Пробежав мимо кашляющей толпы, он затаился снова за той самой сараюшкой с тяпками. Храм горел уже полностью. Деревянные стены оказались слишком сухими и ненадёжными, и от крыши раздался угрожающий треск.

– Кто ещё остался? – забеспокоилась женщина, стоящая ближе всех к сараюшке, – там ещё кто есть? Не все вышли?

– Вот они! – крикнул мужик поближе к храму. Из здания вышел Лотар Креца, подгоняющий перепуганную хромающую старуху. За ним из-за пламени и дыма не было уже видно зала. Старуха закашлялась, глотнув дыма при выходе; Лотар встал прямо перед обрушивающейся тлеющей стеной. Толпа стояла перед ним молча, многие отводили взгляд. Наконец один из стариков, которого оттаскивали от алтаря, вышел вперёд и опустился на колени.

– Не гневайся, – пробормотал он, – что мы несправедливо к тебе относились. Мы поняли, что были неправы.

Лотар просветлел лицом. Похоже, выход из ситуации нашёлся сам собой. Что бы он говорил в своё оправдание, если б не этот старик, вообразивший, что храм был разрушен его силой?

– Я всегда был к вам справедлив, хоть вы и редко это замечали, – наконец отозвался он. Глаза его бегали по двору. «Ищет меня», – сообразил Фауст, – «пережду-ка лучше здесь». То, что сейчас происходило, явно вышло за пределы планов подручника; потому мастер не мог даже предполагать, как новоявленное божество сейчас отнесётся к виновнику всех бед.

– Мы всё поняли, – пробормотал потрёпанный мужичок чуть подальше. – Ведь и правда всё хорошо было. А тут ещё и…

– Ты уж прости нас…

– А ведь я всегда говорила, что…

Фауст медленно выдохнул. Лотар, впрочем, тоже. Хоть обстановка и вышла из-под контроля, но всё в итоге закончилось хорошо.

– Надобно будет храм после снова отстроить, – грустно сообщил какой-то дедок с другого конца круга, который обступил Лотара.

– А не знак ли это? – крикнул мужик со второй стороны, – что Всесветный тут не имеет больше своей силы?! Какой это по счёту храм – третий, четвёртый? Так стоит ли пытаться его вернуть, если он сам не хочет за нас держаться?!

Толпа загудела. Кто-то шумно отстаивал будущую стройку («Как я родился – стоял тут храм, и дальше стоять будет!»), кто-то предлагал сразу ставить южные алтари («Не могут втроём жить в мире, так пусть только они за нами и смотрят!»), другие предлагали поставить моленную всем трём богам, но на другом месте, дабы гнев на себя не навлечь.

– Тихо! – рявкнул Креца. Люди мгновенно замолчали. – С молельней после решить успеем. Помогите караульным потушить пожар, и ругайтесь, сколько хотите!

Самые крепкие мужики отошли от толпы, чтобы взять вёдра и пойти за водой. Фауст тихонько бочком начал отходить к другому сарайчику, чтоб его не нашли на складе с инструментами.

– А храм-то не силами Халияна сожжён, – вдруг подала голос женщина из толпы, – а гневом Лотара. Тому ли моленную собрались отстраивать?

Мужики замерли.

– Богохульница! – рявкнул первый дедок, который первый начал клянчить стройку.

– А попробуй, докажи, что неправду сказала! – с вызовом ответила женщина. – Есть кто-то, кто как я думает?

Народ снова загудел, на этот раз – громко и с одобрением. Даже издали, с сараюшек, Фауст видел, как побледнело лицо подручника. Немудрено: одно дело – быть наместником, посланным пастве для помощи, и совсем иное – воочию наблюдать планы по стройке церкви в свою честь. Мужики, отправившиеся было за вёдрами, плюнули и вернулись в толпу. Их нельзя было винить – крыша уже давно обрушилась, дальше каменного фундамента огонь не пошёл, и теперь на мраморных развалинах тихо тлели, испуская едкий дым, остатки деревянных стен. Алтарь, стоящий когда-то в центре, теперь белел закопчённым мрамором на фоне горячего серо-алого пепла. Тушить уже было нечего. Хорошо, что огонь не перекинулся на кусты шиповника, растущие рядом. Голоса в толпе становились всё более громкими и сердитыми. Раздались удары и вскрики. Караульные бросили тушить остатки храма и побежали разнимать драчунов, но куда там! Увидев дозорных, народ только больше распалился. Несколько фигур побежали прочь; только Фауст было порадовался, что хоть у кого-то хватило ума уйти подальше от разъярённой толпы, как внезапно он понял, что женщины бегут к сараям, чтобы взять лопаты и получить перевес в драке.

