– Со следами… Слушай, а ведь надо бы и его следы зарисовать?

– Обалдел? Да я лучше сдохну тут, под кустом!

Все-таки бес противоречия существует. И он очень силен!

Во мне проснулся командир тимуровского отряда. Гайдар позвал к подвигу. Валентина Сергеевна верила – я смогу!

Я нахмурился, поправил шапку, шагнул раз, шагнул два… Лес приблизился чуть-чуть, но сразу сделалось как будто тише, тьма надвинулась и в ней почувствовалось неуловимое перемещение каких-то недобрых сил, которые боялись света и которых пугал город с его огнями, шумом и машинами. Из мрака за мной следил чей-то взгляд, он ждал, он звал – ближе, еще ближе…

– Микки!!! – раздался сзади отчаянный крик друга. – Вернись! С ума сошел! Ты все равно ничего не разглядишь в темноте! Завтра днем сходим и зарисуем! Я не пойду сейчас все равно!

Я и сам бы не пошел, но Кит, как всегда, спас мою репутацию – я словно бы нехотя возвратился.

– Как будто тянет туда что-то, представляешь?

– Тянет! – передразнил Кит. – Так затянет, что не выберешься! Это же он зовет тебя! Он!! Черт! Как же я сразу не понял! Посмотри на луну!

– Ну и что? Луна…

– Полнолуние! Ты что, не знал? Бабушка говорила, что в полнолуние вся нечисть в лесу оживает. Особенно оборотни.

– Да ты что?

– Вот тебе и что! Как же я забыл! То-то чувствовал – что-то не то, что-то не то в лесу! Погляди, какая поганка!

Луна уже поднялась над лесом и покрывала все вокруг своим бесстрастным серебряным сиянием.

– Два-три дня лучше вообще не рыпаться! – строго внушал Кит. – Все равно ничего не выйдет. Бабушка рассказывала, что оборотни еще страшнее леших. Лешие пугают, а оборотни кровь пьют.

– Тьфу ты! Пошли отсюда.

– Пошли! – с радостью согласился Китыч.

До самого дома мы вспоминали пережитый ужас и, как полагается скальдам, создавали новую главу народного эпоса: наш третль обретал зримые черты. Он был трехметрового роста, серого цвета, бегал не быстро и неловко, и издавал неприятные звуки и говорил глухо, как из-под земли, на непонятном языке. Кит предположил даже, что на норвежском, поскольку третли родом из Норвегии, а к нам попали вместе с викингами тыщу лет назад.

Во дворе мы нашли Пончика, который изнывал от одиночества. Он угостил нас жевательной резинкой и похвастался пачкой «Ротманса», которая бесстыже пахла заграницей. Мы рассказали Пончику про третля и он ничуть не удивился. Сам Пончик видел-перевидел всякого и мог с ходу сочинить такое, что сказочник Андерсен отдыхает. Он только спросил, на двух лапах или на четырех передвигался третль. Тут мы с Китычем стали путаться в показаниях, но Пончик и здесь проявил мудрость:

– Да, ладно. Главное живы остались. Видать, еще не проснулся. В полночь ни за что бы не убежали. Он оленя может догнать, если голоден

– А чего ему в Норвегии не сидится?

– Зачем… Там людей мало осталось. Кушать-то хочется….

Пончик распечатал заграничную пачку с золотым тиснением, достал волшебную сигарету и с наслаждением закурил.

– Витька Яковлев по пятерке толкает, а есть еще ментоловые. Эти вообще полный кайф.

Здесь, во дворе, третль и вовсе сделался плюшевой игрушкой. Мы с Китычем затянулись по разу и даже не закашлялись, как после нашего «Беломора». Дым был волшебный, мягкий, заграничный – от него веяло ароматом дорогих кафе и баров, которые мы видели в кино. Сразу хотелось развалиться в кресле, закинув нога за ногу, и заговорить в нос, с акцентом.

На следующий день мы занесли в тетрадь отряда рисунок новых следов из нашего леса, под которыми осторожно написали, что они похожи на волчьи. Про каменного гостя я рассказал бойцам отряда трезво, как полагается советскому ученому – видели в темноте черную фигуру, похожа на гориллу с красными глазами. Все поверили легко, и я бы даже сказал легкомысленно – Матильда ковырял в носу, а Темка с Бобриком пихались и хихикали. А ведь речь шла, на минуточку, об открытии мирового значения! Постановили голосованием, что факт нужно проверить. Как? Это не обсуждали, а я и не настаивал.

