– Ладно, это я так. Зараза к заразе не пристает, как говорит мой брат.
Колол командир, то есть я. Все выдергивали руку и шипели, как змеи. Зашипел и я, когда, зажмурившись, ткнул себе в подушечку пальца иголку. После кровавой процедуры мы даже как-то зауважали себя. Все-таки недаром именно кровью скрепляется каждый тайный союз. Китыч так и этак разглядывал уколотый палец, любовался им, хвастался.
– Из меня больше всех вытекло! Смотрите, какая дырка!
Эта клятва до сих пор (!) хранится у меня в дневниках, и следы крови на листке, выдранном из блокнота, видны отчетливо. Они и теперь сохранили темно-красный цвет. Видимо, сам кровавый ритуал тогда и подтолкнул наши мысли в соответствующем направлении. Без оружия было никак.
«Плевательные» трубки, которые больно стреляли горохом, серьезным оружием назвать было трудно. Настоящих пистолетов у нас пока не было, хотя в планах значилось выезд в пригороды по местам боевой славы – там можно было откопать не только пистолет, но и целую гаубицу…
Ножи вспарывали карманы и проваливались в ботинки в неподходящий момент. Кастеты! Это было заманчиво. Китыч сказал, что кастетом можно убить человека, если как следует потренироваться. Это вдохновляло. Нужен был свинец, но мы нашли его на удивление легко, на следующий же день: на свалке, которая разделяла (и до сих пор разделяет!) улицу Народную и лес. Литейную мастерскую оборудовали опять же на моей кухне. Китыч изготовил из хлебного мякиша формочки и вот она – первая плавка! Хлебушек не подвел. Серебряная тяжелая, горячая жидкость наполнила лепнину. Мы заворожено молчали, глядя, как на наших глазах выковывается новое чудо-оружие.
– А с шипами? – благоговейно вымолвил Тимка.
– Можно и с шипами – отозвался Китыч. – Только это сложнее. Ничего. На первое время и так сойдет. Тут главное удар поставить. Если по темечку со всей силы ударить, то и без шипов – копыта откинет.
«Копыта откинет» – это, конечно, враг. Бабульки-бабульками, а какой же тимуровец без Мишки Квакина? Врагов явных не было, и мы их назначали. Во дворе бесцельно болтались десятки бездельников нашего возраста, было из кого выбирать. В плохиши мы назначили Сашку Пончика, Андрюху Рыжего и Серегу Сергеева. Сашка Пончик был веселый, пухлый (оттого и Пончик) крепыш, карликового роста, но невероятной силы. Он не раз доводил меня до слез своими анекдотами, сочинял небылицы на ходу и часто сам в них верил. Про Андрюху Гердта я уже упоминал. Наперекор своему младшему брату, который был зубрилой и гордостью мамы, Андрюха Рыжий маму расстраивал, кажется, еще в утробе, а когда появился на свет – сделался сплошной ходячей проблемой. Он умел только разрушать и портить. Любой порядок, любое благообразие вызывало в нем протест, и он не успокаивался до тех пор, пока не вносил в раздражающую его гармонию диссонанс и разложение. В нем был талант хулигана. Возможно, в 17-м году из него получился бы не плохой комиссар революции, но в сытые, спокойные застойные годы он был обречен вести бессмысленное, вредное для всех существование. Сергеев был среди этой троицы самым безобидным; он до самой армии фанатично тащился от индейцев и носил в пшеничных кудрях голубиные перья, называя их ястребиными. Все трое были старше нас на целых три класса и уже курили. Вообще-то этого уже было достаточно, чтоб отлить кастеты и наточить ножи, но водился за ним грешок более тяжкий – они фарцевали.
В ту пору фарцовка процветала в центре Ленинграда, но Народная и тут отличилась: за приличные деньги у «спекулей» достать можно было все – джинсы, духи, пластинки, сигареты… У малышни в основном спрос был на жевательную резинку. Самой популярной жвачкой были финские мятные подушечки. Они шли по рублю за упаковку. Я сам покупал у Пончика несколько раз и жевал каждую подушечку по несколько дней, делясь на несколько минут только с Китычем, жевал до полного исчезновения аромата, а иногда и до полного разложения консистенции. Все-таки это было лучше, чем тискать зубами пробки от одеколона, которые нужно было сначала варить в ковшике три часа, чтоб размягчить и отбить невыносимый запах парфюма. Сашка Титов умудрялись жевать даже смолу, которой было в избытке на асфальтном заводике, неподалеку от свалки. До сих пор не понимаю, что необыкновенного и желанного мы находили в жвачке.