– Дело дрянь, – пробормотал он, пятясь назад и не отрывая глаз от бегущих на него разгневанных девок, – если останусь здесь, до утра, похоже, не доживу… – он продолжал отступать, а мысли были заняты только той сотней золотом, которые ждали его в сумке, висящей на плече подручника. Но любой свидетель разом лишал смысла всю эту ночь. «Строго говоря», – рассеянно думал Фауст, не переставая пятиться за куст шиповника, – «можно зайти сюда и на обратном пути. Придётся делить между всеми, конечно, но ради такого-то дела… мамочки!» – последнее он то ли подумал, то ли тихо пискнул, увидев, что одна из женщин, вооружившись граблями, пошла в его сторону. Не пытаясь даже понять, что её так привлекло, Фауст мгновенно перехватил свои свертки и побежал прочь с храмового двора.

***

Остановился он, только когда больше не слышал гневных криков толпы. Ограда Осочьей осталась далеко позади. Ещё были видны огни вдали, да и столб дыма до самого неба напоминал о произошедшем. Юноша бросил свои мешки и в бессилии сел прямо на дороге, чтоб перевести дыхание. Ему было немного стыдно от того, как малодушно он сбежал с ночной службы, но разум его уговаривал, что это был лучший выход.

– В конце концов, – рассуждал Фауст, – мне надо было бы где-то переждать ночь, чтоб ни с кем не столкнуться. А ведь там вся деревня собралась! А если б кого встретил? И самому стыда не оберёшься, и подручника бы подставил.

Он лёг на прохладную, в предрассветной уже росе, траву.

– А так, – продолжал он себя уговаривать, – зайду сюда на обратном пути и заберу остальную награду. Заодно можно будет и убедиться, что всё прошло не зря.

Почувствовав, что по ноге ползёт какой-то жук, Фауст снова сел и стряхнул его в траву. Он внезапно понял, что раньше они никогда не ночевали под открытым небом: всегда ставили шатёр и разводили огонь рядом, чтоб отпугнуть животных. Вот же повезло Марку с Корнелией, ворчливо подумал он. Им, благодаря Ромашке, оставили и шатёр, и столик.

– Спокойно, – тихо сказал он сам себе, – спокойно. Ты проспал почти весь день. Вставай на ноги и иди. На ночь можно будет остановиться пораньше и устроить местечко. Еда есть, покрывало тоже.

Когда Фауст думал о предстоящих выступлениях, идея о раздельном пути казалась ему отличной. Но сейчас, когда он всё же решился наконец встать и пойти дальше по степной дороге, ему было ой как не приятно. Внезапно он понял, как всего за пару дней соскучился по занудной беседе Гнея, подбадриваниям Марка и ворчанию Феликса. Добраться бы до столицы поскорее, чтоб их увидеть.

«А ведь с кошелем Лотара мне уже не надо так жилы рвать на концертах», – внезапно подумалось ему. – «Можно будет не задерживаться надолго в деревнях. Так, зайду, пообщаюсь и дальше…», – эта мысль достаточно приободрила Фауста, чтобы он перехватил свои свёртки поудобней и ускорил шаг.

Он иногда продолжал оборачиваться на оставленную позади деревню. Дым уже стал светло-серой тонкой струйкой на фоне розового рассветного неба. Шума слышно не было, погони – тем более, и настроение потихоньку начало улучшаться. Фауст припомнил карту, которую изучал после перехода моста: до следующей деревни было примерно два дня пути. Впереди расстилалась бескрайняя степь, и его совершенно не радовала перспектива провести в ней двое суток в полном одиночестве. Даже деревца какого не было видно, под которым можно было бы притулиться на покрывале. Одно радовало – костёр для обогрева он мог разжечь даже на голой земле.

До первой остановки он шёл долго, замедляясь по мере усталости. Солнце уже встало в полуденный зенит и потихоньку начало сползать вниз, когда Фауст больше не смог сделать следующего шага. Он достал хлипкое покрывало с самого низа мешка, расстелил его на вытоптанной обочине дороги, и шмякнулся вниз. Ему безумно хотелось в тень, чтобы хоть немного переждать палящую жару. Странная погода стояла в имперских степях: солнце пекло голову нещадно, но ветер был сухой и холодный, и на небе ни облачка. Неудивительно, рассеянно подумал парень, что здесь не видно пашен. В таких местах только скот пасти, и то надобно следить, чтоб не перегрелся.