Время подвигов подходило к концу. Отряд в полном составе собирался все реже, особенно после того, как Бобрик стал заниматься плаваньем в бассейне «Спартак» у Троицкого Поля. Тимка все чаще проявлял малодушие и откровенно не подчинялся моим приказам. Матильда медленно и неуклонно скатывался в гопоту.

Под конец отряд, то есть его остатки, окончательно разложился, измельчал и занимался всякой ерундой. Идея выдохлась. Мир со своими соблазнами поглотил нас. Одно время на Народной была популярна такая забава. Называлась она у нас во дворе «Стучалка». Нужна была леска, на ее конце закреплялся кусочек смолы. К леске, сантиметрах в двадцати от кусочка смолы, крепился короткий поводок с гайкой на конце. Поздним вечером, когда двор погружался во тьму, кто-нибудь посмелее и повыше подкрадывался к окну на первом этаже и, растопив смолу горящей спичкой, приклеивал комочек к стеклу. Зрители ждали в кустах. Затем начинался концерт. Заводила натягивал леску и резко отпускал ее – гайка громко стукала по стеклу. Еще раз, и еще раз, и еще! Окно распахивалось, хозяин (хозяйка) высовывались наружу. Никого! Но только затворялась окно – стук возобновлялся! Это уже не шутки! Свет в комнате то вспыхивал, то гас; фигуры хозяев мелькали в темноте, прилипали к окну, выглядывали осторожно из-за занавески, высматривая злоумышленника – тщетно! Леску в темноте разглядеть было невозможно, гайка свисала ниже подоконника. Можно себе представить чувства жильцов! Мужики, высунувшись наполовину в открытое окно, матерились, вертели башкой, ждали, когда застучит. Не стучало. Стоять у открытого окна было холодно. Но стоило его прикрыть… Мы просто угорали. Смеялись так, что на карачках расползались по газону в разные стороны. Матильда однажды даже описался.

Несколько раз хозяин выскакивал во двор и бегал под окнами, бормоча проклятья. В таких случаях леску сильно дергали и сворачивали ее в клубок. Можно было, конечно, догадаться, что стайка мальчишек на скамейке причастна к хулиганству, но доказать…. «Что вы, дяденька, мы просто сидим, чирикаем, никого не видели…»

Эта игра была нашим собственным изобретением, и мы гордились ею. Были шалости и попроще. На углу дома привязывалась на уровне ног веревка, к которой крепилась дубина. Прохожий, сворачивая, упирался ногами в веревку, и дубина падала ему на плечо. Один раз пожилой дядька вовремя заметил веревку, и, склонившись, дернул ее на всякий случай. Дубина огрела его по затылку. Мы наблюдали за этим из кустов. Я чуть не умер от смеха. Правда.

Наконец, кошелек. К нему привязывалась нитка, и он просто валялся на асфальте. Сергеев даже специально нарисовал трешку, чтоб торчала из кошелька для правдоподобия. Прохожие нагибались – кошелек уползал. Смешно было и прохожим и нам. Правда, однажды бабулька так увлеклась, что пошла за кошельком, не разгибаясь, пока не наткнулась на нас в кустах.

Короче, дело Мишки Квакина оказалось живучим и побеждало!

Вспоминая детство, отрочество, юность, хочу еще и еще раз признаться в любви к своему лесу. Лес спасал меня неоднократно! Без леса Народная была бы заурядной новостройкой 60-х годов.

Лес присутствовал в жизни нашей улицы так же естественно и ежедневно, как бывает где-нибудь в деревне. У нас на кухне, рядом с плитой, каждую осень стояло ведро с солеными сыроежками и груздями. На чердаке, издавая восхитительный резкий запах, томились в холщевых мешках сушеные подберезовики и белые. Черничное варенье хранилось в запечатанных трехлитровых банках. Все из нашего леса. Картошку, капусту, морковь, несмотря на дешевизну, приносили с колхозных полей. Сходить в лес для жителя нашего двора было столь же естественно, как сходить в кино жителю центра.

Где он заканчивался – никто не знал. Каждый пацан любил соврать, что забрался как-то раз с папой (дядей, старшим братом) в невероятную глушь, где сосны были до неба, а грибы какой-то фантастической величины. Поговаривали, что он упирался в самый Ледовитый океан.