Учителя объявили ей бойкот! Как-то все младшие классы выстроили на линейке. Директор школы торжественно объявила нам страшную новость. Оказывается, проклятые буржуины выдумали новую пакость, чтобы извести советских мальчиков и девочек. В бессильной злобе они начали изготавливать специальные жвачки, начиненные смертельным ядом! И раздавали их бесплатно у нас в Ленинграде, на Невском проспекте, фарцовщикам. Уже несколько мальчиков погибли. Некоторых успели спасти. Каждый честный пионер должен рассказать взрослым, лучше всего своей классной руководительнице, про тех, кто торгует жвачкой и Родиной.
Вот это было сильно! Жевать не перестали, но удовольствия сильно поубавилось. Как-то раз, купив у Пончика за рубль на двоих пачку финских мятных подушечек, мы с Китычем измучили себя сомнениями.
– А вдруг? Вдруг именно эта отравлена?! – нагнетал я.
Китыч брал подушечку, мял ее пальцами, разглядывал, принюхивался.
– Не… Не она.
– С чего взял?
– Ты знаешь, чем пахнет цианистый калий? Помнишь, в книгах? Горьким миндалем. А эта – понюхай! И была бы дырочка от шприца. Видишь – нету!
– Ну давай тогда…
– А-а-а! Сам давай!
Наконец решили – пополам. На счет раз-два-три сунули половинки в рот и стали жевать, пристально глядя друг другу в глаза. Минута, пять минут… смерть не наступала.
– Ты как?
– Нормально. Сердце только стучит в глотке, а ты?
– И я нормально. Давай еще по одной?
Проклятые буржуины! Ну, зачем были им ломать наш кайф?! Одно слово – капиталисты!
Но для меня главным было – вот он, подвиг Павлика Морозова! Да, Пончик мне друг, часто угощал меня конфетами, анекдоты рассказывал – обхохочешься, но я в первую очередь пионер и тимуровец. И пусть враги отомстят мне, пусть я погибну, но спасу жизни невинных! Умирать, конечно, не хотелось, но как хотелось увидеть заплаканную Валентину Александровну, когда вечером дома она находит в стопке ученических тетрадок мою мятую, с кляксами тетрадь с последним домашним заданием и машинально правит мои милые ошибки… и вдруг натыкается на строки: «Я так люблю жизнь! Но прожить ее надо так, чтобы…» – ну и так далее. За такое многое можно отдать.
На собрании отряда я объявил, что завтра мы должны вломить всю шайку Пончика учителям. Ребята были потрясены.
– Могут побить! – наконец нерешительно вымолвил Китыч.
– Ну и что?! – с жаром возразил я.
Эту глупость тимуровцы оставили без внимания. Бобрик нахмурился.
– А кто будет говорить?
– Я!
Матильда обрадовался.
– Правильно! Ты – главный! Ты командир!
Матильда попал в отряд случайно, последним призывом. В третьем классе классная поручила нам с Китом взять его на буксир. Матильда учился плохо абсолютно по всем предметам, включая физкультуру. Мы должны были помогать ему после школы делать домашние задания. Очень скоро мы поняли, что легче собаку научить мяукать, чем Матильду правилам грамматики, нашли у него в буфете старую колоду карт и чудесно проводили втроем время за игрой в дурака. Если честно, Матильда гораздо более походил на роль Квакина, чем тот же Сергеев, но… ведь свой же сукин сын, как говаривал старина Рейган про диктатора Самосу.
…Разоблачение осиного гнезда вредителей советского строя случилось на следующий день. Помню гробовую тишину в физкультурном зале, где выстроились младшие классы. Я – в белой пионерской рубашке. Рядом директор школы и классная руководительница. Срывающимся от жгучего волнения голосом я рассказываю о том, как Пончик, Гердт и Сергеев продают за деньги жвачку во дворе, которую выклянчивают у иностранцев на Невском проспекте, а деньги потом тратят на сигареты!
Пончик, Гердт и Сергеев стоят тут же, перед всеми, и не верят своим глазам и не верят своим ушам. Одноклассники открыли рот. Директор покрылась красными пятнами. Триумф выглядел как-то странно. Еще вчера мне казалось, что учителя вынесут меня из зала на руках под аплодисменты всей школы; сегодня я увидел, что причинил всем массу неудобств. Меньше всего это разоблачение нужно было именно директору. Заслуженная пенсионерка была уверена, что надежно держит в ежовых рукавицах всю школу, и вдруг – позор! Идеологическая диверсия! Скандал! Проверки и разборки! РОНО и райком, а то и выше! Как допустили? Как могли?! Куда смотрели! И все из-за этого поганца в белой рубахе, начитавшегося книжек, который теперь стоит, как памятник Павлику Морозову на пьедестале и ждет оваций!
