя, который был гораздо привлекательнее пугала в черной нацистской форме или с красной звездой на лбу. Европа согласилась, что «живем один раз и надо брать от жизни все». Европа начала умирать, будучи во всем блеске своего благополучия. Тревожный аромат с привкусом раннего тления пробивался сквозь благоухание волшебных французских духов. Требовалось все больше и больше пудры, чтобы скрыть прыщи. Требовалось все больше голливудских сказок, чтоб убаюкать трусливые души. Требовалось все больше сладкого, чтоб заглушить горечь утраты смысла жизни. Дураки еще кичились Прогрессом, но мудрые и дальновидные понимали, что уже близилось время, когда усталая блудница ляжет на спину и раскинет ноги, приглашая каждого, кто обладает силой и наглостью, овладеть ею и ублажить ее болезненную, старческую похоть.

А что же мы? Вавилонская башня оказалась не высока, к тому же она начала крениться почти сразу. Старый мир мы благополучно разрушили, новый особого энтузиазма не вызывал. Ну, запустили первый спутник в космос, ну, Гагарин, ну, БАМ… А где копченая колбаса?! Где сыры ста сортов?! Где жвачка?!

Страна героев и мечтателей выдохлась.

Утопия уступила разврату.

Наверху еще пели: «И юный Октябрь впереди!», а внизу на слуху был стишок: «Надоело в России, хочу в США, никто не работает там никогда!»

Что мог предложить советский агитпроп?

В лучшем случае хороший фильм «Вечный зов». В титрах к фильму я бы смело поставил эпиграф: «Бога нет, но вы держитесь!»

Древний Змий одержал победу над молодым драконом и для этого не понадобились пушки и новый Сталинград.

Так какой же приговор будем выносить 70-м? Каким судом будем судить?